История появления киммирийцев

Первый период изучения истории и культуры киммерийцев приходится на первую половину XX в. Начало «археологического» направления в киммероведении было связано с именем В.А. Городцова, который впервые в 20-х годах прошлого века выделил в археологических древностях юга Восточной Европы группу предметов, отнесенных им к киммерийской культуре [1928, с.

46-60]. Это были предметы из кладов и случайные находки: бронзовые кельты, серпы, удила, листовидные кинжалы, тесла, котлы на ножке, а также керамика с резным геометрическим орнаментом, инкрустированная белой пастой. Территория киммерийской культуры простиралась, по мнению В.А. Городцова, от устья Дуная на западе до СевероЗападного Кавказа на востоке. Несмотря на слабую изученность позднего бронзового века в то время, обусловившую попадание в круг киммерийских материалов разновременных предметов, гипотеза В.А. Городцова получила признание, и многие бронзовые изделия стали именоваться «киммерийскими».

Позднее, занимаясь изучением нижнедонских городищ первых веков н.э., В.А. Городцов отмечал, что Кобяковское и Хапровское городища возникли на местах стоянок, вероятно, принадлежавших киммерийцам, имевших бронзовые орудия и глиняные сосуды с геометрическим орнаментом, датированные им VIII в. до н.э. [Городцов 1940, с. 3]. К сожалению, в этот период изучить киммерийскую культуру было практически невозможно из-за отсутствия полноценного археологического материала.

К середине XX в. взгляды В.А. Городцова получили свое развитие в работах О. А. Кривцовой-Граковой, которая выделила позднесрубные памятники в качестве киммерийской культуры XII – IX вв. до н.э. [1948, с. 149164; 1949].

К концу первого периода было выдвинуто и предположение о принадлежности киммерийцам катакомбной культуры. М.И. Артамонов локализовал центр киммерийцев в Прикубанье и связывал с ними Большие Кубанские курганы. К числу ученых, склонных отождествлять киммерийцев с населением катакомбной культуры, относился и Б.Н.

Граков. Однако, в отношении территории, занимаемой киммерийцами, этот исследователь расходился с М.И. Артамоновым, помещая киммерийцев в Северном Причерноморье и возражая против локализации их центра на Северном Кавказе [Граков 1947, с. 13-15].

Важную роль в исследовании киммерийской проблемы сыграл в 30-50-е гг. прошлого века А.А. Иессен, изучавший древности Северного Кавказа. В отличие от В.А. Городцова и О.А. Кривцовой-Граковой, он, отмечая наличие на Северо-Западном Кавказе в заключительном периоде бронзового века металлических изделий степных причерноморских форм (кельтов, кинжалов срубного типа), не рассматривал проникновение указанных форм на Кавказ как доказательство присутствия там киммерийской культуры [Иессен 1935, с. 136-137; 1951, с. 68]. А.А. Иессен возражал против отнесения термина «киммерийский» ко всему медно-бронзовому веку, поскольку

распространение этого конкретного исторического термина на громадный отрезок предшествующего времени никакими историческими данными не оправдывается. Именно А.А. Иессен показал несостоятельность поздней датировки Больших Кубанских курганов эпохи бронзы, которые М.И. Артамонов связывал с киммерийцами и катакомбной культурой, датируя их позднейшим предскифским периодом. Эти курганы, как было показано А.А. Иессеном, относятся к 2300-1700 гг. до н.э. и не могут иметь даже косвенного отношения ни к киммерийской, ни тем более к скифской проблеме. Вместе с тем, суждения М.И. Артамонова о Прикубанье, как центре исторических киммерийцев и плацдарме их походов через Кавказ в страны древнего Востока заслуживают внимания, хотя, конечно же, вне всякого «катакомбного» контекста решения этой проблемы [Артамонов 1948; 1950, с. 44].

На протяжении первой половины XX в. киммерийцев изучали и в связи с фракийским миром, в первую очередь, по письменным источникам. Продолжительное время киммерийцы считались народом, родственным фракийцам. Этой точки зрения придерживался М.И. Ростовцев, который писал, что “киммерийцы, близкие родственники фракийцев, были одной из ветвей великого алародийского или яфетического племени, последнею, после Митанни, хетов и халдов, попытавшеюся создать мировую причерноморскую державу и упрочить господство алародийцев в северо-западной части восточного мира.

Теми алародийскими элементами, которые вошли в состав греко-иранской культуры на берегах Черного моря, и которые не сливаются ни с иранскими, ни с греческими в этой культуре, степи южной России обязаны киммерийцам” [Ростовцев 1918, с. 32].

Точки зрения о фракийском происхождении киммерийцев М.И. Ростовцев придерживался по нескольким причинам. По его мнению, греческое предание и восточные тексты строго различают киммерийцев и скифов, никогда не смешивая их друг с другом [Rostovtzeff 1922, p. 39]. Причем греческое предание настойчиво указывает на родство киммерийцев с фракийцами, выводя все движения киммерийцев с Балканского полуострова. Эти указания греческого предания позволили исследователю видеть в них отголоски исторической истины и усматривать в киммерийцах не иранцев, а выходцев с востока, родственных фракийцам [Ростовцев 1918, с. 27]. С последними киммерийцы вошли затем в соприкосновение, как на Балканском полуострове, так и в Малой Азии. Фракийские племена, двигаясь на юг, встретились на западном побережье Черного моря с волной киммерийцев, двигавшихся по южному берегу Черного моря из пределов Ванского царства.

Некоторые другие факты также могут быть объяснены только фракийским происхождением киммерийцев: во-первых, наличие

многочисленных фракийских имен, наряду с иранскими именами, среди обитателей Танаиса в римский период; во-вторых, существование династии царей с фракийскими именами, правящей Киммерийским Боспором с V в. до н.э. [Rostovtzeff 1922, p. 39]. Автор объяснял эти факты присутствием сильного фракийского элемента среди населения греческих городов Боспорского царства.

Среди немногочисленных археологических фактов, подтверждающих эту гипотезу, М.И. Ростовцев называл две могилы VII в. до н.э., открытые в Крыму и на Таманском полуострове (Темир-Гора, Цукур-Лиман). По его мнению, они принадлежали местному населению – собственно киммерийской аристократии, смешавшейся с синдами [Rostovtzeff 1922, p. 40].

Центр киммерийской державы исследователь помещал в Приазовье и не исключал, что звериный стиль на юг России принесли с собой именно киммерийцы, от которых его восприняли скифы [Ростовцев 1918, с.

45]. Вместе с тем, он оставлял открытым вопрос относительно времени первого появления киммерийцев на берегах Черного моря и продолжительности их обитания здесь.

М.И. Ростовцев упоминал и Михалковский клад золотых предметов из Западной Подолии [Rostovtzeff 1922, p. 40]. Он присоединился к мнению К. Хадачека, опубликовавшего эту находку и связавшего этот клад с киммерийцами. Художественный стиль Михалково, сочетающий

геометрический и зооморфный стили, по М.И. Ростовцеву, значительно отличается от скифского, сближаясь с предметами, найденными на Кавказе.

В. Антоневич также видел в киммерийцах одно из племен фракийского происхождения [Antoniewicz 1928, s. 108, 125]. Он высказывал предположение о глубинных истоках киммерийцев в Западной Подолии. По его мнению, в конце эпохи бронзы киммерийские племена были вытеснены оттуда и частично ассимилированы населением лужицкой культуры. Эту точку зрения поддержал Л. Козловский, который, однако, позднее присоединился к мнению Т. Сулимирского о завоевании Западной Подолии скифами в VII в. до н.э. [Kozlowski 1928, s. 124].

К.Ф. Леманн-Хаупт считал киммерийцев промежуточным звеном между фракийцами и иранцами, то есть иранизированными фракийцами [Lehmann- Haupt 1921]. А. Тальгрен, рассматривавший их как фракийское племя, жившее около Карпат, утверждал, что позднее они распространились к востоку вплоть до Кавказа [Tallgren 1926, s. 217].

В 1925 г. П. Рейнеке в научный оборот было введено понятие «фракокиммерийские» древности [Reinecke 1925, s. 52-54]. Первоначально этот термин обозначал горизонт кладов северо-фракийского культурного круга, включающих в свой состав предметы изготовленные из благородных металлов. Причиной появления этих кладов считалась нестабильная политическая обстановка, связанная с набегами киммерийцев. Вскоре, однако, введенное П. Рейнеке понятие получило несколько иное содержание. Сделано это было И. Нестером, в понимании которого «фрако-киммерийский круг» древностей обозначал горизонт находок конской узды «восточного» (т.е.

степного и кавказского) происхождения, связанных с предметами, происходящими из Михалковского клада. Важное значение имело и предложенное этим автором объяснение генезиса такого явления как «фракокиммерийский круг» древностей, который отождествлялся им с культурой, которая возникла в Средней Европе вследствие появления скифов в Южной России, вытеснения ими киммерийцев и их последующего смешения с фракийцами [Nestor 1934, s. 127-129].

Достаточно подробно вопрос о фрако-киммерийских древностях применительно к Поднестровью анализировал Т. Сулимирский. Он считал киммерийцев местным населением, обитавшим здесь с эпохи неолита и в конце III – начале IV периодов бронзы столкнувшимся с военной экспансией фракийцев [Sulimirski 1931, s. 158]. Помимо фракийцев, в западные области Украины проникали и носители лужицкой культуры. Местным киммерийским наследием в новообразовавшейся в результате этого продвижения высоцкой культуре он называл кремневые орудия и каменные молотки [Sulimirski 1931, s. 165]. В дальнейшем, около 650 г. до н.э., территория киммерийцев была захвачена скифами. Это завоевание, однако, не привело к вытеснению киммерийского населения, поскольку скифы составили там только правящий слой.

Фрако-киммерийскому периоду на территории юго-восточной Подолии Т. Сулимирский посвятил специальную работу [Sulimirski 1938]. Центром распространения древностей фрако-киммерийского круга, расцвет которого приходился на VII-VI вв. до н.э., он считал Трансильванию. К фракокиммерийским древностям на территории Подолии исследователь относил металлические изделия из кладов (Михалковский и Голиградский), бронзовые детали конской упряжи из Медины, Посадки, а также некоторые другие находки.

Внутри фрако-киммерийского периода Подолии Т. Сулимирский выделил две фазы. Первая фаза, начало которой относится ко времени около 700 г. до н.э., характеризуется идущим из Семиградья продвижением, которое прерывает старые культурные связи с Алфёлдом и более западными областями, а также приводит к тому, что территория Подолии подпадает под сильное и продолжительное семиградское влияние [Sulimirski 1938, s.

150].

Во второй фазе направление культурных связей и сопряженная с ними политическая зависимость перемещается из Семиградья в степную область Северного Причерноморья. Прослеживаются связи с понтийскими землями. Эти перемещения, однако, не явились причиной нарушения и перерыва в культурном развитии Западной Подолии, поскольку переориентация культурного процесса совершалась постепенно. Хронологическая граница между двумя фазами, по замечанию Т. Сулимирского, является трудноуловимой. Для ее определения он использовал Михалковский клад, который является свидетельством крушения фрако-киммерийского господства и включения Западной Подолии в скифскую державу. Время сокрытия Михалковского клада он относил к 600-550 гг. до н.э.

В 30-40 гг. прошлого века (работы С. Галуса, Т. Хорвата, Я. Харматы) господствовало убеждение о важной роли физической экспансии восточных, предскифских номадов, отождествляемых с киммерийцами, на территорию Центральной Европы, в результате чего там распространились предметы кочевнического вооружения и конского убора [Gallus, Horvath 1939, s. 59-82; Harmatta 1946-1948, s. 129-132].

Фрако-киммерийскую проблему рассматривал и В.Д. Блаватский, по мнению которого, обитавшие во Фракии треры, вероятно, были киммерийского происхождения. На основании этого предположения он отнес киммерийцев к семье фракийских народов. В таком случае большая роль фракийских элементов, столь заметно выступающая на Боспоре в эпоху Спартокидов, вряд ли может быть объяснена только контактами туземной знати с фракийскими вождями. Более вероятным В.Д. Блаватскому представлялось, что эта фракийская основа имела на Боспоре глубокие местные корни, уходившие в киммерийское время [1948, с. 16]. По его мнению, могучей скифской державе в степях Северного Причерноморья было противопоставлено на берегах Керченского пролива совместное господство греков и потомков древнейших обитателей этого края. Вполне возможно, что потомки киммерийцев – местные племена Боспора – принимали активное участие в создании греко-варварского господства Спартокидов, возглавляемого династией туземного происхождения.

Таким образом, к середине XX в. стала очевидной актуальность киммерийской проблемы для понимания исторических событий, имевших место в предскифский и скифский периоды на территории Причерноморья. Во многом это было связано с упоминанием киммерийцев в письменных источниках, и исследователи пытались соотнести исторических киммерийцев с немногочисленными в то время археологическими материалами.

Второй период изучения культуры и истории киммерийцев приходится на начало 50 – середину 70-х гг. прошлого века. Он характеризуется масштабными археологическими исследованиями, накоплением и анализом появившихся материалов, которые позволили по новому взглянуть на их связь с историческими киммерийцами.

Именно в это время было сформулировано понятие «переходного периода» между бронзовым и железным веками, когда начинают распространяться первые железные изделия. Впервые эта мысль была изложена в работе Е.И. Крупнова, который исследовал Каменномостский могильник кобанской культуры в Кабарде. В его комплексах были встречены вместе бронзовые и железные предметы. Подобное сочетание позволило Е.И. Крупнову отнести эти материалы к VIII-VII вв. до н.э. Важным является и замечание исследователя о том, что в Каменномостском могильнике наблюдается скрещивание черт кобанской и киммерийской культур [Крупнов 1950, с. 273]. К числу последних он относил курганные насыпи, а также отдельные категории материальной культуры, в частности бляшки конской узды.

Проанализированные Е.И. Крупновым материалы Центрального Предкавказья позволили А.И. Тереножкину выделить позднейшие предскифские памятники в Северном Причерноморье [Тереножкин 1952, с. 68]. В эти же годы была опубликована статья А.А. Иессена, посвященная предметам конского снаряжения VIII-VII вв. до н.э. на юге Восточной Европы.

В ней исследователь пришел к выводу, что уже в VIII в. до н.э. на Северном Кавказе начинают создаваться первые металлические уздечные наборы, получившие широкое распространение до Поволжья и Приднепровья включительно. Центром распространения наиболее ранних двукольчатых удил А.А. Иессен считал Северный Кавказ, признавая при этом влияние на производство кавказских уздечных наборов связей с фрако-киммерийскими племенами, следствием чего и явилось сходство в конских наборах Венгрии, Украины и Северного Кавказа [1953, с. 104, 105]. А.А. Иессен связывал рассмотренные в работе памятники с киммерийцами, при этом, однако, указывая, что в состав искусственно конструируемой таким образом единой киммерийской культуры неизбежно будет включена и культура собственно скифских племен на ранних ее этапах [Иессен 1953, с. 110]. Вычленить же среди памятников VIII-VII вв. до н.э. собственно киммерийские памятники можно будет только тогда, когда станет ясна карта распространения этнокультурных групп древнего населения.

В представлении А.А. Иессена, киммерийцы возглавляли первое крупное объединение племен на юге нашей страны после перехода населения степных областей к кочевому хозяйству. Около рубежа VIII-VII вв. до н.э. они были частично вытеснены из занимаемых ими районов пришельцами с востока, после чего на юге Восточной Европы сложилось скифское объединение. Вместе с тем «не может быть и речи о полной смене всего населения в это время» [Иессен 1954, с. 130]. Многие племена и группы, входившие в киммерийское объединение, сохранились и после его распада.

А.А. Иессен выделил на юге Восточной Европы новочеркасскую группу памятников и датировал ее VIII-VII вв. до н.э. Указав на условность, с которой можно судить о культурно-этнической принадлежности этих памятников, а также на их тесную связь с кобанской культурой, исследователь был склонен видеть в создателях этих комплексов кочевников: киммерийцев или скифов

[1954, с. 126-131]. Характерными типами инвентаря новочеркасских

памятников послужили вещи эпонимного памятника – Новочеркасского клада: двукольчатые удила, трехпетельчатые псалии, бронзовые длинновтульчатые наконечники стрел с ромбической головкой, форма для отливки которых была в составе клада, а сами подобные наконечники были известны в других комплексах.

Говоря о киммерийской и скифской культурах не в узко этническом, а в культурно-историческом плане, А.А. Иессен относил новочеркасскую группу памятников к киммерийскому времени, а предкелермесскую группу – уже к скифскому времени. Что же касается культуры киммерийцев в собственном смысле, то ее, по мнению А.А. Иессена еще надо искать. Для этого нужен новый материал, который дополнит отдельные комплексы, имевшиеся в распоряжении ученых [Иессен 1954, с. 131].

А.А. Иессен, располагая небольшим числом комплексов

новочеркасского типа, был весьма осторожен в их этнокультурной атрибуции. По мере накопления источников с конца 50-х – начала 60-х гг. наметилась тенденция более однозначной культурной атрибуции новочеркасских древностей. Е.И. Крупнов и А.А. Щепинский отнесли их к киммерийцам [Крупнов 1958, с. 68; 1960, с. 127; Щепинский 1962, с. 57-65].

Помимо новых разработок, в начале второго периода изучения истории и культуры киммерийцев получили дальнейшее развитие взгляды,

сформировавшиеся в предшествующее время.

О. А. Кривцова-Гракова, анализируя памятники эпохи поздней бронзы, предложила периодизацию срубной культуры, связывая ее с древними скифами. Как проявления культуры киммерийцев ею интерпретировались материалы Кобяковского городища, со ссылкой на значительное сходство кобяковской керамики с керамикой Восточного Крыма, а его население она относила к одному из киммерийских племен, населявших северные районы Приазовья [1955, с. 160].

Высказанные ранее положения В.А. Городцова стали отправными в работе Е.И. Крупнова, посвященной киммерийцам на Северном Кавказе. В ней автор приходит к выводу, что в определении границ киммерийской культуры существеннейшее значение должна иметь территория Северного Кавказа. Составив подробную сводку вещей «киммерийских» типов в Предкавказье (бронзовые кельты, двулезвийные кинжалы, уздечные принадлежности, лощенная керамика с резным геометрическим орнаментом), он рассматривал эти находки в качестве археологического свидетельства культурных связей киммерийцев с Северным Кавказом [Крупнов 1958, с. 176-195].

По определению Е.И. Крупнова, киммерийцы – это древнейшее историческими документами засвидетельствованное население, обитавшее в доскифский период в степях Украины, в Крыму и на Северном Кавказе [1958, с. 176]. Исследователь отмечал, что из всех свидетельств письменных источников выводятся два важных заключения о том, что киммерийцы являлись доскифским населением степного юга, а исходной областью их походов в Переднюю Азию было побережье Меотиды [Крупнов 1960, с. 5475].

Близкого мнения придерживались и другие авторы, которые, ссылаясь на свидетельства письменных источников, признавали реальность обитания киммерийцев на Кубани [Артамонов 1948, с. 177; 1974, с. 62-63; Ельницкий 1949, с. 23; Дьяконов 1956, с. 238; Анфимов 1961, с. 120]. По мнению сторонников этой точки зрения, территория Северо-Западного Кавказа представляла собой исходную позицию, с которой киммерийские племена совершали свои нападения на государства Закавказья и Малой Азии.

Е.И. Крупнову удалось уточнить южную границу распространения киммерийской культуры, включив в нее районы Центрального Кавказа, где находки кельтов, кинжалов и керамики, схожей с посудой доскифского слоя Кобяковского городища, в сопоставлении с историческими свидетельствами о походах киммерийцев через Кавказ, приобретают достоверность исторических источников, фиксирующих проникновение киммерийцев и их культуры в центральные районы Северного Кавказа, а не только в Прикубанье [1958, с. 194]. Прямым следствием их взаимоотношений с местными племенами Северного Кавказа являлись общие черты в материальной культуре, нашедшие выражение в предметах конского снаряжения [Крупнов 1958, с. 190].

Важным событием для изучения предскифских памятников Украины в этот период стало исследование городища в Черном лесу, в результате чего была выделена чернолесская культура [Тереножкин 1952]. Раскопки Субботовского, Калантаевского и других городищ позволили получить представление об облике одной из ведущих культур предскифского времени лесостепной Украины [Тереножкин, 1961]. Чернолесские памятники, наряду с материалами Каменномостского могильника и фрако-киммерийской культуры Карпато-Дунайского региона, дали возможность выделить позднейшие предскифские (киммерийские) памятники в степном Причерноморье и уточнить их хронологию. Рассматривая переходный период от бронзового к железному веку в степной зоне Восточной Европы, А.И. Тереножкин отнес к нему памятники типа Новочеркасского клада на Северном Кавказе и памятники типа Черногоровского кургана в Северном Причерноморье, синхронизируя их со второй ступенью чернолесской культуры и датируя 800650 гг. до н.э. При этом, по традиции, он называл их раннескифскими, однако, в хронологической таблице помещал в предскифский период [Тереножкин 1961, с. 196, 200].

Проблемы, связанные с киммерийцами, рассматривались в лекциях Б.Н. Гракова, опубликованных после его смерти [1977, с. 101-153]. Как и большинство исследователей, он связывал с киммерийцами срубную культуру, однако писал, что она была создана скифами и принесена в Северное Причерноморье с востока, тогда как киммерийцы были местным населением катакомбной культуры, воспринявшим новые срубные традиции. Основной территорией киммерийцев Б.Н. Граков считал Северное Причерноморье, отмечая, что пребывание киммерийцев на Кавказе относится лишь ко второй половине VIII в. до н.э, когда они угрожали северным границам Урарту [Граков 1977, с. 109]. Распространение же вещей т.н. киммерийского комплекса, по мнению Б.Н. Гракова, следует объяснять, преимущественно, культурными связями населения Предкавказья и Украины.

На протяжении второго этапа изучения истории и культуры киммерийцев продолжалась разработка проблемы фрако-киммерийских взаимоотношений. Однако в связи с достаточно слабой археологической базой эти исследования велись, преимущественно, в теоретическом плане на основе немногочисленных письменных источников.

Так, в работе, посвященной обзору киммерийской проблемы, Т. Сулимирский пересмотрел многие свои положения относительно киммерийцев [Sulimirski 1959, s. 45-64]. В киммерийской истории он выделил три периода, которые были результатом великих перемещений. Их причиной было движение восточных народов в XIII и VIII вв. до н.э., которое воздействовало на весь степной пояс Восточной Европы. Первый период начался с образования киммерийского народа (ХІХ-XIII вв. до н.э.). Средний период (XIII-VIII вв. до н.э.) соответствовал второй фазе киммерийской истории. Третий период закончился исчезновением киммерийцев около 500 г. до н.э. [Sulimirski 1959, р. 62].

В течение трех периодов своей истории киммерийцы проживали в различных географических областях. Местом их первоначального обитания была степь между Кавказом и Северским Донцом. Когда эта территория была захвачена скифами, киммерийцы отступили к западу и югу. Во время второго периода киммерийские племена жили на Кавказе, в Крыму и Поднепровье. Те, кто остался в местах первоначального обитания, были захвачены скифами и постепенно ассимилированы ими. После нашествия скифов кавказская группа киммерийцев вторглась в Малую Азию, где третья стадия их истории была зафиксирована ассирийцами и греками. Исследователю казалось вероятным, что украинская группа киммерийцев или их часть вторглась в Центральную Европу, где и завершился заключительный период их истории.

По Т. Сулимирскому, различными были не только места обитания киммерийцев, но и соответствующие им археологические культуры. Так, катакомбно-кубанский комплекс представлял собой реликт древнейшей стадии их истории [Sulimirski 1959, р. 52]. Колхидская и кобанская культуры на Кавказе, поздние катакомбные древности в Крыму и на Днепре, а также поселения белозерского типа могут быть связаны со второй стадией киммерийской истории. Археологический эквивалент третьей стадии еще не установлен в Анатолии, но Т. Сулимирский предполагал, что “фракокиммерийские” древности в Центральной Европе могли находиться в определенной связи с заключительным периодом истории киммерийцев.

Дальнейшую разработку получила и гипотеза о фракийском происхождении киммерийцев. М.И. Артамонов считал киммерийцев одной из ветвей фракийцев, а киммерийская культура представляла собой прямое продолжение усатовской культуры [Артамонов 1953, с. 178]. В Нижнем Поднепровье эта культура смешалась с позднесрубной, но не потеряла своего своеобразия. Локальным вариантом этой культуры, по его мнению, являются кизил-кобинские памятники в Крыму. В дальнейшем, в результате подчинения фракийского населения Cеверо-Западного Причерноморья скифами-иранцами, некоторая часть этого населения была иранизирована [Артамонов 1953, с. 190191].

В последующих работах М.И. Артамонов модернизировал прежнюю точку зрения, связав киммерийцев с населением катакомбной культуры [1974, с. 23]. Ссылаясь на сообщения письменных источников, он полагал, что отождествление киммерийцев с трерами имеет под собой серьезные основания [Артамонов 1974, с. 19]. Изгнанные из Северного Причерноморья киммерийцы отступили в Карпато-Дунайскую область, где и смешались с фракийцами, в результате чего возникла фрако-киммерийская культура. Однако, время, когда смешанное население этой области достигло Босфора и начало свои нападения на Малую Азию, остается неизвестным.

М.И. Артамонов считал, что в рассказе Геродота об изгнании киммерийцев из Северного Причерноморья совмещены два события, одно из которых относится к западным киммерийцам, а другое к восточным. Под давлением скифов западная часть киммерийцев ушла за Дунай и вместе с фракийцами через Балканский полуостров вторглась в Малую Азию. Оставшаяся в Азово-Каспийском междуморье восточная часть киммерийцев в течение нескольких столетий сосуществовала с иранской срубной культурой и за это время утратила многие из своих прежних этнических признаков, а затем в VIII в. до н.э. переселилась, как и ее западные соплеменники, в Малую Азию, но уже не по западному, а по восточному берегу Черного моря. По М.И. Артамонову, восточные киммерийцы и западные фрако-киммерийцы разбойничали в Малой Азии приблизительно в одно время [1974, с. 20]. В Прикубанье от киммерийцев ведут свое начало синды, с которыми общностью происхождения связаны Спартокиды – правители античного Боспора [Артамонов 1973, с. 9, 15].

В.Д. Рыбалова, рассматривая вопрос о сложении культур эпохи бронзы в лесостепной полосе Правобережной Украины, придерживалась точки зрения, близкой к разработкам М.И. Артамонова. [Рыбалова 1953]. Исследовательница отмечала сходство керамики чернолесских городищ и культуры Северо –

Западного Причерноморья, отдельные памятники которой были впервые выделены И.В. Фабрициус как киммерийские и связаны ею с усатовским вариантом Триполья. Родственная культура с южнотрипольскими и днестро – дунайскими чертами в начале раннего железа была распространена к востоку от Днепра (Кизил-Коба, Кобяковское городище) на территории, с которой письменные источники связывают местопребывание тавров и киммерийцев. Последних, по мнению В.Д. Рыбаловой, греческая традиция роднит с фракийцами.

Т.Д. Златковской киммерийцы представлялись одним из компонентов фракийского этногенеза, оставившим след в материальной культуре и языке фракийцев. По ее мнению, античные авторы рисуют картину долговременных отношений киммерийцев с племенами Балканского полуострова, и в частности с фракийцами – трерами, с которыми связаны малоазийские походы киммерийцев, начавшиеся с XI в. до н.э. [Златковская 1961, с. 91]. Как представлялось Т.Д. Златковской, такое постоянство в совместных военных мероприятиях фракийцев и киммерийцев следует объяснять не только общностью интересов, но и родственными связями, возникшими в результате пребывания киммерийцев на фракийских территориях, а также слиянием западной части киммерийских племен (связываемых автором со срубной культурой) с трерами. Принадлежность последних к фракийцам, по ее мнению, не вызывает сомнений.

Опираясь на эти данные Т.Д. Златковская, как и придерживающийся близких взглядов М.И. Артамонов, декларировали фракийскую этническую принадлежность не только “западных”, но и всего остального массива киммерийских племен, связь которого с фракийским миром не имеет под собой реальных оснований. Обоснованием им служили использовавшиеся еще М.И. Ростовцевым положения о бытовании в античную эпоху в Северном Причерноморье (Боспорское царство) “множества” фракийских имен и о происхождении местного боспорского населения якобы от киммерийско – фракийских предков. Так, сходство в боспорских и фракийских именах Т.Д. Златковская объясняет сохранением вплоть до классического времени тех элементов, которые сложились в период распространения в Северном Причерноморье и во фракийских областях киммерийских племен [Златковская 1961, с. 92].

В эти годы получила свое развитие и противоположная точка зрения, наиболее полно представленная в работах А.И. Тереножкина, который сомневался во фракийской принадлежности киммерийцев. Он относился к числу последовательных сторонников их иранской этнической принадлежности и считал, что преувеличение роли фракийского этнического элемента в истории и культуре населения Украины основано на недоразумении, и в частности, на ошибочном выделении Т. Сулимирским фрако-киммерийской культуры для поздней бронзы в Поднестровье и Побужье. Последняя, по замечанию А.И. Тереножкина характеризуется кладами бронзовых изделий, содержащими наборы принадлежностей конской узды, и кладами золотых вещей особого стиля (Михалков, Голиграды). Кроме того, материальная культура племен, населявших Северное Причерноморье в предскифское время, была связана не с Фракией, а с востоком, со срубными племенами бронзового века [Тереножкин 1953, с. 153].

Касаясь вопроса динамики связей, А.И. Тереножкин отмечал, что более многочисленным западный импорт в Среднее Поднепровье был в четвертом (1100-900 гг. до н.э.) и в пятом (900-700 гг. до н.э.) периодах бронзового века. В его составе заметно преобладают изделия, поступавшие с территории Румынии и Венгрии [Тереножкин 1957, с. 57]. Можно думать, что привозные бронзовые изделия проникали в Среднее Поднепровье через западные области Украины из Закарпатья и Семиградья. Замечу, что к числу предметов, имеющих гальштатское происхождение, исследователь тогда не совсем верно

С другой стороны, результатами чернолесского влияния А.И. Тереножкин объяснял находки биметаллических мечей и кинжалов киммерийского типа в Средней Европе. Исходя из наблюдения Т. Сулимирского о том, что фрако-киммерийские изделия практически не известны в Северном Причерноморье, А.И. Тереножкин отмечал, что киммерийцы не могли иметь прямого отношения к созданию дунайской “фрако-киммерийской” цивилизации, тогда как отрицать ее связь с фракийцами не приходится [Тереножкин 1961, с. 211].

А.И. Тереножкин одним из первых отметил особое значение связей степных киммерийских памятников с фрако-киммерийскими древностями Центральной Европы, в том числе в вопросах хронологии. Аналогии ряду предметов конской узды из степных памятников (Камышеваха, Малая Цимбалка) в древностях Центральной Европы позволили ему не только выделить их из числа скифских, с которыми они смешивались ранее, но и уточнить датировку таких киммерийских памятников как Черногоровка, Малая Цимбалка и др., сначала в пределах VIII – первой половины VII вв. до н.э. [Тереножкин 1961, с. 196; 1965, с. 79], а затем 900-750 гг. до н.э. [Тереножкин 1976, с. 198, 207].

Необходимо отметить, что вплоть до 50-60-х годов прошлого века в изучении “фракийского” мира на территории Северного Причерноморья из-за слабой разработки археологической базы наблюдалось незначительное движение вперед. Начавшиеся в послевоенное время интенсивные раскопки на территории лесостепной Правобережной Украины и Молдовы принесли новые материалы для изучения многих вопросов этнической истории Северного Причерноморья и взаимоотношений его обитателей с фракийским миром. Оказалось, что памятники фракийских племен Карпато-Днестровского региона в конце эпохи бронзы – начале раннего железного века весьма своеобразны, не имеют местных корней и отличаются от одновременных им памятников Побужья и Среднего Поднепровья, а также от степных киммерийских памятников [Мелюкова 1975, с. 54-67]. В то же время они составляют одно целое с “гальштатскими” памятниками Карпато-Подунавья [Смирнова 1954, с. 1-15; Мелюкова 1961, с.5-53; Свешніков 1964, с. 40-66; Крушельницька 1976].

Параллельно с теоретическими разработками по киммерийской истории в 60-70-е гг. ХХ в. в степных областях Украины также происходило накопление археологических материалов. Благодаря исследованию поселения Ушкалка на Нижнем Днепре, была уточнена периодизация памятников поздней срубной культуры [Телегін 1961, c. 3-15]. Был поставлен вопрос о выделении сабатиновской культуры [Шарафутдинова 1968, с. 16-34] и раскопаны новые памятники белозерского типа [Лесков 1971, с. 75-91; Отрощенко 1975, с. 193-204]. Исследовались также и памятники предскифского времени:, в частности элитные захоронения у с. Зольное в Крыму [Щепинский 1962, с. 57-65], у с. Бутенки Полтавской области, у с. Носачев близ Смелы [Ковпаненко 1962, с. 66-72; 1966, с. 174-179]. В 1970 г. раскопан могильник у с. Суворово Одесской области [Черняков 1977, с. 29-36], а в 1971 г. – курган Высокая Могила у с. Балки Запорожской области [Бидзиля, Яковенко 1974, с. 148-159].

Важную роль в изучении раннего железного века Восточной Европы сыграло открытие и публикация данных об ананьинской культуре Волго – Камья [Халиков 1962; 1963, с. 180-190; 1969]. Массовые находки в могильниках различных предметов погребального инвентаря, близких киммерийским, позволили лучше представить материальную культуру предскифского времени.

Значительные исследования проводились и на Северном Кавказе, где были раскопаны могильники предскифского времени [Виноградов, Дударев, Рунич 1980, с. 184-199]. Важное значение для решения киммерийской проблемы имела публикация материалов двух протомеотских могильников: Николаевского и Кубанского [Анфимов 1961, с. 103-126; 1971, с. 170-177]. Опираясь на них, А.И. Тереножкин выделил среди степных киммерийских памятников старшие, черногоровские (900-750 гг. до н.э.), и младшие, новочеркасские (750-650 гг. до н.э.) [Тереножкин 1976].

А.И. Тереножкин считал преувеличенными взгляды А.А. Иессена и Е.И. Крупнова о значительной роли Северного Кавказа с его мощными производственными центрами в сложении материальной культуры предскифского периода на юге Восточной Европы [Тереножкин 1973, с. 1719]. А.И. Тереножкин доказывал, что главным фактором культурного прогресса той поры являлись степняки-киммерийцы, у которых их соседи перенимали лучшие образцы вооружения и снаряжения верхового коня. Протомеотские племена в Закубанье и кобанские в Центральном Предкавказье испытывали сильное и постоянное воздействие со стороны киммерийцев, но не утратили своих этнокультурных особенностей. По наблюдениям А.И. Тереножкина, в кобанской культуре наибольшая насыщенность

киммерийскими элементами обнаруживается в памятниках на соседних со степью территориях, тогда как с продвижением в горные районы и на восток она ослабевает.

Третий период в изучении истории и культуры киммерийцев начался с публикации в 1976 г. монографии А.И. Тереножкина «Киммерийцы». В ней были собраны и описаны все имевшиеся в то время памятники киммерийской культуры на территории от Дуная до Волги. Были предложены типологии различных категорий материальной культуры, рассмотрены вопросы хронологии и периодизации памятников, а также этническая принадлежность оставившего их населения.

Реконструируя предскифскую историю, А.И. Тереножкин связывал киммерийцев со срубной культурой, относя процесс формирования киммерийской общности к памятникам полтавкинской ступени эпохи средней бронзы. В середине П тыс. до н.э. срубники – киммерийцы распространяются по всему Нижнему Поволжью, которое можно рассматривать как их прародину, откуда они начинают расселяться на запад, в степи Причерноморья. Генетическая преемственность срубной культуры от ранней покровской ступени до конечной новочеркасской, по его мнению, не оставляет сомнений в том, что она в этническом плане может отождествляться лишь с киммерийцами. Таким образом, срубная культура в понимании А.И. Тереножкина охватывала не только поздний бронзовый век, но и переходное время от бронзы к железу, а также начало собственно железного века.

Киммерийские памятники исследованы в степи от низовий Дуная на западе до Волги на востоке [Тереножкин 1976, с. 25]. В своем продвижении на юго-восток киммерийцы достигали Предкавказья, но за линию Главного Кавказского хребта не проникали якобы из-за сильного сопротивления со стороны протомеотов и стойких в военном отношении горных племен. Однако, данное положение находится в противоречии с сообщениями письменных и археологических источников, подтверждающих участие киммерийцев в древневосточных походах VTTT-VTT вв. до н.э.

Позднейшие предскифские памятники были разделены А.И. Тереножкиным на две хронологические ступени: черногоровскую

(соответствующую переходу от бронзы к железу – 900-750 гг. до н.э.) и новочеркасскую (времени развитого железного века – 750-650 гг. до н.э.). Для первой ступени он считал характерными захоронения скорченно на боку с преобладанием восточной ориентации. Для «новочеркассцев» типичными названы вытянутое трупоположение и ориентировка головой на запад.

А.И. Тереножкин показал, что вещевой комплекс новочеркасской группы нельзя сводить лишь к деталям конской упряжи и длинновтульчатым наконечникам стрел. В состав его входят разнообразные по назначению изделия: железные мечи и кинжалы с валикоподобным узким навершием и перекрестьем, состоящим из двух острых треугольников, железные наконечники копий с четко выраженной нервюрой, бронзовые лунницы, резные инкрустированные костяные украшения конской упряжи, золотые и серебряные изделия и пр. Сложился новочеркасский комплекс, по мнению А.И. Тереножкина, на основе черногоровского [1976, с. 201, рис. 97, III].

Важным достижением А.И. Тереножкина было также изучение киммерийского искусства [1976, с. 173-185].

А.И. Тереножкин полагал, что связи киммерийцев с Карпато-Дунайским миром относятся лишь к черногоровской ступени (900-750 гг. до н.э.) и обрываются до начала новочеркасской ступени [Тереножкин 1976, с. 203]. Отсутствие на западе новочеркасских форм металлических изделий, по его мнению, подтверждает правильность такого наблюдения и свидетельствует о нарушении контактов в новочеркасское время между киммерийцами и «фракокиммерийцами» в Средней Европе. Формирование фрако-киммерийской культуры он связывал с киммерийским проникновением в области Карпато – Дунайского бассейна [Тереножкин 1976, с. 204].

Заметный след в разработках по киммерийской проблематике оставили работы А.М. Лескова. В своем подходе к памятникам позднейшего предскифского периода, он придерживался взглядов, близких к периодизации А.И. Тереножкина, подразделяя их на более ранние – черногоровские, и поздние – новочеркасские. Опирался он также на материалы Кубани, где Н.В. Анфимов выяснил, что в пределах VIII-VII вв. до н.э. Николаевский могильник

старше Кубанского [Лесков 1975, с. 51, 52]. Сопоставление конского убора из этих могильников с памятниками типа черногоровско-камышевахских и новочеркасских помогли установить, что более архаичный Николаевский могильник синхронен черногоровско-камышевахской группе памятников, а следующий по времени – Кубанский – одновременен Новочеркасскому кладу. Близкая картина прослежена А.М. Лесковым на памятниках района Кисловодска, где Экчивашский могильник соответствует по времени Николаевскому и черногоровско-камышевахской группе памятников, а могильники Султангорский и у Кисловодской мебельной фабрики относятся ко времени Новочеркасского клада.

Однако, в культурно-хронологической интерпретации этих памятников А.М. Лесков и А.И. Тереножкин расходятся. Так, в вопросах хронологии древностей позднейшего предскифского периода А.М. Лесков стремился к их омоложению, в связи с чем он датировал черногоровские памятники серединой VIII – началом VII вв. до н.э., а новочеркасские – концом VIII – последней четвертью VII вв. до н.э., признавая их сосуществование в конце VIII – начале VII вв. до н.э. В отличие от А.И. Тереножкина, с киммерийцами времен ассирийских хроник А.М. Лесков соотносил лишь памятники типа Черногоровка-Камышеваха, предполагая, что новочеркасскую группу следует связывать со скифами периода переднеазиатских походов [Лесков 1981, с. 98100]. Эти две группы памятников, по его мнению, локализовались по отношению друг к другу на различных территориях юга Восточной Европы. Позднекиммерийская культура формируется в Причерноморье, а

древнескифская – в Волго-Донском междуречье. При этом наибольшее скопление комплексов типа Новочеркасского клада находится в предкавказских степях и на Нижнем Дону, а памятников черногоровского круга в степях Причерноморья [Лесков 1981, с. 87]. На ошибочность этого положения обратил внимание А.И. Тереножкин, отметивший, что черногоровские и новочеркасские захоронения более или менее одинаково размещаются на территории от нижней Волги до устья Дуная [Тереножкин 1980, с. 120].

А.М. Лесков вслед за О.А. Кривцовой-Граковой относил «кобяковцев» к одному из киммерийских племен. Кобяковская группа памятников, по его мнению, подтверждает, во-первых, данные античной топонимики, тесно связывающей киммерийцев не только с Керченским, но и с Таманским полуостровом; а во-вторых, распространенное в литературе мнение о том, что киммерийцы жили не только в степях Причерноморья, но и в прилегающих районах Северо-Западного Кавказа [Лесков 1981, с. 82].

На основании поселений, исследованных на левобережье Маныча, А.М. Лесков пытался проследить продвижение позднесрубных племен из Поволжья в предкавказские степи в начале I тыс. до н.э. и вытеснение отсюда юговосточной ветви киммерийцев, создавших на белозерской основе в тесном контакте с северокавказскими племенами кобяковский тип памятников. В этих событиях исследователь видел археологическое подтверждение рассказа Диодора Сицилийского о захвате предками скифов предкавказских степей, откуда они вытеснили киммерийцев не позднее IX в. до н.э. Однако погребения воинов с уздой и вооружением новочеркасского типа появляются, по А.М. Лескову, на Северном Кавказе только в конце VIII в. до н.э.

Сложение культуры древнейших скифов, по мнению А.М. Лескова, произошло на позднесрубной основе племен Поволжья, осложненной контактами с киммерийцами Причерноморья и с местными племенами Предкавказья. Связи с разнокультурными племенами в период перехода от оседлости к кочевым формам быта привели к созданию древнейшими скифами культуры, вошедшей в археологию под названием памятников типа Новочеркасского клада [Лесков 1981, с. 105].

Э.С. Шарафутдинова возражала против мнения А.И. Тереножкина и А.М. Лескова, отождествлявших кобяковское население с киммерийцами. Она отмечала, что «кобяковцы» – население с прочной оседлостью без черт кочевого уклада, зарождение которых следовало бы предполагать для предков киммерийцев-конников [Шарафутдинова 1980, с. 75]. Э.С. Шарафутдинова выделила особую кобяковскую культуру (X – начало VIII вв. до н.э.), сформировавшуюся в Западном Предкавказье при взаимодействии поздней северокавказской, кобанской, а также позднесрубной культур. Прекращение жизни на кобяковских поселениях связывается ею с какой-то внешней причиной, вероятнее всего с движением киммерийских племен. При этом она полагает, что кобяковское население могло войти в состав киммерийцев или было одним из компонентов в формировании последних.

В конце 70-начале 80-х гг. появляется серия статей О.Р. Дубовской. В них она пишет о своеобразии новочеркасской группы памятников, и отсутствии между ними и черногоровскими памятниками каких-либо переходных форм. Отмеченные различия в погребальном обряде и инвентаре обеих групп объясняются этническими различиями, и, в частности, пришлым характером “новочеркассцев”. У них, в отличие от “черногоровцев”, не было генетических связей с местными археологическими культурами позднебронзового века [Дубовская 1979, с. 100-102].

Впоследствии О.Р. Дубовская присоединилась к точке зрения А.И. Тереножкина о двух ступенях в развитии предскифских древностей, пытаясь даже обосновать ее при помощи корреляции ориентировки костяка и погребального инвентаря [Борзияк, Дубовская 1986, с. 73; Шарафутдинова, Дубовская 1987, c. 27-38]. По ее мнению, новочеркасской группе присущи не только бронзовые двукольчатые удила и трехпетельчатые псалии, но и бронзовые прорезные бляхи, насадные муфты с дисковидной пуговицей, лунницы со спиральным орнаментом, инкрустированные бляхи из кости и другие категории изделий.

В 1986 и 1989 гг. были опубликованы две работы О.Р. Дубовской, в которых ее прежние взгляды были во многом откорректированы. В них она соотносит новочеркасскую группу памятников только с тремя признаками (вытянутое трупоположение с западной ориентировкой, керамика

жаботинского типа и металлический инвентарь) или вообще с одним ведущим признаком (двукольчатые удила и трехпетельчатые псалии). В соответствии с этими признаками вся совокупность предскифских захоронений Северного Причерноморья подразделяется ею на три подгруппы, не образующие единой культурной общности. К собственно новочеркасской группе О.Р. Дубовской были отнесены лишь погребения первой подгруппы, характеризующиеся тремя вышеназванными признаками [Дубовская 1986, с. 37-39; 1989, с. 63-69].

Рассматривая территориальное соотношение новочеркасской и черногоровской групп, а по сути подменяя его картографированием лишь немногочисленных погребений с деталями конской узды, О.Р. Дубовская приходит к выводу, что в степи погребения с уздой новочеркасского типа отсутствуют, известны только клады и отдельные подкурганные находки. Искусственно ограничив свое понимание новочеркасского культурного комплекса только уздой, исследовательница сделала вывод об отсутствии новочеркасских памятников в степи и поставила под сомнение существование самостоятельной новочеркасской культурной группы.

Эта версия О.Р. Дубовской в определенной степени явилась одним из аргументов для вывода о невозможности соотнесения древностей черногоровско-новочеркасского круга с историческими киммерийцами [Алексеев, Качалова 1989, с. 7; Алексеев, Качалова, Тохтасьев 1993, с. 54-55].

Сразу же после выхода работ О.Р. Дубовской последовала полоса критических замечаний. В.А. Ромашко указал на ошибочность ее мнения о наличии в степном ареале исключительно черногоровских памятников, отметив ряд могил, содержащих детали конской упряжи и “другие категории инвентаря, характерные для памятников новочеркасской группы” [Ромашко 1990, с. 6-7]. Он выступил против тезиса О.Р. Дубовской о принадлежности лесостепных погребений с вещами новочеркасского типа (уздой, оружием) местной военной аристократии, видя в них свидетельство проникновения в лесостепь киммерийского культурно-исторического элемента. С этим мнением согласуются критические высказывания С.А. Скорого [1991, с. 14-25] и И.В. Сергацкова [1991, с. 243]. Критическое отношение к идеям О.Р. Дубовской о якобы несуществующей новочеркасской группе высказывали и иные исследователи [Махортих 1992, с. 29; Эрлих 1994, с. 148; Білозор 1995, с. 182].

Оценивая перспективы более углубленного изучения раннекочевнических памятников IX-VIII вв. до н.э., следует заметить, что они прямо зависят от предельной мобилизации наличных археологических источников. Положительный опыт такой работы был продемонстрирован в работах В.В. Отрощенко [Отрощенко 1989, с. 112; Отрощенко, Рассамакін 1990, с. 101-106]. Тщательное изучение архивных и опубликованных ранее материалов позволило этому исследователю заметно увеличить число известных киммерийских погребальных памятников в степной полосе от Заволжья до низовий Дуная.

В 70-80-х гг. прошлого века много внимания уделялось и другим аспектам киммерийской проблемы. Гипотеза о фракийской принадлежности киммерийцев подверглась серьезному пересмотру. Археологические раскопки в Северном Причерноморье способствовали накоплению новых и важных материалов для определения культурной и этнической принадлежности киммерийцев. Все более очевидной становится связь киммерийцев с носителями культур финальной бронзы степей Восточной Европы, кочевой характер их хозяйства и принадлежность к иранской языковой группе [Абаев 1971, с. 11; Грантовский 1975; Раевский 1977, с. 139].

Особенно много внимания “фрако-киммерийскому” вопросу уделила А.И. Мелюкова [1975, с. 54-67; 1979; 1984, с. 224-234]. По ее мнению, киммерийцы в основной своей массе принадлежали к иранской языковой группе и можно говорить лишь об отдельных фракийских элементах, сохранившихся среди киммерийцев на западных окраинах степи [Мелюкова 1975, с. 63]. Анализ материалов, по происхождению связанных с фракийским миром, в культуре населения Северного Причерноморья позволил А.И. Мелюковой утверждать, что ни в степи, ни в лесостепи фракийские элементы не были определяющими в общем облике материальной культуры. Но там и здесь они имели место, начиная с эпохи поздней бронзы и кончая VIII – VII вв. до н.э. Более всего влияние фракийцев проявилось в сложении комплекса лощеной посуды и ее орнаментации [Мелюкова 1979, с. 87, 88]. Исследовательница отмечала, что трудно установить, происходила ли передача “гальштатских” традиций от лесостепных племен к степным или наоборот. Наличие фракийских элементов в культуре северопричерноморских степных племен в предскифский период следует объяснять, прежде всего, экономическими и культурными контактами [Мелюкова 1979, с. 70]. О них свидетельствует и распространение в VIII – VII вв. до н.э. в Карпато- Дунайском регионе конского снаряжения и некоторых видов оружия, сходных с восточноевропейскими [Мелюкова 1979, с. 64-65].

Элементы фракийской культуры более отчетливо прослеживаются у чернолесских племен лесостепной Украины и Северного Кавказа, чем у степных кочевников. А.И. Мелюкова предположила, что это вызвано существованием на Северном Кавказе и в лесостепи каких-то производственных центров, в которых больше, чем в степи, прививались заимствованные извне элементы, хотя передавали эти элементы. скорее всего, кочевники степей.

Определенную роль, видимо, играли и походы киммерийцев вместе с фракийцами-трерами на юг Балканского полуострова и западное побережье Малой Азии. Предположение ряда исследователей о фракийской принадлежности всех киммерийцев или части племен, входивших в киммерийский племенной союз, не подтверждается данными археологии [Мелюкова 1984, с. 232].

Несмотря на данные новых разработок фрако-киммерийской проблемы, к специалистам, отождествлявшим киммерийцев с фракийцами, присоединился И.Т. Черняков. Он, вслед за рядом исследователей (Т. Сулимирский, А.И. Тереножкин и др.), придерживается точки зрения о длительном развитии киммерийской культуры, которая на ранних этапах связывается им с сабатиновской (XIV-XII вв. до н.э.) и белозерской культурами (XII-X вв. до н.э.). Родство материальной культуры и идеологических представлений племен культур ноа, сабатиновской и кослоджени, служит археологическим подтверждением этнического родства фракийцев и киммерийцев [Черняков 1985, с. 148]. На это родство указывает насыщенный фракийскими элементами (преимущественно в керамике) характер материальной культуры [Черняков 1985, с. 151]. Население СевероЗападного Причерноморья представляется этому автору активным проводником и переносчиком многих раннефракийских элементов далее на восток за пределы Северного Причерноморья. Так, появление лощеной керамики на рубеже П – І тыс. до н.э. в казахстанских степях и на Кавказе связывается с белозерским населением степной зоны Северного Причерноморья [Ванчугов, Черняков 1984, с. 16].

Заметим, однако, что для собственно киммерийских памятников X – VIII вв. до н.э. каких-либо аргументов в пользу их фракийской принадлежности

А.Т. Черняковым приведено не было. Этот исследователь считает, что выделенные А.И. Тереножкиным киммерийские погребения являются представителями заключительного этапа их истории, связанной с проникновением в их среду отдельных отрядов раннескифских племен из азиатской части степей [Черняков 1985, с. 149].

Близкая точка зрения высказана В.И. Клочко и В.Ю. Мурзиным, которые связывают предскифские черногоровские памятники с носителями протоскифской культуры, продвинувшимися в степи Восточной Европы в IX в. до н.э. из восточных районов Евразии [Клочко, Мурзин 1987, с. 12-19].

Во второй половине 70-80-х гг. продолжала разрабатываться и проблема взаимоотношений киммерийцев с населением Северного Кавказа. Некоторые исследователи были склонны связывать киммерийцев с кобанской (Л.А. Ельницкий, Т. Сулимирский) или меотской (М.И. Артамонов, В.П. Шилов, Н.Г. Ловпаче) культурами. Особую разновидность высказанных суждений представляет точка зрения Н.Л. Членовой о киммерийском происхождении памятников западного варианта кобанской культуры (каменномостско- березовская культура, по ее терминологии), к которой исследовательница причислила также памятники типа Кубанского и Николаевского могильников [Членова 1984, с. 81].

Однако подобные утверждения не разделяются специалистами по древней истории Северного Кавказа, также как и мнение о существовании особой киммерийско-карасукской общности, выделенной Н.Л. Членовой [1971, с.323-329]. Против тенденции связывать киммерийцев с местными кавказскими культурами выступали такие кавказоведы как А.А. Иессен [1954, с. 131], Е.И. Крупнов [1960, с. 111], Н.В. Анфимов [1961, с. 120], В.И. Козенкова [1989, с. 11] и др. В этой связи заслуживают внимания разработки С.Л. Дударева [1991] и автора [Махортых 1992а, с. 77-80; Махортых 1993], в которых происхождение протомеотской и каменномостско-березовской «культур» рассматривается как процесс инфильтрации степного населения в среду северокавказских автохтонов. Дальнейшее развитие этих групп идет по пути межэтнического синтеза. Последнее, однако, не отрицает присутствия в Предкавказье подкурганных захоронений киммерийцев, равно как и наличия местных кавказских памятников в зоне контакта. Таким образом, на современном уровне исследований можно говорить о достаточно сложном и неоднозначном решении этой проблемы, которую нельзя сводить либо к автохтонной, либо к киммерийской степной концепции ее происхождения. Необходимо анализировать каждый конкретный памятник Закубанья и Центрального Предкавказья, и только после этого делать заключение о его этно-культурной принадлежности.

Во второй половине 70-х и в 80-е гг. появляются зарубежные исследования, посвященные анализу фрако-киммерийских древностей и взаимоотношениям киммерийцев с населением Центральной Европы. Одно из направлений связано с дальнейшей разработкой гипотезы С. Галлуша и Т. Хорвата [Gallus, Horvath 1939, s. 59-82] о важной роли миграции восточных номадов, отождествляемых с киммерийцами, на территорию Центральной Европы. После открытия в восточной Венгрии культуры Мезёчат эта идея получила новый импульс, поставив тем самым вопрос не только о разрушительных набегах, следствием которых было распространение деталей узды и вооружения киммерийского типа, но и о вероятном перемещении к западу и оседанию (прежде всего на Большой Венгерской равнине) значительных групп населения «восточного» происхождения [Patek 1974, s. 337; 1976; Kemenczei 1984, s. 94]. Для обоснования этой концепции стали использоваться и данные письменных источников. Киммерийский горизонт древностей определяет конец развития культуры полей погребальных урн и образование новой – гальштатской культуры. При этом присутствие

Четвертый период в изучении истории и культуры киммерийцев начался в 90-е гг. прошлого века. Накопленные за предыдущие полтора десятка лет археологические данные заставили уточнить или пересмотреть ряд положений, высказанных А.И. Тереножкиным. Появились обобщающие монографии и статьи, публикующие новые материалы и предлагающие региональный или всеобщий анализ массива киммерийских памятников.

В 1991 г. была опубликована книга С. Л. Дударева «Из истории связей населения Кавказа с киммерийско-скифским миром». В ней автор отмечал, что благодаря посредничеству киммерийцев, обитатели Северного Кавказа получали культурные импульсы из Подунавья и сами распространяли их в украинскую лесостепь и на Среднюю Волгу [Дударев 1991, с. 65]. По его мнению, памятники типа Новочеркасского клада представляют собой симбиоз кобанских и степных компонентов, не существующий как особое этнокультурное образование. Составляющие этот синкретический комплекс элементы в VIII-VII вв. до н.э. были популярны на широкой территории у разноэтничного населения и своим распространением были обязаны кочевникам.

В дальнейшем, исследователь выделил несколько периодов в развитии предскифских памятников Северного Кавказа [Дударев 1999, с. 169]. Первый период маркируется вещами черногоровского типа и на его поздней фазе появляются отдельные наиболее ранние вещи новочеркасского облика (IX – первая половина VIII вв. до н.э). Второй период характеризуется сочетанием артефактов черногоровского и новочеркасского типов (середина – конец VIII вв. до н.э.). Третий период был временем новочеркасской классики, осложненной появлением древнейших скифских форм (последняя четверть VIII – первая четверть VII вв. до н.э.).

По мнению С. Л. Дударева, новочеркасский комплекс, представляющий собой набор воинских аксессуаров и конской сбруи, сложился в кобанской культурно-исторической области как сплав кобанских, закавказских и степных компонентов [Дударев 1999, с. 170]. Его формирование датируется началом VIII в. до н.э. и локализуется в предгорной зоне Западного и Центрального Предкавказья, как альтернатива «кочевническому» черногоровскому

комплексу и как своеобразный ответ автохтонного населения на растущее давление степняков. Причинами этого давления служили неблагоприятные природно-климатические условия, социальная дифференциация в кочевой среде и выделение воинской верхушки, порождавшие агрессивность степняков [Дударев 1999, с. 171].

В 1993 г. была опубликована брошюра С.Р. Тохтасьева, Н.К. Качаловой и А.Ю. Алексеева «Киммерийцы: этнокультурная принадлежность». В ней рассмотрены данные письменных античных источников о киммерийцах и некоторые археологические аспекты проблемы. Авторы отмечают недостаточную изученность предскифских памятников юга Восточной Европы, указывая, что до их подробной характеристики неправомерно ставить вопрос об их киммерийской принадлежности. Они соглашаются с О.Р. Дубовской, которая локализует новочеркасские памятники в лесостепном Поднепровье и на Северном Кавказе, а черногоровские – в степной зоне, а также с ее тезисом о выделении двух культурных групп в рамках черногоровской культуры [1993, с. 55-57]. Последнее отрицает единство киммерийской культуры. По их мнению, между срубной культурой и памятниками киммерийской эпохи прослеживается хронологический разрыв, который не позволяет говорить об их генетической связи. Не видят они и полной преемственности между белозерскими и черногоровскими памятниками [Тохтасьев, Качалова, Алексеев 1993, с. 67-69]. В результате авторы приходят к выводу, что в степной зоне Восточной Европы не известно ни одной археологической культуры, которая могла бы трактоваться как «киммерийская», что подтверждается, по их мнению, отсутствием вещественных находок европейских типов предскифского времени в Малой Азии, где воевали исторические киммерийцы. В археологическом выражении материальная культура исторических киммерийцев в Передней Азии и скифов Причерноморья и Передней Азии практически неотличимы. Замечу, что отстаиваемая сегодня некоторыми исследователями идея о неразличимости культур киммерийцев и скифов не является оригинальной. Близкие суждения более 40 лет назад высказывал И.М. Дьяконов, который полагал, что киммерийцы и скифы ассирийских письменных источников VTTT-VTT вв. до н.э. оставили памятники не раннескифской, а доскифской культуры [Дьяконов 1956, с. 228; Махортых 2000, с. 192].

Важной для изучения истории и культуры киммерийцев является монография Я. Хохоровского “Киммерийская экспансия на территорию Центральной Европы” [1993]. По своей полноте и охвату находок

киммерийского горизонта в Центральной Европе она не имеет аналогов в центральноевропейской литературе. Я. Хохоровский дает подробную типологическую и хронологическую характеристику конской упряжи и предметов вооружения.

Обзор письменных источников позволил исследователю рассматривать киммерийцев как кочевой народ, мобильный и сильный в военном отношении. Я. Хохоровский считает, что археологические реалии киммерийцев должны хотя бы частично синхронизироваться с историческими событиями, изложенными в письменных сообщениях, и справедливо замечает, что любые попытки отождествления с киммерийцами культур эпохи бронзы следует признать неудачными с методологической точки зрения [1993, с. 16]. Сам же исследователь, опираясь на разработки А.И. Тереножкина, не сомневается в тождественности комплексов черногоровско-новочеркасского типа культуре исторических киммерийцев.

Я. Хохоровский отмечает, что территория, занимаемая киммерийцами, не была постоянной и изменялась в зависимости от сложившихся исторических условий, добавляя, что передвижения ираноязычных номадов в западном направлении способствовали их “фракизации” на заключительном этапе предскифского периода [Chochorowski 1993, с. 19].

Хронологические рамки горизонта находок киммерийского типа в Центральной Европе Я. Хохоровский определяет НаВ2 – рубеж НаВ3/НаС, то есть TX-VTTT вв. до н.э., и возможно, первая половина VII в. до н.э. [Chochorowski 1993, с. 181, 202]. В этих временных рамках им выделены четыре хронологические группы, каждая из которых характеризуется определенной спецификой: типом памятника (клад или погребальный комплекс), набором и соотношением “киммерийских” и местных

“центральноевропейских” форм, их внутренней дифференциацией и т.д. Заслуживает внимания и наблюдение Я. Хохоровского о переживании черногоровских культурных традиций в Центральной Европе вплоть до окончания предскифского периода [Chochorowski 1993, с. 78].

По мнению исследователя, опиравшегося на разработки своих предшественников [Отрощенко 1986, с. 143-151; Ванчугов 1990, с. 123-140; Махортых, Иевлев 1991, с. 18-30; Махортых 1993], появлению киммерийцев в Восточной Европе способствовал природно-экономический кризис,

охвативший степные пространства от Дуная до Волги в конце П – начале І тыс. до н.э. Ухудшение климатической обстановки отрицательно сказалось на земледельческо-скотоводческих культурах степной зоны и потребовало перехода значительной части населения к подвижному скотоводству. Однако, по мере увеличения засушливости климата и уменьшения продуктивности степных ландшафтов не окрепшее еще кочевое хозяйство также, по-видимому, начинает переживать кризис. Это вынуждало население покидать степные районы и переселяться в места с более благоприятными природными условиями. Эти передвижения осуществлялось в различных направлениях, среди которых одним из приоритетных была Карпатская котловина [Chochorowski 1993, с. 267]. При этом, возможно, определенное значение имел и центральноазиатский, “протоскифский” импульс, который способствовал началу перемещения степного населения в западном направлении. Это могло бы, по мнению Я. Хохоровского, объяснить присутствие среди находок киммерийского горизонта Центральной Европы проявлений зооморфной стилистики, чуждой киммерийскому окружению.

Об агрессивном характере проникновения номадов свидетельствуют значительные размеры культурно-поселенческих преобразований и локальные разрушения. Важным последствием киммерийского присутствия в Средней Европе является также нарушение «герметичности» местных общественных структур и формирование аристократического слоя, для которого архетипом служил конный воин [Chochorowski 1993, с. 269].

Особое внимание Я. Хохоровский уделяет эпизоду из “Истории” Геродота о конфликте между киммерийцами, закончившимся битвой “царей” у р. Днестр [1993, с. 11, 14]. Исследователь полагает, что в нем отразился заключительный этап “скифо-киммерийского конфликта”, датирующийся между 680 и 660 гг. до н.э. Появление на юге Восточной Европы скифов в конце VIII или начале VII вв. до н.э. положило начало второму этапу проникновения киммерийцев в Центральную Европу. Опираясь на письменные источники, Я. Хохоровский связывает с ними племена сигиннов и агафирсов. Особый интерес в этой связи представляет участие киммерийских традиций в сложении гальштатской материальной культуры и искусства [Chochorowski 1993, с. 272].

Другой книгой, также посвященной региональному анализу предскифских древностей, была работа В.Р. Эрлиха «У истоков раннескифского комплекса», вышедшая в 1994 г. Основной ее задачей автор поставил изучение формирования новочеркасского комплекса и переход от него к раннескифскому. Важную роль в ее решении сыграли материалы кургана Уашхиту в Адыгее, где исследовано наиболее раннее в Предкавказье основное подкурганное захоронение с комплексом вещей новочеркасского типа. Материалы Уашхиту позволили В.Р. Эрлиху впервые обоснованно выделить детали – индикаторы колесничих наборов: кольца с подвижными привесками, имеющими приспособление для крепления ремня; широкие браслетообразные кольца; сдвоенные бляхи; трехпрорезные пронизи.

По мнению В.Р. Эрлиха, колесница являлась атрибутом наиболее значимых воинских погребений и появилась в Северо-Западном Предкавказье на базе новочеркасских уздечных наборов под влиянием знакомства с войском Ассирии и Урарту [Эрлих 1994, с. 48-50]. Исследователь предполагает, что колесница, скорее была предметом престижа, чем боевым средством, и что обладателем колесниц, вероятно, было сословие ираноязычной кочевой аристократии, сопоставимое с “колесничими” Авесты.

В целом, новочеркасские комплексы, по В.Р. Эрлиху, маркируют двукольчатые удила, псалии с загнутой лопастью, новочеркасские наконечники стрел, а также те предметы, которые встречаются с ними в степи и лесостепи. Эти комплексы рассматриваются как элементы всаднического снаряжения кавказского происхождения [Эрлих 1994, с. 52].

В.Р. Эрлих предложил подробную типологию узды и выделил ее хронологические группы. В раннюю предскифскую включены наборы с однокольчатыми, треугольноконечными и двукольчатыми удилами,

встреченные с вариантами трехпетельчатых псалиев 1 а и 2а. Позднюю предскифскую группу составляют комплексы с двукольчатыми удилами, имеющие рифление в виде “квадратиков”, и псалии вариантов 1б и 1в. В раннескифскую группу вошли наборы со стремечковидными удилами, встреченные с трехпетельчатыми псалиями с зооморфными окончаниями и “сиалковским” вариантом [Эрлих 1994, с. 62].

Другая категория инвентаря, типичная для новочеркасских памятников – длинновтульчатые наконечники стрел, по В.Р. Эрлиху, появилась в степях Восточной Европы в конце VIII в. до н.э. во время киммерийских походов в Закавказье и Переднюю Азию [1994, с. 118]. Рассматривая предметы киммерийского искусства, исследователь приходит к выводу, что “геометрический стиль”, встречающийся в предскифских памятниках степи и лесостепи, имеет свои истоки на Северном Кавказе. Именно здесь он представлен в большом количестве и разнообразии в комплексах, синхронных черногоровскому этапу [Эрлих 1994, с. 81].

В.Р. Эрлих не соглашается с точкой зрения об удревнении новочеркасских памятников вплоть до IX в. до н., считая, что ключевым моментом в их формировании являются военные контакты с Передним Востоком [Эрлих 1994, с. 90, 91]. В свете анализируемого материала В.Р. Эрлих выступает в защиту причерноморского происхождения киммерийцев. Он подробно анализирует аргументы противников гипотезы ранних походов киммерийцев с территории Причерноморья и доказывает, что говорить о полном отсутствии вещей новочеркасского комплекса в Закавказье и Передней Азии нельзя, и комплексы типа Новочеркасского клада при сегодняшнем уровне наших знаний являются наиболее адекватным археологическим свидетельством восточных текстов о киммерийцах [1994, с. 97].

Говоря о своем понимании раннескифского комплекса, В.Р. Эрлих показывает его связь с новочеркасским субстратом в узде (железные двукольчатые удила, трехпетельчатые псалии), геометрической орнаментации и оружии (мечи и кинжалы, наконечники копий, бронзовые чешуйчатые панцири). В итоге он приходит к выводу, что ”связь с предшествующей эпохой почти по всем элементам позволяет говорить о том, что раннескифский комплекс в целом восходит к комплексу типа Новочеркасского клада, продолжающиеся походы и инновации, вызванные притоком нового населения и заимствованиями походного времени, тем не менее, не разрывают традицию восхождения раннескифского комплекса к северокавказским культурам ” [Эрлих 1994, с. 114]. Этот вывод, однако, представляется чрезмерно категоричным. В.Р. Эрлихом дается оценка лишь одного (пусть и достаточно важного) из слагаемых раннескифского культурного комплекса. Более взвешенной мне представляется другая, уже апробированная в скифологии точка зрения о сложении раннескифской культуры в результате слияния местных киммеро-кавказских и пришлых протоскифских племен, которое происходило в условиях переднеазиатских походов [Клочко, Мурзин 1987, с. 14; Махортых 1989, с. 82-84].

В 1999 г. была опубликована книга С.А. Скорого «Киммерийцы в Украинской лесостепи», где были собраны и описаны памятники региона. По его мнению, киммерийцами было только население, оставившее памятники новочеркасского типа, а лесостепные комплексы представляют собой поздний хронологический пласт киммерийских древностей (714 – 681 гг. до н.э.). С.А. Скорый предположил, что мирные взаимоотношения между пришлыми киммерийцами и местным лесостепным населением установились к концу VIII в. до н.э. и присоединился к мнению исследователей, считающих кочевников посредниками в торговле между местным лесостепным населением и обитателями Кавказа [1999, с. 72]. Черногоровскую группу памятников он рассматривает как протоскифскую, указывая, что скифы поглотили киммерийцев в лесостепи очень быстро, и этот процесс закончился не позднее конца первой четверти VII в. до н.э. [Скорый 1999, с. 70].

В 90-е гг. продолжала совершенствовать свои взгляды и О.Р. Дубовская. Кульминацией ее разработок в области предскифской археологии стала статья на немецком и русском языках [Дубовская 1997, с. 181-218; Dubovskaja 1997]. В результате новых открытий погребальных памятников с инвентарем новочеркасского типа в степях Восточной Европы, О.Р. Дубовская была вынуждена отказаться от своего предыдущего тезиса об отсутствии в степи новочеркасских памятников. Это наглядно видно из вводимого ей определения “позднечерногоровские” памятники, под которыми понимаются вытянутые степные погребения, именующиеся в научной литературе «новочеркасскими», но которые в соответствии с их локализацией в пределах ареала черногоровской культуры не могут, по мнению О.Р. Дубовской, интерпретироваться иначе, как «позднечерногоровские». Таким образом, в очередной раз изменив свою точку зрения, она приходит к выводу о культурной близости прежде, по ее мнению, отличавшихся друг от друга степных погребений. Причем, происходит это путем простого переименования новочеркасских захоронений, и объединения их в “позднечерногоровскую” группу памятников.

Последняя редакция гипотезы О.Р. Дубовской в интерпретации степных предскифских древностей юга Восточной Европы практически полностью соответствует концепции А.И. Тереножкина, который, выступая за культурную преемственность между черногоровскими и новочеркасскими (позднечерногоровскими по О.Р. Дубовской) памятниками, считал их хронологическими ступенями одной культуры. Таким образом, “новационные” построения О.Р. Дубовской сводятся лишь к терминологической рокировке, когда вместо названия “киммерийская” культура, она относит все предскифские памятники степной зоны Северного Причерноморья к черногоровской культуре.

Погребения, в состав инвентаря которых входят детали конской упряжи и иные изделия новочеркасского типа, расположенные за пределами северопричерноморской степи, например, в южной части украинской лесостепи, Нижнем Подунавье (Ендже, Белоградец), Северном Кавказе (Уашхиту) объявлены О.Р. Дубовской могилами местной воинской аристократии: чернолесской, фракийской, протомеотской [Дубовская 1997, с. 182-183].

В изучении вопроса о времени и месте появления черногоровской группы памятников киммерийской культуры следует отметить гипотезу В.В. Отрощенко, указавшего на хронологический приоритет древнейших погребений Нижнего Подонья в общей системе черногоровских древностей [Отрощенко 1994, с. 103-113].

Обращает на себя внимание и ряд публикаций С.В. Полина, в которых он, вслед за рядом исследователей, выступает за удревнение новочеркасских древностей, вплоть до IX в. до н.э. [Полин 1994, с. 146; 1998, с. 52]. Автором также констатируется сосуществование новочеркасских и черногоровских комплексов на протяжении всей их истории в Северном Причерноморье. При этом, однако, остается непонятным, на какие новочеркасские комплексы IX в. до н.э из Северного Причерноморья опирается автор. Не называются, также конкретные черногоровские памятники, маркирующие нижнюю и верхнюю границы киммерийского периода, равно как остается без ответа вопрос о корреляции черногоровских и раннескифских древностей в пределах VIII в. до н.э.

В 1999 г. была опубликована книга С.И. Лукьяшко «Предскифский период на Нижнем Дону», в которой собраны практически все исследованные на то время погребения. Автор предложил характеристику погребального обряда и типологию инвентаря, рассматривая памятники региона как нижнедонской вариант черногоровской культуры. Его специфической чертой

он считает сильное северокавказское влияние и предполагает, что этот вариант сформировался на основе традиций позднесрубной культуры при влиянии кобяковской, а на более позднем этапе – протомеотской культур. Двигателем новационных тенденций были хозяйственные изменения [Лукьяшко 1999, с. 192-194]. Исследователь подчеркивает, что современный уровень

накопленных материалов не подтверждает существование миграции с востока, которая послужила основой сложения культуры предскифского времени [1999, с. 194]. С.И. Лукьяшко реконструирует хозяйство предскифского населения как полукочевое с преобладанием в стаде мелкого рогатого скота, местным изготовлением грубой посуды и импортом столовой керамики. По сравнению с соседним северокавказским населением предскифская культура выглядит, по мнению автора, более примитивной, что не позволяет ему согласиться с рядом авторов, рассматривающих появление новых форм оружия, конской сбруи и военной техники у местного населения Кавказа как результат степного влияния.

Что касается книги А.И. Иванчика «Киммерийцы и скифы», изданной в 2001 г., то подробный критический анализ основных ее положений уже был проделан российскими археологами, что избавляет меня от необходимости ее повторного рассмотрения [Дударев 1999, с. 84-90; Вальчак, Скаков 2003, с. 118, 119; Скаков, Эрлих 2005, с. 200-227; Скаков 2005, с. 17-23]. Отстаиваемая же А.И. Иванчиком точка зрения о тождественности и неразличимости культур киммерийцев и скифов будет проанализирована мной в 9 главе диссертации.

Следует отметить разработки С.Б. Вальчака по предскифской проблематике, и в частности защищенную им в 2003 г. диссертацию «Вооружение всадников и конская сбруя юга Восточной Европы в предскифский период». В ней были обобщены предметы вооружения и конского снаряжения предскифского периода, дана их подробная характеристика и классификация, а также произведено деление материала на хронологические группы [Вальчак 2003, с. 24-26].

Рассмотрение одной из наиболее ярких категорий вооружения предскифского периода – мечей и кинжалов, позволило С.Б. Вальчаку сделать вывод, что районом их формирования и основной производственной базой был Северный Кавказ, тогда как карасукская версия их происхождения является недостаточно обоснованной [2003, с. 14, 21].

Особого внимания заслуживает вывод исследователя о том, что катализатором процесса формирования сословия воинов-всадников на Кавказе явились представители степного населения Северного Причерноморья [Вальчак 2003, с. 22]. Автором предпринята также попытка выделения наиболее ранних предскифских памятников Восточной Европы с костяными бляшками-украшениями (круга Жирноклеевского кургана), датирующихся им концом IX – первой четвертью VIII вв. до н.э. [Вальчак 2003, с. 22].

В 2005 г. была опубликована книга И.В. Бруяко, посвященная ранним кочевникам в Европе X-V вв. до н.э. Рассматривая происхождение степных предскифских памятников Северного Причерноморья, он предполагает участие в этом процессе позднего белозерского населения и нового населения восточного происхождения, принесшего всадническо-воинский комплекс [Бруяко 2005, с. 77-79, 87]. Рассматривая процесс перехода к номадизму и новой раннекочевнической культуре, И.В. Бруяко, как и ранее автор [Махортых, Иевлев 1991, с. 18-30; Махортых 2003, с.55-57], пишет о кризисе экономики населения позднебронзового века, связанного с аридизацией климата и ухудшением условий обитания в степном Причерноморье, которые способствовали распространению кочевого образа жизни в этом ареале [Бруяко 2005, с. 79]. По его мнению, в настоящее время очевидна синхронность черногоровских и новочеркасских памятников, которые были оставлены киммерийцами, известными нам по письменным источникам [Бруяко 2005, с. 82-83, 112]. При этом, по мнению И.В. Бруяко, население степного Причерноморья было неоднородным в археологическом отношении. Оно включало две составляющие. Местная линия развития, связанная с лесостепью и фракийским миром, представлена рядовыми степными погребениями, тогда как с восточным миграционным импульсом связываются захоронения конных воинов и клады [Бруяко 2005, с. 98]. Первый импульс он относит к предаржановскому времени и связывает с распространением карасукских кинжалов, металлических двусоставных удил и оленных камней. Восточный импульс в степи Северного Причерноморья, как считает И.Б. Бруяко, транслировался через Предкавказье, где на базе кобанской культуры сложился вторичный центр распространения этих новационных элементов [Бруяко 2005, с. 98-100]. Азиатские, черногоровско-новочеркасские кочевники, придя в Причерноморье, включили пастушеское местное население в состав своей орды, возможно, образовав двухступенчатую социально-политическую структуру [Бруяко 2005, с. 308].

За последние годы претерпела изменения и хронология киммерийских древностей. Мною в ряде работ показано, что время бытования новочеркасских памятников не ограничивается временем сокрытия собственно Новочеркасского клада, то есть последней четвертью VIII – началом VII вв. до н.э. [Махортых 1987, с. 166; 1992, с. 28]. В 1994 г. автором впервые были выделены и изучены киммерийские памятники Северного Кавказа, а также на примере протомеотской группы памятников исследованы вопросы взаимоотношений киммерийцев и местного оседлого населения [Махортых 1994]. Используя материалы Предкавказья и Северного Причерноморья, удалось проследить эволюцию и генезис, а также уточнить хронологические рамки бытования новочеркасского культурного комплекса, начиная с IX в. до н.э. Удревнение новочеркасской группы памятников открывает новые перспективы в изучении и понимании путей формирования раннекочевнических образований на юге Восточной Европы в предскифский период. В то же время выделение группы черногоровских погребений со скорченным трупоположением на боку (Вильно-Грушевка к. 11, п.2, Облои, к.3, п.1, Провалье к.8 и др.), синхронизирующейся по инвентарю с позднейшими новочеркасскими памятниками, позволило говорить о существовании черногоровских памятников и на заключительном этапе предскифской эпохи [Махортых 1999, с. 80].

В начале 90-х гг. впервые были рассмотрены причины, пути и специфика перехода населения степей Восточной Европы к кочевому образу жизни в конце II – начале I тыс. до н.э, обусловившие формирование киммерийской культуры и ее последующее распространение на соседние территории лесостепной Украины и Северного Кавказа [Machortych, Ievlev 1992, s. 107118; Махортых 1992а, с. 77-80; 1993, с. 42-51; 1994]. Данный процесс нашел свое отражение в появлении нескольких групп киммерийских памятников, наиболее известными из которых являются черногоровская и новочеркасская. Шесть территориальных подгрупп, выделенные для причерноморского региона (Дунайско-Днестровская, Южнобугская, Приднепровская, Самарско- Орельская, Крымская и Восточноукраинская) подтверждают неоднородность раннекочевнических племен на этой территории [Махортых 2002, с. 103-106; 2004а; 2005, с. 183-200].

В продвижении киммерийцев в лесостепную зону выделяется два основных этапа, датирующихся соответственно X – IX и концом VIII – началом VII вв. до н.э. [Махортых 1993, с. 47]. Первый из них был связан с ухудшением природно-экономической ситуации и расселением киммерийских племен на юге Восточной Европы. Второй этап начался с появлением скифов из восточных районов Евразии и оттоком части киммерийского населения в северном (лесостепном) направлении.

Специальный анализ письменных источников позволил сделать вывод о реальности существования киммерийцев как древнейшего из народов юга Восточной Европы. Об этом же свидетельствует и рассмотрение происхождения имени «киммерийцы», которое демонстрирует связь с имеющимися подразделениями в военной или социальной организации этого кочевого народа [Махортых 1994; 1998а, с. 95-104].

Автором рассмотрена также история пребывания на Древнем Востоке киммерийцев, которые в течение довольно длительного времени (последняя четверть VIII – VII вв. до н.э.) принимали активное участие в событиях древневосточной истории, сталкиваясь здесь с Ассирией, Урарту, а также скифами [Махортых 1992г, с. 56-57; 1998а]. Противостояние этих двух кочевнических группировок очевидно и противоречит их отождествлению друг с другом. О реальности киммерийцев как самостоятельного этноса свидетельствуют также существование этнонима «киммерийцы» и

археологические материалы, подтверждающие участие киммерийцев в переднеазиатских походах. На Древнем Востоке автором впервые выделен киммерийский пласт древностей связанный своим происхождением с пребыванием там восточноевропейских номадов VIII- VII вв. до н.э.

Специальным монографическим анализом затронута также проблема культурных контактов населения Северного Причерноморья и Центральной Европы в киммерийскую эпоху [Махортых, 2003]. Изучение киммерийских комплексов Северного Причерноморья, по которым фиксируются связи с Центральной Европой, позволило выделить раннюю группу памятников, датирующуюся IX-VIII вв. до н.э. (Бандышевка, Слободзея и др.), и позднюю – VIII-VII вв. до н.э. (Сарата, Великая Александровка, и др.). Они подтверждают существование контактов между двумя вышеупомянутыми регионами на протяжении всего предскифского времени, а не только на черногоровском этапе, как это предполагалось до сих пор. Помимо этого, автором предложены несколько моделей распространения киммерийских культурных традиций в Карпато-Подунавье.

Особое внимание уделено группе кладов на юге Восточной Европы, которая имеет стандартный облик предметов и узкие хронологические рамки бытования (последняя четверть VIII – начало VII вв. до н.э.) [Махортых 1992б; 1996, с. 9-21]. Автором обосновывается, что появление этой категории памятников связано с общей дестабилизацией обстановки на рассматриваемой территории и обусловлено проникновением сюда нового кочевого населения известного под именем скифов. Передвижения кочевников привели к политической нестабильности, что явилось причиной сокрытия кладов и разрушения поселений (Сержень-Юрт, Рудковецкое городище и др.). Данные факты уточняют время окончания киммерийского и наступления нового скифского периода на юге Восточной Европы в пределах конца VIII или начала VII вв. до н.э.

Таким образом, в изучении истории и культуры киммерийцев выделяются четыре периода. Начальный период приходился на первую половину ХХ в., когда исследователи пытались соотнести киммерийцев, упоминавшихся в письменных источниках, с немногочисленными в то время археологическими материалами. Второй период (50 – середина 70-е гг.) характеризовался масштабными археологическими исследованиями, позволившими выделить новочеркасскую и черногоровскую группы памятников в Северном Причерноморье. Появились первые классификации предметов киммерийской культуры и гипотезы о происхождении киммерийцев. Третий период начался с публикации в 1976 г. обобщающей книги А.И. Тереножкина «Киммерийцы», где были рассмотрены две ступени развития киммерийской культуры и уточнена ее датировка (900-650 гг. до н.е.). В это же время были выдвинуты гипотезы, соотносившие новочеркасскую или черногоровскую группы памятников со скифами или протоскифами; а также отрицавшие существование новочеркасской группы памятников или связь предскифских памятников с историческими киммерийцами.

В 90-е гг. ХХ в. начался четвертый период в изучении истории и культуры киммерийцев, когда были опубликованы монографии о киммерийских памятниках отдельных регионов (Северный Кавказ, Подонье, лесостепное Поднепровье), в которых предлагались типологии различных категорий инвентаря и затрагивались общие вопросы киммероведения. Были уточнены или пересмотрены отдельные положения, высказанные А.И. Тереножкиным, в частности хронология новочеркасской и черногоровской групп.

Как следует из проведенного выше историографического обзора, изучение киммерийской проблемы до сих пор остается актуальной для понимания закономерностей развития культуры и истории Европы I тыс. до н.э. Многие вопросы, поставленные перед исторической наукой еще в начале XX в., остаются дискуссионными и в наши дни.