Общая характеристика литературы XIX века | Методическая разработка по литературе (9 класс) на тему: | Образовательная социальная сеть

Еще в начале XVIII в. пустынножительство уже существовало в Рославльских лесах, хотя имен пустынножителей того времени не сохранилось. Известно только, что в соседних с Рославльскими Брянских лесах в это время жили пустынники – инок Серапион (1717−1721 г.), Феодор Синаксарский (около 1747 г.), иеромонах Площанский Иоасаф (ок. 1730-х годов) и другие. Под именем Брянских лесов в XVIII веке известны были и Рославльские леса, так как южная часть Рославльского уезда до 1778 года относилась к Брянскому уезду, Орловской губернии, и только в этом году причислена была к Смоленской епархии. Притом же из жизни Рославльских пустынников известно, что они, будучи выходцами из монастырей Орловской и Курской епархий, переходили из одной пустыни в другую, из Брянских лесов переселялись в Рославльские и обратно. Нет ничего удивительного, что и упомянутые иноки проживали в Рославльских пустынях. Не считая их, мы приведем здесь хотя короткие сведения лишь о тех пустынниках, о которых достоверно известно, что они жили в Рославльских лесах, главным образом, в пустыне Кулешовой Буде. Таких лиц за последнюю половину 18-го века и первую 19-го насчитывается до 40 человек.

Монах Варнава из военных; сначала с учеником своим Иларионом жил в лесу, близ села Боцкина, Брянского уезда, в имении г. М.И. Похвиснева. После 1775 года, тяготясь наплывом к соседним отшельникам народа, он переселился за 100 верст от Боцкина и, вероятно, в Рославльские леса. По крайней мере, в консисторском деле 1798 г. о монахе Иосифе говорится, что этот монах пострижен был в пустыне Кулешовой Буде, в часовне, Варнавою, называвшим себя иеромонахом Площанской пустыни. В жизнеописании игумена Антония (Оптинского о. Моисея брат) и в сей Варнава положительно упоминается в числе пустынножителей Рославльских лесов. Впоследствии о. Варнава возвратился в свою келью возле с. Боцкина. В одну ночь на его келью напали разбойники и избили отшельника так, что он через 10 дней от ран скончался. Могила его ныне запахана, но по временам священник села Боцкина служит на ней панихиды. Иконы из кельи Варнавы украшают теперь притвор Боцкинской церкви.

Иларион, ученик Варнавы, после смерти своего учителя переселился в село Богданово, Росл. у., на р. Десне, и жил там сначала в лесу, а потом под кровом благочестивого крестьянина Купреенкова. Вследствие притеснений со стороны Богдановского помещика, он переправился на другой берег Десны, в с. Заболотье, Ельн. у., и некоторое время жил в 4 верстах от села в Крутицком лесу, возле д. Крутицы. Наконец, по убеждению своего духовника, Заболотского священника, о. Луки, приютился в его доме, где и умер около 1821 года. На могиле его и теперь стоит голубец, к которому приходят крестьяне помянуть покойного старца молитвой.

Иосиф, ученик Варнавы, в мире Иван Исакиев, сын диакона с. Хмелиты, Вяземского уезда. По смерти отца года три жил в качестве пономаря при Вяземском Предтеченском монастыре; отсюда по негодованию на него от монастырской братии самопроизвольно отлучился в пустынь Кулешову Буду, в которой иеромонахом Варнавою пострижен в часовне по надлежащему монашескому образу и назван Иосифом. Через год пошел отсюда без письменного вида в Соловецкую обитель для поклонения святыням, где пробыл один год с разрешения архимандрита Иеронима. По вступлении на его место архимандрита Герасима был оттуда выслан и прожил год в Киево-Михайловском монастыре, откуда возвратился в Кулешову Буду, в пустынь. Когда в феврале 1798 г. разнесся слух о предстоящем истреблении пустыни, братия ее в количестве человек десяти, разбежалась. Иосиф направился из пустыни снова в Соловецкий монастырь, чтобы поступить туда в число братии. Но перед Новгородом его арестовали за безписьменность и отвели в нижний земский суд в Новгород. Дальнейшая судьба его неизвестна.

Схимонах Афанасий Афонский, из сенатских секретарей (мирское имя его – Андрей Николаевич). Оставив мир, он странствовал по св. Афонской горе и в Молдавии, долго жил в обители старца Паисия, от которого поручен был в назидание старцу Софронию, преемнику о. Паисия по настоятельству в Нямецкой пустыни. По просьбе митрополита Петербургского Гавриила, старец Паисий послал Афанасия в Петербург с книгою «Добротолюбие» в греческом подлиннике и в своем переводе ее на славяно-русский язык. Перевод этот, по поручению митрополита Гавриила, был рассматриваем знающими греческий язык учителями Александро-Невской Академии в 1791 и 92-м годах. В затруднительных случаях, когда нужно было заменить какое-либо выражение или оборот более ясным и общепонятным, митрополит советовал ученым переводчикам обращаться к опытным старцам, в том числе и к старцу Афанасию. «Они, говорил митрополит, хотя и не знают греческаго языка так, как вы, но лучше вас знают из опыта духовныя истины, непостигаемыя одним только книжным учением, и потому правильнее вас могут понимать смысл наставлений, содержащихся в этой книге». «Добротолюбие» было издано в 1793 г. Вероятно, после этого Афанасий поселился в Рославльских лесах. В летописи о. Льва он упоминается здесь наряду с другими пустынножителями. В 1805 г. видим о. Афанасия уже в Свенском монастыре. Здесь он получил от старца Софрония «Житие» и некоторые писания старца Паисия, которые в 1847 г. были изданы в Москве о. Макарием и Киреевским при содействии Шевырева. Скончался о. Афанасий в Свенском монастыре в 1811 году.

Иеродиакон Анастасий, ученик знаменитого старца Ваcилия Кишкина. Старец Василий долго жил на Афонской горе и в Молдавии и сам был учеником о. Паисия Величковского. Впоследствии он был строителем Белобережской пустыни и окончил дни свои в Площанской пустыни в 1831 г. Он был духовный старец, отличавшийся целомудрием, смирением, терпением и любовию к оскорблявшим его. Иеродиакон Анастасий был из первых его учеников и замечательный подвижник. Он жил сначала в Свенском монастыре, а потом в Рославльской пустыни, где и скончался.

Иеродиакон и схимонах Мельхиседек, постриженик Белобережской пустыни. Он скитался из одной пустыни в другую, жил некоторое время и в Рославльских лесах. Скончался он в 1840 году в Жиздринских лесах, в 12-ти верстах от села Мокрого, в имении С.И. Мальцева. Могила его находится в лесу, недалеко от границы Смоленской губернии и от Белокопытовского женского монастыря.

Арсений Старший, пустынник. По словам о. Моисея, он то трудился в послушаниях в Свенской обители, то удалялся на безмолвие в Рославльские леса. В 1808 году о. Моисей видел его в Свенском монастыре среди других подвижников, собравшихся здесь под покровительством казначея о. Серафима, мужа духовной жизни. Скончался Арсений в 1822 г., в двух верстах от с. Рекович, Брянского уезда, близ урочища «Монахи», в имении кн. Мещерских.

Адриан, в схиме – Алексий, скончался в Московск. Симоновом монастыре.

Иона, и его ученик который полагал начало в Площанской пустыни вместе с о. Адрианом, с которым сблизился там и навсегда остался его другом, сподвижником и верным учеником. Он всюду следовал за своим учителем, куда он ни переходил, так что совместная жизнь их, начавшаяся в Площанской пустыни, продолжалась в Брянских и Рославльских лесах и в Коневской обители и окончилась в Московском Симоновском монастыре. Здесь о. Иона, в сане иеромонаха, приняв схиму, скончался в 1821 г. и погребен рядом со своим старцем.

Василиск скончался потом в Туринском монастыре.

Архимандрит Геннадий бывший настоятель Псковской Никандровой пустыни. По Высочайшему повелению он был определен на жительство в Белобережскую пустынь, но имея духовное общение с Рославльскими пустынножитетями и особенно питая великую любовь и веру к старцу Василиску, он с келейным учеником своим Аврамием 26 февр. 1814 г. удалился из Белых Берегов на пустынножительство к Рославльским пустынникам, о которых издавна знал, будучи сам Брянским уроженцем (из духовного звания). Дорого обошлось о. Геннадию это стремление к высшей духовной жизни. Власти Белобережской пустыни донесли Орловскому епархиальному начальству, что «архимандрит Геннадий бежал с имуществом из пустыни, желая явиться в Святейший Синод лично» и проч. А преосвящ. Досифей, еписк. Орловский, донес Св. Синоду, что «архимандрит Геннадий, живя в Белобережской пустыни, приводит в расстройство брат, давая им советы и наставления к неповиновению настоятелю, не ходит в церковь, монастырскаго послушания не исправляет и занимается письмами к разным лицам». Прожив в Якимовичской пустыни девять лет, архимандрит Геннадий смиренно явился в Орловскую консисторию, изъявил раскаяние в своей отлучке и обещал провождать жизнь во всяком послушании и отсечении своей воли до самого конца жизни. После этого он был переведен на жительство в Площанскую пустынь, но и там не нашел себе покоя. Епископ Орловский Гавриил донес в 1823 г. Св. Синоду, что «арх. Геннадия невозможно держать в монастырях Орловской епархии», и просил Синод перевести его в другую епархию. Св. Синодом было предписано «поместить о. Геннадия в какой-либо монастырь, не требуя его, архимандрита, согласия». Вследствие этого о. Геннадий был определен в Свенский монастырь, а о поведении его велено доносить ежемесячно для представления Св. Синоду. В Свенской обители страдалец Геннадий принят был дружелюбно настоятелем, игуменом Амвросием. Ежемесячные донесения о нем от настоятеля епархиальному начальству были постоянно одобрительные, и труженик отдохнул здесь душой и телом после стольких треволнений, всегда вспоминая о Рославльской пустыне, о безмолвной жизни пустынников, и глубоко сожалея о постигшем в этот год гонении и преследовании всех Рославльских пустынножителей. Он умер 7 фев. 1826 г., на 61 году жизни; погребен в Свенской обители. О. архимандриту Геннадию принадлежит заслуга освящения и увековечения места подвигов Рославльских пустынников устройством в пустыне храма, вокруг которого образовался Якимoвичский приход. Он внушил помещику Ст. Фомичу Повало-Швыйковскому устроить храм за 11 верст от его дома, возле «Монашескаго рва». Постройка начата была в 1815–16 г. без всяких средств. В 1817 г. Швыйковский умер, завещав душеприказчику своему, г. Гильдельшанцу, продолжать постройку. Несмотря на происки дальних родственников Швыйковского, храм, при содействии и советах о. Геннадия, был окончен Гильдельшанцем, и в 1823 г. был открыть Якимовичский приход.

Старец Аврамий, келейный ученик архимандрита Геннадия. О нем известно только, что он, как доносили начальству Белобережские власти, «бежал в Якимовичскую пустыню с архим. Геннадием 26 февраля 1814 г.». После возвращения о. Геннадия в Белые Берега о. Аврамий не покинул пустынного своего приюта и пребывал в Якимовичских лесах до 1824 г., когда вместе с другими пустынножителями был взят Рославльским земским судом под стражу и, пробыв в тюрьме целый год, был выпущен на свободу. О жизни Аврамия в пустыне известно по преданию, что когда он встречался где-либо с женским полом, то всегда падал ниц на землю. Своею строгою жизнью он приводил в удивление сожительствовавшую с ним братию, а за свои вдохновенные и утешительные беседы с народом он получил прозвание «уст Божиих». «Каков был учитель, о. Геннадий, таков был и ученик его, старец Аврамий», замечает автор описания Свенской обители. Имя старца Аврамия встречается в поминальницах крестьян Даниловичского и Якимювичского прихода. Это дает основание предполагать, что старец Аврамий Якимовичских лесов и схимонах Аврамий Жиздринских лесов – одна и та же личность¹¹. Последний имел большое значение в устройстве Белокопытецкого монастыря, находящегося в 10 верстах от Даниловичского прихода. Основательница этого монастыря, вдова подполковника Александра Евгеньевна Белокопытова, была дочь Вяземского помещика Якушкина и воспитывалась в доме своего дяди Богдана Михайловича Лыкошина, в с. Ахтырках, Бельского уезда. Выйдя в 1836 г. замуж за 60-летнего Мосальского помещика Белокопытова, она через 5 лет овдовела. В это время, в 7 верстах от ее сельца Петропавловского, жил в лесу пустынник, схимонах Аврамий, столетний старец, уважаемый народом. Александра Евгеньевна также веровала в праведность этого старца и обращалась к нему за советами. Однажды, будучи в ее доме, старец неожиданно указал в зале место, «где будет алтарь, где клиросы» церкви того монастыря, который выстроит хозяйка. Слова его исполнились. Сначала в усадьбе Белокопытовой, под руководством о. Аврамия, основалась община (1868 г.), превращенная в 1892 году в монастырь.

Зосима, основавший впоследствии Одигитриевскую общину близ Москвы.

Никита, уроженец г. Орла. С детства он любил странствовать по святым местам; юношей же удалился из родительского дома и поселился в 2 в. от Белобережской пустыни, на ¹/₄ версты влево от дороги в Карачев. На пригорке стояла его келья, а у подошвы был вырыт им колодец. Питался он хлебом, который мимоходящие богомольцы клали ему в корзинку, повышенную на придорожном дереве. Лес был глухой, и нередко звери бродили вокруг кельи пустынника. Комары кусали его тело до крови, причиняя страшные мучения. Но Никита все терпел безропотно. От Бога был дан ему дар слез, и он всегда плакал о своих грехах и чужих. Однажды в марте постигла его болезнь, заставившая его лежать без движения. Наступил канун Благовещения. Никита, лежа на одре и услышав благовест ко всенощной, попробовал пропеть тропарь праздника, но, от слабости и потери голоса, не мог. Горькими слезами залился старец, сокрушаясь, что не может достойно встретить праздник. И вот, вдруг келия его озарилась светом, и Никита увидал пред собой Богоматерь, окруженную ангелами. Богоматерь благословила старца, и в неземном восторге он слабым голосом запел тропарь Благовещению. Ангелы присоединились к его пению, и скромная келья огласилась хвалебною песнью небожителей. Исчезло видение, но Никита долго находился под впечатлением его. Вскоре он выздоровел и пошел в Белобережскую пустынь. Возвратясь оттуда, он увидел на месте своей кельи один пепел: какой-то злой человек сжег ее в отсутствие старца. О. Никита сел на пригорке и горько заплакал… Потом он переселился в обитель и со смирением исполнял здесь все работы, служа всем братиям, не жалея сил. Однажды во время молитвы в церкви он упал на пол от истощения. Прослышав о Рославльских пустынниках, он переселился к ним и жил здесь в келье на южной стороне «Монашескаго рва», возле с. Якимович, в лесу Александры Афанасьевны Броневской, усердной покровительницы пустынножителей, которые в большом числе жили на ее земле она умерла в 1853 г., на боле 80 лет от роду). Здесь Никита прожил около 10 лет, и снова перешел в Белобережскую обитель. Но перед смертью, в 1792 г., он захотел вернуться в свою пустыньку. По его просьбе, один из Рославльских отшельников, старец Досифей, нанял крестьянскую лошадь, и по первозимью 1792 г. приехал к Никите в Белые Берега, где нашел Никиту тяжело больным. Досифей просил его обождать до лета, но старец стремился в свою пустынь. Получив благословение настоятеля Иринарха, Досифей уложил Никиту на дровни, прикрыл его рогожею и соломой и повез больного за 200 верст, в Рославльские леса. Здесь Никита прожил не более полгода и умер 29 марта 1793 года. Омыв его тело, Досифей положил его в пчелиный улей, призвал священника из с. Лугов и соседних пустынников, живших у реки Болдачевки, и похоронил его во рву, возле его кельи. Так как во рву всегда стояла вода, то Досифей через 7 по какому-то откровению откопал гроб Никиты, чтобы перенести его повыше. Гроб оказался цел, а тело и одежда Никиты нетленны, только липовый ходачек на одной ноге, сплетенный не самим старцем, а его учеником, превратился в прах. При открытии был священник села Лугов, о. Иоанн, и ближайшие пустынники. Один из последних, по имени Арсений, хотел поменяться с Никитой четками, но, несмотря на все усилия, не мог их вынуть из руки старца. О. Никиту из улья переложили в новый гроб и, отслужив панихиду, погребли на полугоре, на северной окраине рва. При погребении был больной монах, страдавший желудком; он выпил из гроба воды и исцелел. Лет через 15 (после кончины) о. Никиту снова открывали и нашли тело его нетленным. На могиле его лежали два камня; один очень большой. Пустынники приходили сюда на Пасху и пели на могиле пасхальный канон. Старец же Досифей до конца жизни чтил память о. Никиты и всегда поминал его на Пасху.

Иаков, был болящий, и что ему однажды явилась Царица Небесная. Но кто он был и когда подвизался, неизвестно.

Селевкий, бывший гвардейский офицер, выключенный Императором Павлом за то, что отрезал одной девице косу за ее неверность. Он жил в лесу Броневских, а похоронен в 7 верстах от усадьбы Броневских, в лесу гр. Безбородко.

Досифей, друг и ученик о. Никиты, происходил из города Карачева, Орловской губ., из однодворцев Драгунской слободы. Сначала он жил в Площанской пустыни, где и пострижен был в монашество. Поселился в Рославльских лесах еще при о. Адриане (около 1784−85 г.) и прожил здесь более 40 лет, вместе со старцами Варнавою, Никитою, Иаковом, Василиском, Зосимою, Адрианом, Aфaнacиeм Степановым, Афанасием Афонским, Арсением и другими. Между сожителями своими он отличался особенной простотой и младенческим незлобием. Келья его, судя по некоторым данным, находилась на краю «Монашескаго рва», где была и келья о. Никиты. Несмотря на то, что ему пришлось пострадать от полиции и просидеть три года в остроге он не хотел расставаться со своей пустыней, и когда его сожители, о. Моисей и Антоний в 1821 г. переселились в Оптинский скит, он остался на своем месте. В 1825 г. взятый вместе с о. Афанасием и другими пустынножителями Рославльским земским судом под стражу, он с послушником своим Дорофеем целый год просидел в Рославльской тюрьме, пока кончилась о них гражданская переписка с Карачевскими присутственными местами. Выпущенный из острога в октябре 1827-го года, Досифей прибыл в Оптинский скит, где радостно и честно был принят своими бывшими собратьями и настоятелем пустыни, о. Моисеем. О. Досифей поселился в скиту, где и скончался 22-го декабря 1828 года в глубокой старости.

За несколько времени до кончины его был такой случай. Помещица Крапивенского уезда, г-жа Воейкова, еще молодая женщина, заболела горячкой, и родные собрались у ее постели в ожидании ее кончины. Вдруг, она, поговоривши с кем-то тихо, сама встала с постели и спросила: «где же монах, который сейчас приходил сюда?» Пока родные уверяли ее, что это ей показалось, больная чувствовала все большее облегчение и рассказала, что виденный ею монах говорил ей следующее: «чего же ты лежишь? Вставай да приезжай в Оптину пустынь служить молебен, а я на твое место лягу, – так Бог велел»! В несколько дней после того больная выздоровела совершенно и тотчас она поехала с мужем в Оптину пустынь. Выйдя из экипажа, они пошли по тропинке, ведущей к скиту. Братия скитская уже спала, один только о. Досифей прохаживался за воротами и встретил приезжих. С прямодушным приветствием ввел он их в скит и показывал его внутреннее расположение. Г. Воейкова была поражена этой встречей: с благоговейной радостью смотрела она на старца и тихо сказала мужу: «этот монах видом и простотою разительно походит на явившагося мне в болезни». Вскоре после этого события о. Досифей скончался в твердом уповании своего спасения.

Иеросхимонах Афанасий, в мире Александр Степанов, сын дьячка из города Калуги. Когда отец его поступил в приказные, Александр, имея 25 лет от роду, пожелал принять монашество и поступил в Песношский монастырь, Московской губернии. Отсюда он в числе 12 братий послан был настоятелем Макарием для восстановления пустынной обители Оптиной и в 1796 году принял в ней пострижение. В 1802 г. он был рукоположен во иеромонаха и назначен духовником Оптинской братии. Горя желанием безмолвной жизни, он собрался было на Афон и уже получил увольнение, но вместо Афона оказался, неизвестно почему, в Белобережской пустыни. Немного прожил он здесь; услышав о Рославльских пустынножителях, он тотчас же, не сказав никому, ушел в Рославльскиее леса. Через четыре года он вернулся в Белые Берега и просил Орловское епархиальное начальство простить его за самовольную отлучку «в Москву » (под этим именем он скрыл свое пустынножительство) и перевести его в Свенский монастырь. Преосвященный Орловский Досифей приказал: «определить иеромонаха Афанасия в Свенский монастырь, с запрещением священнослужения, в труды монастырские впредь до усмотрения». Тяжело было рабу Христову нести крест свой в обители под запрещением. Поэтому, дождавшись весны, в апреле месяце 1807 года старец опять удалился в Якимовичские леса и пробыл здесь в уединенном подвижничестве десять лет. В 1816 г. о. Афанасий возвратился в Свенскую обитель. По донесении об этом Орловскому епархиальному начальству, указом от 23 ноября того же года о. Афанасию дозволено было жить в Свенском монастырь, а настоятелю предписано рапортовать о поведении старца каждые три месяца. Но, вкусив духовной сладости пустынножительства, о. Афанасий уже не мог долго оставаться в обители. 27-го 1юля 1817 года Свенский игумен снова донес преосвященному, что «иеромонах Афанасий 13-го тля паки из монастыря самовольно отлучился и куда неизвестно ». На деле оказалось, что о. Афанасий снова удалился в Якимовичские леса и на этот раз прожил здесь восемь с половиной лет. Келья его находилась, как он сам после указывал, на земле помещика Григория Григ. Ковалева. Это указание, вероятно, относится к последним годам пребывания о. Афанасия в Якимовичских лесах. Раньше келья их (по крайней мере, с 1811 по 1821-й год) находилась в даче Броневского, «верстах в 5 от сельца Якимовского, на берегу лесной речки Болдачевки, в 1¹/₂ верстах от впадения в нее речки Фроловки». Около 20 лет прожил о. Афанасий в пустыне, руководствуя младших своих собратий. По отзыву знавших его, это был старец простой нравом, но духовно мудрый по жизни; он пребывал в совершенной безпопечительности обо всем житейском, хранил духовное трезвение и имел дарование «умной молитвы». От всегдашнего молитвенного состояния лице его было румяно, так что не знавшие его могли подумать, что он употребляет хмельные напитки. В свободное время старец со своими учениками переписывал святоотеческие переводы о. Паисия, которые он принес с собою в пустыню, вероятно, еще из Белобережской обители. Все пустынники уважали старца Афанасия. Преосв. Калужск. Филарет (Амфитеатров), услышав о его душевных качествах и подвигах духовных, с искренним радушием приглашал его к себе для устройства при Оптиной пустыни скита, предлагал все условия и удобства для жизни безмолвной, соглашался на все его желания и даже выражал радость быть с ним в духовном общении и собеседовании. Сожители о. Афанасия приняли приглашение епископа и переселились в Оптину; о. же Афанасий, привыкнув к своей любезной пустыни и, вероятно, опасаясь, что во вновь устрояемом Оптинском скиту трудно будет сохранить безмолвие и уединение, остался на своем месте. Это было в 1821 году. Недолго после этого продолжалось его безмолвное житие в Рославльских лесах. В 1825 году началось решительное гонение на пустынножителей. И о. Афанасий вместе с другими был взят по указу Рославльского земского суда и из лесу отвезен прямо в острог. На допросе в суде он рассказал про всю свою жизнь прибавив, что «получая от Свенского игумена Амвросия каждогодно на свободное прожитие билеты, он жил по лесам в разных местах, преимущественно же в Рославльском уезде, в имении Г. Ковалева». При этом он представил и просроченный паспорт от Свенского монастыря. Рославльский земский суд, при отношении от 18 октября 1825 г., препроводил старца в Свенский монастырь, куда он и прибыл (конечно, по этапу) в феврале 1826 года. Свое показание суду старец дополнил здесь другим показанием, в мае 1826 г. игумену Амвросию данным, «что у него, Афанасия, вещей никаких не было в пустыне, кроме необходимой нужной одежды и обуви, и что в даче помещика Храповицкого кельи и пребывания не имел».

Игумен Амвросий искренно обрадовался возвращению старца, пустынножительству которого он сам содействовал, и с сердечной болью выслушивал рассказ о его заключениях. Но необходимо было донести епархиальному начальству о прибытии о. Афанасия и объяснить его долговременную отлучку, чтобы смягчить наказание несчастного старца. 18-го февраля 1826 г. о. Амвросий в присутствии старшей братии учинил допрос старцу, и о. Афанасию показал следующее. «В июле месяце 1818 года он, иеромонах Афанасий, отлучился из монастыря скрытным образом в безмолвные леса для единаго только уединения, долговременным пребыванием в коих еще с самаго поступления своего из мира с намерением принять монашество приобрел было пользу и утешение души и сердцу своему; что и по пострижении в монашество, всегда и необоримо влекло ею в оныя места; и считая такое влечете душеспасительным, он и забыл о том, что такою скрытною отлучкою из монастыря навлечет на себя по законам должное воздаяние. Находясь в пустынных лесах в продолжение всего времени отлучки из монастыря и по самый день явки в оный, не сделал ничего противозаконнаго, в чем свидетельствуюсь Господом Богом и именем Его прошу у начальства милостиваго прощения, в чаянии коего и предаю себя в полную волю властей, с упованием, что начальство, при старости его, иеромонаха Афанасия, лет и слабости уже здоровья, не отринет сопричислить его и паки под кров обители Свенской». Игумен Амвросий с братиею, донося преосвященному Орловскому Гавриилу о возвращении старца в обитель и представляя показание его, просил, чтобы архипастырь благоволил дозволить о. Афанасию жить в Свенском монастыре «по тому уважению, что этот старец успокаивал их и успокаивает своим примерно добрым поведением и старческими душеполезными наставлениями». Преосвященный Гавриил требовал старца беглеца к себе лично для объяснений и, удовлетворившись его старческою исповедью о душеспасительном странствовании его по лесным пустыням, возвратил его в Свенскую обитель. Здесь о. Афанасий после того прожил неисходно в глубоком смирении около 19 лет и был для многих светильником, во тьме светящим. Преосвященный разрешил ему священнослужение, но, в сознании своего недостоинства, старец священнодействовал не часто, только ради принятия Св. Таин во спасение души. Трудился по силе и в послушании монастырском продавал свечи. Имел чад духовных, пользовавшихся его наставлениями; кротость его была так велика, что походила иногда на нежную детскую наивность, и он переносил все с таким безстрастным вниманием и незлобием, которых можно достигнуть только истинным сознанием своего ничтожества и равно ангельским смирением.

Моисей и Антоний, потом Оптинские.

Иларий, в мире назывался Иваном. Иван и Савватий жили вместе с о. Антонием на р. Болдачевке. Вместе с ним и о. Моисеем они перешли и в Оптинский скит в 1821 г.

Савватий, в мире Савва. Савватий впоследствии не разлучался с о. Антонием, будучи предан ему всей душей. С ним он переехал в Малоярославецкий монастырь в качестве келейника; вел его хозяйство и все время ухаживал за тяжко больным о. Антонием. «Не много найдется Савватиев по верности и преданности», писал игумен Антоний Бочков по смерти о. Антония.

Феофан, в мире казак Феодор Талунин, уроженец Владимирской губернии, бывший до 1791 г. на службе Черноморского Казацкого войска, куреня Воскренскаго. Выйдя в отставку, он перешел в Молдавии, где у старца Паисия в Нямецком монастыре три года проходил послушание. По кончине о. Паисия возвратился в Россию и принят был (указом 1800 г.) в число братства Оптиной пустыни, а в следующем году пострижен в монашество. «В крайнем нестяжании и кротости духа он с горячею ревностию проходил деятельную добродетель поста, молитвы и поклонов. В продолжение первой и последней седмицы Великаго поста не вкушал ничего, в прочие посты вкушал пищу на третий день. Ревность к подвигам постничества побудила его с верою вступить в великую меру вышеестественнаго поста» Феофан нередко приходил из Оптиной пустыни в Рославльские леса к Афанасию и Моисею. В 1819 г., при посещении Оптиной пустыни о. Моисеем и Антонием, он сказал им, что придет к ним на весь Великий пост. «Добро пожаловать, милости просим», сказали пустынники. «Придя к нам в пустыню пред началом Великаго поста (1819 г.), он объявил мне, что намерен провести всю св. Четыредесятницу без пищи: «я верую, говорил он, что не умру от поста». «Буди по вере твоей», отвечая ему не смея ни отклонять его от намерения, ни утверждать. Поместился у пустынников и, принеся с собою написанный на полотне образ Распятия Господня, пред которым совершал свое молитвенное правило. О. Феофан положил не употреблять пищи и не ложиться спать. Сверх обычной келейной службы, исправлял келейное правило, и правило его было большое – до 800 поклонов. Он во время сего правила, чтобы не упасть от изнеможения, надевал особые нарукавники, привязанные шнурами к крючьям, на которых висела на стене икона, и так простаивал на молитве целые ночи. Сверх того, сам топил печку, помогал другим петь и постоянно виден был бодрым. Во весь пост он не вкусил ничего и только однажды в неделю испивал воды, смешанной с уксусом, от сухости во рту. В одно время, заметив его в истощении, я сказал ему: «отче, ты очень изнурил себя». Феофан отвечал на это: «нет! Христос Спаситель излил всю Свою кровь до последней капли, а во мне еще много найдется крови». Выдержав с Божиею помощью сей подвиг неослабно, он приобщился Святых Христовых Таин. Впоследствии он ревновал снова на тот же подвиг, но от простуды заболел жестоким кашлем и, постоянно оскудевая в телесных силах, отошел ко Господу 15-го июня того же 1819 года. За несколько минут до кончины о. Моисей спросил его: «покойна ли твоя душа? не страшится ли чего в часе смертном?» Он отвечал: «я с радостию желаю разрешиться от сей жизни». И тут же стал кончаться; занес руку для крестнаго знамения и предал дух свой Богу. Погребен в пустыне.

О. Антоний, на руках которого умер старец Феофан, рассказывал, что он забыл испросить у него молитву перед его смертью. В 40-й день по смерти почивший явился ему во сне. «Батюшка», сказал о. Антоний: «я хотел было попросить вас помолиться обо мне, когда будете пред престолом Божиим, да не попросил». О. Феофан отвечал: «я и так за тебя молюсь Богу. Василий Великий говорит: кто за других молится, за себя молится». По словам о. Антония, этот старец при жизни имел столь сияющее благодатию лице, что недоставало духу смотреть ему прямо в глаза, а разве украдкой когда взглянешь со стороны. Могила старца на краю оврага у речки Фроловки.

Арсений, в мире Алексей Никитич Кириллов, Орловский посадский житель. Получив в 1795 г. от Орловского начальства увольнение из общества для поступления в один из Российских монастырей, он отправился на Афон после трехлетнего послушничества в Коренной пустыни. В 1797 г. в Афонском скиту св. пророка Илии он был пострижен в монахи с именем Арсения. Постригал иеромонах Макарий, а восприемником был старец Василий (первый впоследствии жил в Молчанской пустыни, Курской губ., а второй был строителем Белобережской пустыни, а потом жил в Рыхловском монастыре, умер же в 1831 г. в Площанской пустыни). Василий (Кишкин) был благородного происхождения, отличался целомудрием, смирением и незлобием. Его ученики также отличались духовными дарованиями. Вместе с ним Арсений прожил на Афоне один год и отправился в Молдавию, а отсюда в 1800 г. прибыл в Коренную пустынь, где прожил два года. Затем перешел со старцем Василием в Белобережскую пустынь, где прожил при старце Василии, сделанном строителем (игуменом), четыре года. В 1804 г. Арсений перешел в Рославльские леса «для уединения» и поселился здесь в даче Михаила Андреева Кулешова, возле дер. Буды, Трояновского прихода (ныне Якимовичского). Здесь в уединенной келье он прожил три года, и в 1807 г. отправился в Москву для получения паспорта до Иерусалима. В Москве ему удалось выхлопотать только надпись на паспорте для свободного прохода до пограничной губернии, с чем он и вернулся в Кулешову Буду, где прожил еще около трех лет. Потом жил в соседней лесной даче Александры Афанасьевны Броневской, с ее позволения, два года. Отсюда перешел в дачу помещика Петра Михайловича Лесли, где жил в лесу, на уединении, в особо выстроенной келье, возле дер. Сырокоренья, Даниловичского прихода. 1812-й год заставил его удалиться из пустыни в Площанскую пустынь, где прожил месяца два, столько же в Курской Софрониевской пустыни и в Киеве. Из Киева, по окончании войны, он тем же путем вернулся в Сырокоренье и, с дозволения г. Лесли, прожил в келье около десяти лет. В 1817 г. для явки паспорта Арсений ходил в Ельню, где получил от нижнего земского суда, как видно из надписи на его паспорте, дозволение на свободное проживание «в даче сельца Сырокоренья». Живя здесь, о. Арсений приходил и в пустынь Броневских, к о. Моисею. Около 1823 года о. Арсений оставил Леслевскую пустынь и поселился на берегу Десны, возле деревни Острова, Даниловичского прихода, в даче Елены Алексеевны Лышаковой, урожд. Челищевой. В 1824 г. по доносу прапорщика Лышакова его поймала полиция и посадила в Смоленский острог, Откуда он выпущен по личному письму к генерал-губернатору Хованскому епископа Калужского Филарета. О. Арсений провел большую часть своей жизни в лесах, а умер в Белобержеской пустыни в 1844 году.

Тимофей – Карачевский мещанин, Петр – Московский, Афанасий ― Борисоглебский и Максим – Путивльский мещанин, – все четверо были учениками о. Арсения, жили с ним в лесу Лышаковой в Байгорах.

Феофилакт подвизался на крутом обрывистом берегу Десны. Старец Арсений на допросе в 1824 году показал, что он года два назад познакомился с иеромонахом Оптиной пустыни Феофилактом в доме А. А. Броневской, в Рославльском уезде; от Лышаковой же слышал, что о Феофилакте были поиски. В 1824 г. Феофилакт находился уже в Боровском Пафнутьевом монастыре. Дальнейшая судьба его неизвестна.

Дорофей называется обыкновенно последним Рославльским пустынножителем, хотя это не совсем верно; точнее сказать о. Дорофей был последним представителем той дружной семьи пустынножителей, которая в конце 18 и начале 19 века населяла Рославльские леса, составляя своеобразную духовную общину, хранившую аскетические заветы старца Паисия, стремившуюся к достижению и религиозно-просветительных задач, влияя в этом отношении на духовное развитие своих членов-простецов, что придавало этой общине особенно возвышенный привлекательный характер. С переходом в Оптину пустынь о. Моисея и Антония, с разорением в 1825 г. Якимовичских скитов, Рославльские леса запустели, и если впоследствии и поселялись в них отшельники, то лишь случайно и в одиночку. Кстати подоспело освобождение крестьян, умаление помещичьих владений и истребление лесов, этих приютов безмолвия. О. Дорофей был последний хранитель прежних традиций Рославльского пустынножительства, которые он не передал никому: современные пустынники не были его учениками. И вообще, после о. Дорофея в Рославльских лесах не жило выдающихся, всеми безспорно почитаемых отшельников. Время их здесь миновало. О. Дорофей был родом из Карачева; мирское имя его неизвестно. В метрических книгах села Савеева он записан монахом Белобережской пустыни. Прибыв в Рославльские леса, он жил у о. Досифея, был его послушником и келейным учеником. В 1811 году он жил уже в особой келье, в версте от кельи о. Досифея. После 1812 г. он поселился в 50-ти саженях от кельи о. Афанасия и Моисея, на р. Болдачевке и проводил жизнь совместную с этими старцами. В 1821 г. он с о. Афанасием остался в пустыне и не перешел в Оптин скит по приглашению еп. Филарета. Во время воздвигнутого на пустынножителей гонения в 1825 г., о. Дорофей вместе с другими старцами был взят Рославльским земским судом и посажен в острог. По освобождении от уз, некоторые старцы разошлись по разным монастырям, другие были высланы по этапу на родину, один о. Дорофей вернулся в пустыню. Но так как в Якимовичских лесах теперь уже нельзя было проживать, то он поселился верстах в 15-ти от Якимович, в лесу помещика Михаила Ивановича Брейер, в полуверсте от его дома, невдалеке от р. Десны. Брейер, бывший впоследствии Рославльским исправником, и особенно его мать, вдова Анастасия Ивановна, весьма уважали о. Доровея и дали ему у себя приют. Здесь о. Дорофей своими руками выстроил себе келью, устроил небольшой огородец и продолжал пустынножительствовать до конца жизни. Кормился он приношениями знакомых почитателей. Когда еще не потерял зрение, занимался разным рукоделием, особенно изготовлением деревянных ложек, которые делал весьма искусно. Ложек у его был большой запас и, ослепнув, он раздавал их на память своим знакомым и почитателям, которых у него было немало. Из Москвы и других отдаленных местностей к нему приезжали многие за благословением и словом утешения. Преосвященный Смоленский Антоний (племянник монахолюбивого митрополита Киевского Филарета, «дитя его сердца»), прибыв на кафедру и услыхав об о. Дорофее, нарочито, при обзоре епархии, заехал в его келью, чтобы познакомиться с ним. Старожилы рассказывают, что при свидании и епископ, и отшельник долго препирались, прося друга у друга благословения. Наконец, преосвященный согласился на прямолинейные доводы старца и первый благословил его, после чего уже и о. Дорофей решился благословить епископа. Рассказывают еще, что вскоре по открытии Московско-Варшавского шоссе, проведенного через Якимовичские леса, один вновь посвященный епископ (по имени Иоанн) проезжал из Москвы к месту своего служения. На ст. Софийской, из окон которой по одну сторону шоссе Кулешова Буда и Чепеницы, а по другую – Зимницы, епископ услыхал об о. Дорофее и пожелал навестить всеми уважаемого пустынника. Он представился слепому старцу как простой монах, но о. Дорофей сразу же назвал его сан и подошел под благословение. Изумленный епископ просил у старца прощения, что намеревался искусить его, скрыв свой настоящий сан. Соседний богатый и знатный помещик Сергей Николаевич Шупинский также почитал о. Дорофея. О. Дорофей относился к своему соседу со своей обычной прямотой и благодарил Господа за потерю зрения. Умер старец 13-го сентября 1865 года, 85 лет от роду, проживал в Рославльских лесах более 60 лет. Многие приезжие из Москвы и других городов застали его уже в гробу. При погребении, у Шупинского с Брейером возник спор, на чьей земле похоронить старца. Шупинский телеграммой испросил у преосвященного Антония разрешение погребсти старца в своей усадьбе, возле своего домового храма. Приехавший на погребение Рославльский игумен Анфим, по распоряжению епископа, облек умершего в схиму. Хоронил старца о. Анфим с 10-ю священниками из соседних сел. От кельи до храма прах его сопровождало множество народа всякого звания и состояния. Могила старца находится возле церкви сельца Никольского и украшена богатым памятником, сооруженным усердием Шупинского. Лес же, где старец жил, теперь весь вырублен, и только место бывшей кельи его отмечено оградой с простым деревянным крестом посредине. И сюда, и на могилу о. Дорофея приходят богомольцы; а имя старца записано во всех поминальницах соседних прихожан. Старец этот более 30-ти лет будучи слепцом, знал весьма хорошо Священное Писание, писания св. отец, и обладал житейской мудростью. К нему весьма многие притекали за советами и наставлениями в духовной жизни и наслаждались его мудрыми беседами. Он умел дать совет и наставление всякому просящему его. Беседа его была глубоко назидательна и сладка. Строгость своих суждений и взглядов на жизнь и поведение христианина он растворял упованием на безконечное милосердие Божие; употреблял иногда и шутки, и остроты, но в назидание слушающим и беседующим. О. Дорофей был характера весьма скромного и уживчивого, был благодушен и внимателен ко всем, со всеми держался просто и с одинаковой прямотою и откровенностью, не различая богатых и бедных, знатных и убогих.

Жил еще Козьма Никитич Кушлянский, из мелкопоместных дворян сельца Зуев, Заболотского прихода. Он прожил в келье в Даниловичском приходе, около 20-ти лет, пользуясь всеобщим уважением за благочестие и доброту. Умер он в больнице, в Ельне, где и погребен.

О некоторых Рославльских пустынножителях не сохранилось никаких подробностей, остались только их имена. Таковы монахиИлия,Сергий, Матфей¹². Далее в поминальницах местных крестьян встречаются записанными имена Вениамина, Сильвестра (Якимовичского прихода) и Льва (Даниловичского прихода).

Наконец старожилы рассказывают, что близ усадьбы Броневских жил юродивый (имени его не запомнят), бывший почтовый чиновник, выключенный из службы за украденную у него казенную сумму. Он жил на горе; с горы катался по снегу; ночи проводил на кладбище; собирал кошек, которые его царапали, и проч. Жизнь его подобна была жизни Христа ради юродивых, просдавляемых св. Церковью. Где скончался, неизвестно.

К числу Рославльских же пустынножителей о. Климент Зедергольм относит, и вероятно, не без основания, следующих лиц, подвизавшихся в Брянских лесах: старца Арсения Афонского. С учеником своим Георгием он перешел в Псковский Никандров монастырь, где и умер в 20-х годах XIX в., предварительно постригши Георгия в монашество с именем Герасима. Похоронив своего наставника, Герасим один подвизался в посте и молитве, а в 1823 г. перешел в Соловецкий монастырь и умер там в 1848 г. 108-ми лет от роду. В лесах возле с. Лютны, Брянского уезда, в числе других пустынножителей подвизался старец Софроний. В 30-х годах пустынники переселились отсюда вместе со старцем неизвестно куда. Нельзя думать, чтобы Рославльское пустынножительство ограничивалось только упомянутыми подвижниками. В Рославльских лесах в разное время в разных местах старцы жили и в одиночку, и группами. Из них сохранились имена лишь тех, которые впоследствии занимали важные посты в благоустроенных обителях или прославились высокими иноческими подвигами и христианской мудростию. Прочие же, работавшие Господу втайне, остались ведомы Единому Сердцеведцу Богу. Но и сохранившихся сведений о Рославльских пустынниках, об их полной лишений жизни и высоких молитвенных подвигах достаточно, чтобы признать вполне справедливыми названия, которые давали Рославльским лесам современники и составители жизнеописаний старцев, – названия русской Палестины и Фиваиды.

О жизни, занятиях и трудах пустынников в уединении Рославльских лесов мы узнаем, главным образом, из рассказов о. Моисея и Антония Оптинских, записанных их учениками. По словам их, о. Антоний и в преклонных летах, достигши высокой меры духовного возраста, с особенною отрадою любил вспоминать и рассказывать о Рославльских лесах; при этих воспоминаниях лицо старца как то особенно сияло и воодушевлялось. Никогда, говорил он, не было ему так хорошо, так отрадно, как в пустыне. И о. Моисей в письмах к близким не раз говорил, что жизнь в пустыне весьма приятна, так как только здесь, в этом пристанище тихого уединения, можно обрести покой и удовольствие душевное. Обремененный впоследствии трудами настоятельства, он со слезами вспоминал о пустыне, и все беды и напасти, испытанные там, казались ему ничтожными по сравнению с настоятельскими заботами и скорбями. «Орлом в обновленной юности казался он тогда нам, рассказывает очевидец; так благодетельно действовало на него воспоминание о понесенных в пустыне подвигах самоотвержения и послушания”…

«Когда я пришел в Рославльские леса», рассказывал о. Моисей: «тамoшние пустынники жили в трех келиях; в одной иеросхимонах Афанасий; от него в версте о. Досифей, а в версте от него о. Дорофей, который впоследствии переселился ближе к нам, поставив себе келию от нашей саженях в пятидесяти. Поселясь с о. Афанасием (старшим из пустынножителей), я построил для него и для себя новую келию; это был первый опыт моего зодчества. Келия имела 6 аршин в квадрате, с крыльцем под навесом. Прихожая в два аршина длины и два ширины, далее квадратная комната в 4 аршина в длину и ширину, ибо от нея была отгорожена перегородкой спальня, шириною так же, как и прихожая, в два аршина; между прихожей и спальней, в углу, находилась печка, которою нагревалась вся келия».

«Место, в котором мы жили, принадлежало к дачам Рославльского помещика Демьяна Михайловича Броневскаго. Сельцо его Якимовское, находилось от нас верстах в пяти; а верстах в тридцати было другое сельцо Межево, владельцы котораго, Таптыкины, были нашими благотворителями, особенно мать этого семейства, урожденная княжна Сонцева, старица благочестивой жизни.

«Под самою нашею келиею протекала лесная речка Болдачевка, а в полуторе версте впадала в нее речка Фроловка. На берегу ея был колодезь; в этой речке важивалась и рыбка. Бывало перегородим ее сежею и неретки ставим. Однажды, как помню, на праздник Богоявления, освятивши в речке воду, мы пропели тропарь св. Богоявления: «во Иордане крещающуся Тебе, Господи», и, вынув неретки, нашли в них шесть налимов, которые и приняли как Божий дар на праздник».

Чтобы понять это чувство пустынников, нужно помнить, что они вели жизнь самую скудную. Питались они изо дня в день, из года в год, чем Бог послал. О. Антоний рассказывал, что в лесу они жили, не имея ничего. А смолоду жили они в семье роскошно. «Бывало еще спишь, а мать уже зовет: «вставай, уже завтрак готов», и пойдут одно за другим разныя удовольствия». А тут, в пустыне, питались одними огородними овощами, или, лучше сказать, одною репою, потому что другого ничего на их огородах и не росло. Редко когда кто из помещиков пришлет хлеба; его уже берегли, как просфору, чтобы и крошка не пропала. Однажды, рассказывал старец, им пришлось встретить Пасху до того скудно, что у них ничего не было. Но они не упали духом. Отпели утреню; с иконами, какия у нас были, обошли крестным ходом вокруг келии, воспевая радостное: «Христос Воскресе», утешаясь и радуясь душею о Господе. Когда же пришел час трапезы, то о. Моисей в похлебку из той же репы влил несколько маслица из лампадки и благословил разговляться. Но этим Господь хотел испытать их терпение, потому что на другой день от соседнего помещика была прислана им провизия.

Летом пустынники собирали грибы, ягоды и усердствовали благодетелям, а от них получали печеный хлеб, крупу, а иногда и бутылочку масла для приправы пустынной трапезы. А когда случится недостаток, питались и сухоядением, дорожа более всего духовной свободой и безмолвием. Рыбу, рассказывал о. Антоний, они дозволяли себе вкушать только в великие праздники, и даже с маслом предлагалась трапеза изредка. Но при их многотрудной жизни и сухой хлеб был сладок и вкусен; вкушали они его с великою благодарностию ко Господу, как дар Божий, и с такою бережностию, как антидорец; а все, что посылалось им сверх сухого хлеба, они принимали как великую милость Божию. Однажды крестьянин, проезжая лес, оставил пустынникам мешок с горохом. Они приняли это малое приношение с такою благодарностию ко Господу, как бы от Его руки. Кто жил всегда в довольстве и никогда не знал лишений, тому не понять этого. В великие праздничные дни пустынники иногда подкрепляли изможденные многолетними подвигами силы свои чаем или, за неимением его, какою-нибудь другою травкою; а молодому Александру (о. Антонию), как новоначальному, в первое время и в этом был отказ. Впоследствии ему дозволялось иногда после угощения старцев пивать жидкий спитой чай, почти что одну горячую воду, и по благословению старца он пивал это, по его словам с большим вкусом, чем другие пьют лянсин.

На чай старцы смотрели, как на роскошь, и употребляли его, как лекарство, для поддержания сил. О. Моисей писал в пустыню братии: «Чаек за немощь употребляйте в субботу и воскресенье, а во вторник и в четверг если кто изволит, – травку (письмо из Москвы 15 дек. 1820 г.). Но, вероятно, находя это запрещение слишком тяжелым для собратий, выросших в купеческих семьях «на чаю», он в следующем письме (11 янв. 1821) писал иначе: «Я писал к вам об употреблении чая определенное время; но теперь разсуждаю и советую употреблять без ограничения, как нужда потребует, или желание, или посторонний случай». О. Антоний, однако, воспользовался этим разрешением. В своем дневнике он однажды записал: «пивши горячую воду, почувствовал себя весьма много схожим с горьким пьяницею. О, дабы избавил меня Господь от употребления сея, за молитвы отца моего» (т.е. о. Моисея). Таким образом, естествено скудость питания увеличивалась еще от добровольного воздержания и умеренности в пище старцев.

Не менее, чем пища, скудна была и одежда пустынников. Когда брат о. Моисея, Александр, остался на житие в пустыне, старцы облекли его в послушническое платье, в короткий крашенинный подрясник («синетину»), весь в пятнах и заплатах, и этот подрясник показался ему «драгоценнее царской порфиры». Такие же подрясники носили и старцы; только в торжественные случаи и в праздники они надевали мантии из того же простого материала. На ногах носили лапти собственного рукоделия, а на голове – монашеские колпачки или теплые крестьянские шапки. Кожаный монашеский пояс и на руках четки, сделанные иногда собственноручно из простой веревки, дополняли одеяние пустынника. День пустынники проводили следующим порядком. Ровно в полночь младший из братии, исполнявший обязанности будильщика, обходил ближайшие кельи и, произнося молитву Иисусову, будил старцев на молитву. Будильщиком был обыкновенно о. Антоний, брат о. Моисея. В большой (4-аршинной) комнате, уставленной образами, старцы отправляли полунощницу и утреню, причем вычитывали всю церковную службу по богослужебным книгам без малейшего опущения. Еще в детстве Александр (о. Антоний) хорошо знал церковный устав, теперь же, вследствие ежедневной практики, так в этом усовершенствовался и сделался таким хорошим уставщиком, что впоследствии не имел себе равного.

После утрени через час служили соборный акафист Богоматери, после акафиста часа через два – часы с изобразительными. Затем следовал поздний и скудный обед, приготовленный руками того же Александра. После обеда кто-нибудь из старцев предлагал братии беседу, напр., о послушании, о хранении молчания и пр. Часов в пять служили вечерню, как положено по уставу. За скудным ужином читалось житие дневного святого, а после ужина – снова беседа или учение из сборников аскетических писаний. Впрочем, некоторые старцы не принимали пищи вечером.

Перед отходом ко сну, каждый пустынник для себя читал молитвенное келейное правило со множеством земных поклонов. Все это: и общее молитвословие, заменявшее церковную службу, и келейное правило, совершалось с великим усердием. Можно сказать, что почти весь день пустынники простаивали на молитве, оставляя ее лишь для исполнения различных работ и послушаний.

И зимой мало было покоя. Нужно было дрова рубить и таскать их по глубокому снегу к келье; ловить в реке рыбу и для этого просекать проруби, ставить нерета и проч. Так как старцы все необходимое для своей жизни изготовляли сами, то работы всегда было вдоволь: исправить келью, починить одежду, сплести лапти, набрать на зиму про запас грибов, малины, – все это было нужно и все это наполняло свободные часы между продолжительными службами. А затем оставались еще «занятия душевные».

Под этим именем о. Моисей разумел, конечно, чтение книг и переписывание их, что составляло самый любимый труд его и брата его Антония. Книг у них в пустыне, как видно, было немало: часть была привезена с собой при вступлении в пустыню, часть приобретена после, во время поездок из Рославльских лесов на богомолье в Киев и Москву. По крайней мере, о. Моисей из пустыни посылал книги своему брату даже в Москву. Оба брата были страстные любители чтения аскетического, назидательного и исторического характера. В годы настоятельства в Оптиной пустыни о. Моисей собрал и передал монастырю громадную библиотеку в 5000 книг, а о. Александр в 2000 книг. Читали они с благоговением, вникая в каждую мысль, отмечая особенно выдающиеся места, чтобы выписать их в особую тетрадь.

У старца Афанасия было много рукописных переводов святоотеческих книг, сделанных Паисием Величковским. Выписывая из них разные места, братия за время пребывания в Рославльских лесах составили несколько рукописных сборников, где в последовательном порядке изложены правила христианской жизни, особенно монашеской. Сборники эти хранятся в библиотеке Оптиной пустыни. Вот их заглавия: 1) «О подвижничестве иноков» 3 книги; 2) «О покаянии и спасении души» 3 книги; 3) «Уединенное поучение» 2 книги: 4) «Душевная пища для всегдашнего употребления». Один о. Антоний передал в Оптинскую библиотеку до 60 рукописных книг и тетрадей, где, большей частью, им самим переписаны жития святых, редкие службы и молитвы, которых в печати не найти, акафисты и т.п. Старцы писали свои сборники полууставом, четко, красиво; а некоторые статьи даже уставом. Из благоговения к отеческим книгам, они читали и писали стоя, и это – после продолжительного стояния на молитве! Как относились они к переписке книг, как следили за правильностью и точностью переписываемого, видно из письма о. Моисея из Москвы в пустыню к брату (15 дек. 1820 г.). «Книгу преп. Нила я отсюда не послал, потому что заметил в ней неверность по правописанию. Устава с скорописной (книги) не пиши до меня, а только настоящую книгу списывай».

Кроме этой работы, у старцев было еще другое письменное занятие. О. Моисей, любя молчание и углубляясь постоянно внутрь себя, записывал иногда свои действия, мысли и намерения на особых листках. О. Антоний имел даже влечение к писательству. В пустыне он вел дневник своей внутренней жизни а, будучи игуменом, начал даже писать свою автобиографию.

Наконец, не чуждались старцы и переписки со своими родными (о. Моисей с Антонием), уважаемыми подвижниками и благотворителями. При таких занятиях, молитве и труде, жизнь их была весьма содержательна и чужда уныния и скуки, так что можно понять, почему впоследствии, при вспоминании о ней, лица их озарялись юношеским одушевлением.

Среди трудовых будней праздники были для старцев днями отдыха и братского общения. В воскресенье и праздничные дни в келью о. Афанасия приходили ближайшие старцы, о. Досифей и о. Дорофей, а иногда кто-либо и из других Рославльских пустынников, живших в дальнем расстоянии. Отправя вместе службу, старцы вместе обедали и подкрепляли свои силы чаем или какой-нибудь травкой, беседовали о христианской жизни и читали из какой-нибудь свято-отеческой книги. Во время беседы говорили только старшие, а младшие должны были молча слушать. На Рождество, на Пасху и другие нарочитые праздники приходил из ближайшего села Лугов старец-священник и приобщал их запасными дарами. Отшельники же одиночки ходили причащаться в ближайшие села – Даниловичи, Троянову слободу и др. С особенною радостью встречали пустынники Пасху. С имеющимися у них образами совершали они крестный ход вокруг своей кельи, и тогда густая тьма весенней ночи озарялась трепещущим светом их восковых свечек, и в угрюмом лесу далеко разносились торжественные и радостные звуки пасхальных песнопений. О. Антоний имел хороший слух и приятный голос. Впоследствии, в Оптином скиту он устроил пение, умилившее всех: тихое, стройное и вместе величественное, оно выражало кротость, смирение и молитвенное благоговение, которыми проникнут был участвовавший в нем и руководивший им скитоначальник о. Антоний. Самое служение его в церкви отличалось красотою, кротостью и величием в каждом движении, в каждом слове и возгласе, так что ему не находили подобного. Несомненно, что все эти качества воспитаны были у о. Антония в пустынном уединении Рославльских лесов продолжительной молитвенной практикой.

К числу отшельнических праздников в Рославльских лесах нужно отнести и пострижение в монахи, или «облечение в ангельский чин» кого-нибудь из братий. Это пострижение называлось келейным, т.е. тайным, неофициальным, так как совершалось не по синодальному указу, а по личному благоусмотрению старца, которому всегда ясно видна была мера духовного возраста новоначального брата. Официально же это пострижение не признавалось. О. Моисей келейно пострижен был старцем Афанасием в первые же годы своей жизни в пустыне, но только в 1822 г., через 12 лет еп. Филарет исхлопотал ему от Синода официальное разрешение на пострижение и ношение мантии; до того же времени он официально числился не как монах Моисей, а как московский купец Тимофей Путилов, хотя еп. Филарет лично и признавал его келейный постриг. Для самих же пустынников главное составлял этот келейный постриг, и они желали его, как дара небеснаго. На пострижение сходились из лесу старцы-отшельники и совершали обряд строго по чину. О. Антоний был пострижен старцем Афанасием 2 февр. (на Сретенье) 1821 г., после 4-хлетнего тяжелого искуса. Восприемником его от Евангелия был брат о. Моисей. Впоследствии О. Антоний с удовольствием вспоминал, как радостен был первый день его монашеского тезоименитства, 17 янв. 1821 г., проведенный в безмолвии, посреди непроходимой пустыни, в молитве и во всенощном бдении. «Воистину», говорил он: «Пасху Господню в то время чувствовала в себе самой душа моя». По его словам, он целый год после пострига сохранял в сердце особенное ощущение благодати Божией, воспринятой в чине пострижения.

В чем же состояло подвижничество старцев? Известно о некоторых внешних подвигах благочестия их: труде и молитве (о. Моисей и Антоний по 18 час. проводили стоя, отчего впоследствии страдали ногами), поклонах (келейное правило о. Феофана с 800 поклонами), о посте и воздержании от пищи (40-дневный пост о. Феофана) и т.п. Были среди отшельников простецы, которые главное внимание свое обращали на эти подвиги, что не мешало, однако, им возрастать духовно; но большинство пустынников, воспитанных на святоотеческих писаниях, прошедших школу о. Паисия лично или чрез посредство его учеников, стремились больше к духовному самоусовершенствованию. Борьба со страстями душевными и телесными, последование Евангельским заповедям и советам, полное отрешение от прелести мира, самоуглубление, или «обращение ума внутрь», внимательность к каждой своей мысли, к каждому слову, смирение и неосуждение других, любовь ко всем и строгость к себе самому, чистота чувств и мыслей, и как средства для этого – отрешение от своей воли, безусловное послушание старцу и молчание, – вот задачи, которые ставили себе для достижения высоты духовного совершенства отшельники. И они, несмотря на трудность этого пути, достигали его, при посредстве неимоверного напряжения своей воли.

Откуда отшельники брали силу воли для точного выполнения своих обетов? Как это ни странно на первый взгляд, но истина в том, что они вырабатывали в себе твердость при помощи полного отречения от своей воли и всецелого послушания старцу. Новоначальный инок должен был открывать старцу всякую свою самую малую мысль и без его благословения и совета ничего не делать. Как строго исполнялось это правило, видим на примере о. Антония, который был поручен руководству о. Моисея. Как младший из братии, о. Антоний должен был исполнять самые трудные работы. На его обязанности лежало будить старцев в полночь к заутрени, рубить дрова, топить печи, обрабатывать огород, ловить рыбу и т.п. Старец о. Моисей, к которому Антоний чувствовал и страх, и горячую любовь, обходился с ним весьма строго. Проспит ли Александр и других не во время разбудит к полунощнице, по окончании службы, его, как нерадивого будильщика, ставили на поклоны; в другом ли чем провинится, опять на поклоны. Сначала он исполнял эти эпитимии с понуждением и трудом, потом так привык к ним, что даже порою и скучал, если долго не услышит обычного: «ну, брат, становись на поклоны!» Скоро он достиг того, что исполнение тяжелых послушаний стало ему в сладость. А о. Моисей, как опытный старец, старался еще более усилить их тягость, согласно учению Иоанна Лествичника, что «наставник должен подавать подвижнику как можно больше случаев к приобретению венцов, какие он, по его замечанию, может заслуживать перенесением досад, безчестий и унижений. «В начале поступления моего в пустыню», рассказывал о. Антоний: «я имел характер самый пренесносный, и старец мой чего-чего ни употреблял, чтобы смирить мою жестоковыйность. Но ничто так не смирило моего окаянства, как ежегодное по нескольку раз в течение шести лет очищение отхожих мест. А в дополнение к сему нередко посылаем был по проезжим дорогам сбирать для удобрения огородов конский и скотский помет. Вначале святое послушание это было для меня не без горя и не без слез».

Трудность тесного и прискорбного пути монашеского вознаграждалась и услаждалась для Александра и благодатными духовными утешениями. Однажды в темную осеннюю ночь о. Моисей будит юного подвижника: «встань-ка, брат, надо посмотреть, нет ли рыбки в неретах?» А река была неблизко. Со словами: «благословите, батюшка!», смиренный послушник встает и отправляется в глухой дремучий лес. Осенняя дождливая полночь, шум деревьев, крик сов, – все это сначала наводило на него страх и смущало его, но послушание превозмогло. Ободрившись, он понудил себя идти вперед, уповая, что молитвами старца будет огражден от всего неприязненного. С молитвою на устах он пошел почти ощупью или по памяти, дошел до назначенного места; в неретах, конечно, ничего не нашел и пошел обратно в келью. Но уже, вместо страха, он чувствовал в сердце великую отраду, – и вдруг стало пред ним светлеть все более и более; темная ночь обратилась как бы в ясный день; потом через несколько времени опять потемнело; но сердце Александра исполнилось такой неизъяснимой радости, какую редко и редкий человек испытывает на земле. В духовном восторге возвратился он к старцу и рассказал ему о виденном, и всю ночь нс мог заснуть: ему казалось, что он в раю, – так радовалась душа его! В другой раз, на Св. Пасху, когда пропели светлую утреню и часы, послали его одного прогуляться в лесу, – и он в лесном безмолвии в этот знаменательный день ощущал такое сладостное утешение и духовный восторг, что как будто пребывал на небе, а не на земле.

Вообще, понуждая себя к послушанию и отсечению своей воли, Александр чувствовал в душе отраду и спокойствию, но достиг он этого не вдруг, а после упорной борьбы с собою. Он строго следил за каждым своим шагом, заставляя себя во всем подчинять свою волю старцу. Решил он сделать себе выписки из чина пострижения, чтобы всегда проверять себя, – и прежде всего просит на это благословения старца. Вздумал писать келейные записки для лучшего самонаблюдения, – опять с благословения старца. Однажды без его благословения он сделал себе из веревки четки, но, увидя свою ошибку, бросил их в огонь, «яко дело бесовское». На Рождество Христово старец разрешил ему употребить «воды горячей», а он, «по действу бесовскому», вздумал от нее воздержаться, вопреки обету послушания; и от этого чувствовал сильное уныние. И помысл его, укоривши его за составление своего разума, сказал: хотя бы тебе батюшка благословил мяса наесться или еще какую скверну употребить, то гораздо для тебя лучше бы и полезнее было твоего самочинного воздержания».

Строгое послушание соединялось у Александра со смирением молчания. Однажды, в его новоначалие, случилось, что в келью о. Афанасия собрались старцы, и он, слушая их, увлекся и произнес несколько слов; но сейчас же опомнился и, устыдившись своего дерзновения, покраснел и замолчал, вспомнив наставления старца своего, который говорил однажды: «между собою храните молчание; кроме нужного ничего постороннего не говорите, да будет чист ум ваш в молитвах. Укоряйте себя мысленно и уничижайте и худшими всех имейте, и Бог призрит на смирение ваше и покроет от всех искушений». Александр так и поступал. Однажды он проявил в чем-то недогадливость. Это повергло его в уныние, и он записал в дневнике: «увидел я, что тогда только я нахожусь в истинном о себе мнении, когда худую о себе имею мысль, а когда добрую, то в прелести бываю». В сердечном сокрушении просил он старца, чтобы тот «за всякую погрешность чем ни на есть его наказывал». Однажды старец не допустил его до Св. Причащения «за безстыдную гордость и лукавство в исповедании грехов». «Исповедавшись пред ним чистосердечно со смирением, я чаял, пишет о. Антоний, себе жестокаго наказания, и сбылись на мне св. Давида слова: «накажет мя праведник милостию». Ибо весьма кротко и с соболезнованием обо мне выговоры он делал, и в заключение велел написать в сердце ко всегдашнему памятованию следующие 8 пунктов: 1) отвержение своего разума воли иметь, 2) при встрече с каждым лицом поставлять себя худшим в каком бы то месте ни было, 3) память смерти вкоренять в сердце глубже; 4) самоукорение, 5) смиренную молитву всегда иметь; 6) укоризну, аще случится от кого, принимать как врачевство душевное, с радостью; 7) что сказано будет, в точности выполнять, 8) аще случится от забвения или от обычая в чем-либо паки погрешить, исповедывать то чистосердечно, как есть, без лукавства. И я батюшку со слезами просил, чтобы от Бога испросил мне паче всего ко хранению самое последнее, т.е. чистосердечное исповедание, ибо я онаго почти во всю жизнь мою никогда не имел. А эпитимии за грехи мои, какую ему Господь откроет, обещал по времени на меня наложить к уцеломудрению моему и удовлетворению правде Божией».

Привычка постоянно наблюдать за собою, обсуждать каждый свой шаг, сдерживать свои порывы, подчиняя свою волю воле старца, вырабатывала в пустынниках и чистоту душевную, и ясность, и определенность в мыслях, и такую силу воли и выдержку характера, что им не были страшны никакие испытания. Из безмолвного уединения Рославльских лесов являлись миру такие цельные закаленные личности, как о. Моисей и о. Антоний, пред нравственным величием которых благоговейно преклонялись и бедные, и богатые, простые и знатные и высокообразованные люди. Все это было следствием тяжелой борьбы, вынесенной ими со злом физической и нравственной природы. Какие только напасти, какие искушения постигали их в пустыне! Холод и голод пустынники переносили добровольно. Хищные звери бродили вокруг их келий, разбойники нападали на них, бури завывали над головою, – но пустынники все переносили с надеждой на Бога. Вот как рассказывал об этих напастях о. Моисей. «Волки постоянно выли около нас в продолжение целой зимы; но мы уже привыкли к их вою, как бы к вою ветра; а медведи иногда обижали нас, расхищая наши огороды. Мы их видели весьма близко и часто слышали, как они ломали по лесу деревья, но никогда они нас не трогали, и мы жили с ними в мире. И от разбойников помиловал нас Бог, хотя и часто слышали, что они бродят у нас в околотке. Впрочем, нас нелегко было найти, да и нечем было им у нас поживиться. Однажды только, Божиим попущением, случилось искушение; как теперь помню, это было 14-го ноября, поздно вечером. Старец мой, о. Афанасий отдыхал, а я переписывал Святцы, так как письмо по уставу было обычным моим занятием. И только что начал писать молитву к Божией Матери: «Под Твое благоутробие прибегаем, Богородице, моления наша не презри во обстояниих», кто-то постучался в дверь, – то были разбойники. Они, обобравши келью бывшего в отлучке о. Дорофея, пришли втроем к нам. Не снимая крючка, я стал спрашивать: «кто там?» – «Да вот работники в лесу заблудились; нет ли вблизи селения?» Итак вопрос за вопросом. Я со свечей в руках полуотворил дверь и увидел неизвестного человека, он продолжал разговор со мною, сняв шапку. – «Ты говоришь: мы, а где же другие?» спросил я. В это время из-за крыльца показался его товарищ в шапке, на которого первый тотчас прикрикнул: «сними шапку-то!» А издали приближался и третий с рогатиною. Старец, услышав длившийся разговор, взглянул за дверь и в то же время получил тяжелый удар в бок по руке с словами: «его-то нам и надобно!» Заслонив собою старца, я силился припереть наружную дверь, но подпорка попала между дверью и стеною, и нас бы, конечно, убили, если бы, по счастию, не случился на тот раз в нашей келье молодой здоровый крестьянин, который принес нам пищу из селения и остался за ночным временем. Проснувшись на шум, он схватил топор и еще со сна закричал: «много-ли их тут? всех перебью!» Разбойники подумав, что нас много в келии, разбежались, оставив старца еле-жива, и долго болел он от полученного удара. Матерь Божия видимо спасла нас. Кроме же сего случая, других в продолжение десяти лет нашего пустынножительства, благодаря Бога, не было. Но страшнее разбойников бывали для нас порывистыя бури, ломавшия вековыя деревья и грозившия задавить нас. Однажды обрушилось огромное дерево подле самой нашей келии с таким треском, что я уже думал, – вот настала последняя минута! – но и тут помиловал нас Господь, – оно лишь ветвями задело крышу. Но страшен и самый рев бури в вековом бору, когда она ходит по нем и, как трости, ломает то, что росло целыя столетия.

Как ни страшны были бури в лесу, как ни жутко было прислушиваться к их реву, но еще страшнее были для пустынников бури, поднимавшиеся в их душе, особенно у новоначальных, при мысли о трудностях пустынножительства. Отец Антоний рассказывал, что в первый год иночества нападала на него тяжкая тоска, и он многократно мысленно соглашался возвратиться вспять. «Но удерживало меня от сего», говорил он впоследствии: «Христово слово: «никтоже, возложь руку свою на рало и зряй вспять, управлен будет в царствие небесное». Ибо крайне не хотелось погибнуть, а потому и решился лучше страдать с людьми Божиими, нежели жить в селениях грешничих и утешаться всеми видами удовольствий мирских». Однажды тоска до такой степени усилилась, и пустынножительство показалось ему столь трудным и неудобоносимым, что, взяв котомку, задумал было бежать; но, отойдя недалеко, воротился и снова принялся за принадлежавший ему подвиг. “В другой раз», рассказывал о. Антоний: «исполняя в качестве послушания одну черную работу, вспомнил я свое прежнее житье и поколебался в мыслях. «Сверстники мои, подумал я, считают капиталы, а я вот чем должен заниматься!» Но скоро зазрел себя, стал скорбеть, что осмелился мысленно пороптать на своего старца; со стыдом исповедал свой помысл и, по приличном наставлении получив прощение, принял оное как от Самого Господа и с великою радостью продолжал понуждать себя в терпении – переносить труды пустынной жизни».

«Так-то», заключал он свой рассказ: «без смирения в духе спастися и невозможно! А смирению от одних слов научиться нельзя; потребна практика, чтобы кто трепал нас и мял и выколачивал кострику, без чего и в царствие Божие попасть трудно, которое многими скорбьми приобретается».

Приведенные слова весьма метко рисуют личность о. Антония, насколько вообще в речи отображается духовный облик человека. По словам знавших его, о. Антоний отличался даром сладкоречия: слово его всегда растворено было духовной солью; любвеобильная и назидательная речь его нечужда была добродушной и мягкой шутки. Это уже свидетельствует, что пустынное уединение не вытравило у него, как и у других пустынников, человеческих чувств и светлого взгляда на жизнь и не превратило их в суровых, мрачных мизантропов. Старцы любили и благословляли жизнь, данную Богом; любили природу и всякое создание Божие; больше всего любили человека, созданного по образу и подобию Божию, и отношения их к людям запечатлены были ласковою приветливостью, участием и услужливостью. Они любили уединение, так как привыкли к нему. После пяти лет, проведенных в лесной глуши, и 18 лет скитского уединения, маленький уездный городок Малоярославец показался о. Антонию «великою шумною столицею». Но они никогда не избегали сердечного общения с людьми. Да и в своей пустыне они не жили строго замкнутою жизнию. Мы видели, что они сходились по праздникам на общую молитву или на беседу. В случае болезни брата все отшельники молились за него. Смерть больного или пострижение новоначального также собирала в одну семью пустынников. Для обсуждения общих дел (при нашествии французов и перед отъездом в Оптин скит) они собираются на общий совет. Они исповедуют друг другу грехи свои, помогают один другому, грамотные обучают неграмотных чтению и письму. И с внешним миром у них не прерывалось общение. Из ближайших селений к ним заходили крестьяне, приносили пищу. О. Моисей выезжал однажды в Москву и там посещал духовных и светских своих знакомых. В 1812 г. он, убегая от французов, побывал в Свенске и в Белых Берегах, а в 1816 г. вместе с братом Александром ездили на богомолье в Киев, где гостили в одно время с государем Александром Благословенным. На обратном пути посетили Софрониеву пустынь, Глинскую и Площанскую, где видались со старцами благочестивой жизни. В 1819 г. ездили с братом в Оптину пустынь «на одной лошадке» и познакомились с тамошними старцами. В силу возложенного на него послушания о. Моисей, по благословению своего старца, о. Афанасия, должен был от времени до времени посещать семейства помещиков благотворителей и вести с ними частую переписку, хотя это послушание было особенно тягостно для него, ибо лишало его пустынного безмолвия. Из пустыни же он писал не раз брату своему Александру в Москву и другим лицам. Письма свои он пересылал через некоего иеродиакона Смарагда, по-видимому, монаха Рославльскаго Спасскаго монастыря. При его посредстве, через почту же, он посылал брату книги и получал его письма и т.д. В этом и особенность Рославльских пустынножителей, что, удаляясь от излишнего обращения с людьми, они не удалялись от любви к ближнему. Отец Антоний в старости рассказывал: «живя в Рославльских лесах, бывало, встретишь человека и как ангелу Божию ему обрадуешься, а ныне как ни хорошо мне, а того уж нет… уже нет! “ прибавит старец и вздохнет.

Такова была жизнь старцев в пустыне, и недаром они впоследствии вспоминали о ней с просветленными лицами. Эта жизнь способствовала их нравственному самовоспитанию и совершенству и сделала их светильниками миру, которых согревающий свет привлекал к ним со всех сторон людские сердца. И по смерти их память их живет, как память праведных с похвалами!¹³

Отец Филарет, сын простых малороссиян, в мире назывался Фомою Данилевским; родился на Украине в 1777 году. С самого раннего детства на него особенно сильное и весьма благотворное влияние имела мать, Феодосия, женщина умная и благочестивая. Она первая развила в нем религиозные наклонности и возбудила в его юном сердце горячую любовь ко храму Божию. Каждый воскресный и праздничный день мать брала Фому в церковь, и по возвращении требовала отчета в том, что он слышал во время Богослужения, о чем читалось в дневном Апостоле и Евангелии, и, в случае неудовлетворительных ответов, сама передавала понятным для него языком содержание дневных церковных чтений. Малютка хорошо запоминал нравственные уроки любящей матери.

Восьми лет Фома сам заявил желание учиться грамоте и целую неделю плакал, прося родителей отдать его в школу. Они помолились Богу, посоветовались и, должно быть, боясь дурного влияния на их сына сверстников по школе, согласились лучше отдать мальчика к одной благочестивой старице, которая по смерти мужа-протоиерея, в домашнем безмолвии посвятила себя на служение Богу и на обучение малолетних своих внуков. К ним в назначенные часы приходил Фома, учился вместе и весьмаскоро усвоил начальные уроки грамоты. В свободное время он любил во всех полезных занятиях подражать взрослым. Восприимчивый и трудолюбивый, он не только ознакомился с некоторыми ремеслами, но от матери своей научился приготовлять разные кушанья. Посещая храм Божий, благочестивый отрок стал помогать причетникам в чтении и пении. В последнем он особенно успел, а по любознательности вполне изучил церковный устав. Все это расположило к нему одного протоиерея, должно быть, настоятеля местного приходского храма. Тот со своей стороны поощрял в нем любовь ко храму Божию. Так в трудах по хозяйству, в молитве, духовном чтении и пении шла жизнь Данилевскоаго, столько же прекрасного внешнею наружностью, как и душею.

Отправляясь в Киев вышеупомянутый протоиерей взял юношу Фому с собою. Там у него был знакомый и уважаемый старец, настоятель дальних пещер Киевской лавры иеромонах Трифиллий, которого протоиерей посетил вместе со своим спутником. В разговоре с ними о. Трифиллий, между прочим, выразил сожаление о неимении у себя канонарха. Протоиерей указал ему на Фому, как особенно способного к этой должности. Тотчас было произведено испытание. Старец легко убедился в справедливости сказанного протоиереем. Он просил юношу остаться у него канонархом и келейником. Фома Данилевский охотно принял предложение и ревностно принялся за исполнение новых своих обязанностей. Пребывание при пещерах принесло ему великую пользу. Величие храмов, благоговейное богослужение, святость места и близость нетленно почивающих угодников Божиих сильно влияли на молитвенное настроение благонравного послушника. При исполнении обязанностей канонарха, ему пришлось еще в большем совершенстве изучить церковный устав и пение, а послушание келейника дало возможность ближе познать нравы людей, которые, приходя к отцу Трифиллию, сначала принимаемы были Фомою. Старец Трифиллий вел послушника путем терпения, требовал от него во всем служении усердия, порядка, опрятности. При исполнении своих обязанностей, келейнику приходилось спать очень мало. Он трудился ради Бога и собственного спасения, не получая за труды свои никакого вознаграждения; даже одежда приобретаема была на деньги, присылаемые ему матерью. Между тем на руках нестяжательного Данилевского было все хозяйство отца Трифиллия. В кельях последнего иногда открыто лежали незапертыми большие суммы, но добросовестность юноши сумела избежать обольстительных искушений. Отец Трифиллий, целый год наблюдавший за Фомою, однажды при многих посетителях засвидетельствовал его испытанную честность. «Видите ли сего послушника,– сказал он, указывая на Фому. – Долго искушал я его честность, послушание, скромность, точность и осмотрительность в служении и ни однажды не мог обличить в измене сим правилам».

Старец Трифиллий держал юношу в монашеском послушании, не ослабляя тяготы креста, хотя и был всегда внимателен к нему, а что самое главное, относился к своему келейнику, как наставник и судия дел и помышлений его. Проводив гостей, он обыкновенно беседовал сФомою. В одну из таких бесед Трифиллий спросил его: «Что ты думаешь о людях, которых проводил я теперь? Видел ли, как один лепетал непрестанно, а другой в молчании беседовал с самимсобою, а может быть и с Богом? Знай-многословие перваго происходит отлегкомыслия, а последний человек весьма благоразумный». Другой раз он спросил послушника: как ты думаешь, в какое звание и на какую должность находишь себя способным? Фома отвечал: «Желал бы в супружеском житии получить сан диакона, если бы была на то воля Господня». Такое желание келейника имело две причины. Во-первых, он обладал звучным голосом и представлял себя иногда на месте диакона, утешающаего молящихся благоговейным возглашением ектений или чтением на амвоне Евангелия. Во-вторых, ему с малолетства нравилась тихая сельская жизнь и хозяйственные работы. Выслушав его, отец Трифиллий в духе пророчества сказал ему: «Знай же, ты будешь монахом и начальником над монахами». Слова эти казались Фоме несбыточными. После трехлетнего послушания при дальних пещерах, Данилевскому пришлось отбывать воинскую повинность в Черноморском казачьем войске. Он отправился в Екатеринодар и там в качестве причетника определен в войсковую церковь. Превосходные способности к чтению и пению и отличная нравственность приобрели ему всеобщее уважение черноморцев. Они предлагали Фоме диаконское место. И вот, по-видимому, он близок был к своей цели. В это самое время Промысл Божий указал ему иное назначение. Фома внезапно заболел тяжкою болезнию, едва в состоянии был ходить. Между тем в Екатеринодар пришли изКиева знакомые ему лаврские послушники. Они сердечно разделяли скорбь больного и советовали ему дать обещание сходить в Киев на поклонение Божией Матери и Преподобным отцам Печерским. Страждущий отвечал: «я с радостию пошел бы в Киев, если бы молитвами Богородицы и преподобных отцев хотя бы сколько-нибудь оправился». На следующее утро он почувствовал большое облегчение, а вскоре совсем выздоровел. Должно быть велика была вера и искренно обещание его. В чудесном исцелении он усматривал волю Божию, отклоняющую его от семейной жизни и призывающую к иночеству. Посему, исполняя обещание, он пошел в Киев служить ради Бога своим исцелителям.

Отцы Печерской лавры с радостию приняли Фому вчисло клирошан Великой церкви. Послушние он проходил с особенным усердием, за что был любим всеми. Из поющих братий Фома Данилевский питал особенное расположениеи оказывал глубокое почтение иеромонаху Антонию, впоследствии архиепископу Воронежскому, с которым не прерывал общения до самой своей кончины. Во время совместного с ним жительства в лавре, Фома пользовался советами и опытным руководством этого подвижника. Отец Антоний советовал ему жить в каком-либо пустынном монастыре. Случай скоро представился. В лавру прибыли иноки Софрониевской пустыни. Фома вступил с ними в беседу. Рассказы их о совершенно пустынном уединении обители, об уставе общежития и строгих порядках, о старце Феодосии, духовной опытности его, о библиотеке, богатой творениями святых отцев, переведенных старцем Паисием и присланных в их обитель, расположили любителя уединения заглазно полюбить Софрониеву пустынь. Он не прочь был поселиться в ней, если Господь благословит намерение его и откроет это каким-либо образом. В первую же ночь после беседы с софрониевскими пришельцами, Фома во сне видел архимандрита Феодосия с избранными братиями и взором отеческой любви призывавшего его присоединиться к их братству. На утро Фома проснулся радостным, какое-то неизведанное сладостное чувство наполняло все его существо. Для внимательнаго послушника это было знамением благословения Божия. Он склонился идти в Софрониеву пустынь. Окончательно решив, он и пошел в Софрониеву пустынь с желанием посвятить себя служению в монашестве под мудрым руководством архимандрита Феодосия.

К такому-то великому старцу в 1802 году и пришел смиренный Фома Данилевский, пал ему в ноги и просил принять под духовное руководство. Узнав от пришельца, как он сохранил свое девство от обольстительных сетей любострастия, Феодосий нашел в нем избранника Божия, призваннаго к равноангельному иноческому житию, и с радостью принял его в число братий. Прозревая будущее, он сказал окружающим: «сей брат упокоит душу мою; душа моя благоволит о нем». Это благоволение выразилось в том, что через три дня по прибытии, Фома, как знаток пения и церковнаго устава, назначен управлять клиросными; в том же году пострижен вмантиюи наименован Филаретом. При этом сам архимандрит Феодосий взял новопостриженнаго под свое руководство, ввел его в близкое духовное общение с собою и в уединенных беседах предостерегал молодого инока от искушений; учил сопротивляться всяким худым помыслам, открывал способы непрестаннаго творения умом в сердце Иисусовой молитвы. Он дал ему для чтения книгу «Добротолюбие», где подробно объясняется наука о трезвении и молитве, и указал в ней своему ученику, что тогда прилично было знать, согласно с его душевным состоянием и потребностями. О. Филарет читал и перечитывал увещания Антония Великаго и главы из творений Марка подвижника.

Хорошо было отцу Филарету под отеческим попечением старца архимандрита; опираясь на него, он неуклонно шел узким путем в царство небесное; но недолго суждено ему непосредственно пользоваться многоопытным руководством подвижника. 9-го декабря 1802 года архимандрит Феодосий мирно отошел ко Господу и искренно оплакан учениками. До последних дней авва не переставал заботиться о своем любимом духовном сыне. Желая поощрить к дальнейшим трудам, он еще успел представить отца Филарета к посвящению во иеродиакона. Чувствуя приближение смерти, поручил ученика руководству одного строгаго старца подвижника. Тот вел о. Филарета путем полнаго отсечения воли. Часто Филарет посещал его ночью и в продолжение шести лет братия обители не знали их духовнаго общения.

8-го февраля 1803 года, рукоположенный преосвященным Феоктистом во иеродиакона, о. Филарет еще более стал заботиться о спасении своей души, еще бдительнее и неусыпнее стал следить за собою. Тогда Софрониева пустынь находилась в смутном состоянии. Много скорбей пришлось вынести сему поборнику по благочестию от нарушителей добрых спасительных порядков. Кроме сего, отец Филарет страдал какою-то непонятной и необъяснимой болезнью: им овладел род спячки и так сильно, что даже во время ектений, когда певчие пели на его возглашение, он погружался в невольную дремоту. Но всякий раз, как бы отрясал ее с себя, и продолжал должное. Никакие усилия и средства не могли избавить его от этого недуга, продолжавшегося пять лет. Несмотря на столь продолжительное испытание и немалые от того скорби, подвижник все терпел с упованием на Господа.

Безпрекословное послушание, ревность и высоконазидательная жизнь отца Филарета, побудили строителя Исихия представить его в 1806 году к рукоположению во иеромонаха. С возведением в сей сан, о. Филарету было поручено нелегкое послушание благочиннаго монастыря. Теперь о. Филарет еще ревностнее начал оберегать богослужебный устав от произвольных изменений и заботиться о нравственной чистоте и совершенстве собратий.

Дела послушания не отвлекали иеромонаха Филарета от Бога, напротив, они заставляли еще более прилепляться к Нему, умом, сердцем и волею.

Все это время о. Филарет жил в общем здании, где неизбежно были и беседы с братиею и иные причины, отвлекавшие его от любимаго безмолвия. Но вот освободилась келья в саду обители. В нее и перешел о. Филарет. Здесь о. Филарет опытом изучал учение Симеона Новаго Богослова, Григория Синаита, Каллиста, Игнатия и прочих учителей умно-сердечной молитвы, трезвения от помыслов и вообще сокровеннаго созерцательнаго жития в Боге. При постоянном упражнении, он, по благодати Божией, сподобился дара непрестанно текущей умно-сердечной молитвы Иисусовой.

Видя доблестные подвиги пустынника, завистник добраго преуспеяния напал на него со всей яростью. Сначала он метал в целомудреннаго Филарета стрелы плотского вожделения. Отец Филарет усилил пост и молитву. После этого воздвиг на подвижника неблагонамеренных людей и сам неоднократно с подчиненными себе духами в чувственных видениях представал пред ним, принимая на себя виды всевозможных гадов, производил разные страхования и всячески старался поколебать твердаго противоборца. Когда не могли поколебать подвижника видимые брани, он наводил такое уныние, что делал о. Филарета недалеким от отчаяния. Но покрываемый благодатию, отшельник всегда выходил победителем из этой жестокой брани. Он говорил сам себе: «убогий Филарет, если приблизился ты к страданию, то будь готов и на крест».

За доблестную борьбу Господь увенчал о. Филарета безстрастием, сподобил многих духовных утешений и дарований. Несмотря на сравнительную молодость перед другими старцами, о. Филарет был вполне духовным старцем. Не только меньшие, но и старшие по летам великие подвижники приходили к нему со своими сомнениями и вопросами, ему внимали с благоговением и верою, слово его считали, как слово воли Божией. Он каждому помогал советом, предостерегал неопытных, ободрял и вразумлял колеблющихся, но не самовольно, а по благословению настоятеля и старцев. Тесами помогали ему в его скорбях, нуждах, искушениях. Ибо по смерти другого старца, которому вручил его пред кончиною архимандрит Феодосий, о. Филарет не оставался в своевольной независимости, а покорял себя опытности предуспевших, и особенно схимонаха Феодота. Этот маститый старец по кротости и простоте сердца с полною верою принял совет отца Филарета о молитве Иисусовой и усердно приступил к исполнению ея по учению св. Григория Синаита. За месяц до своей кончины он получил дар непрестанно текущей сердечной молитвы Иисусовой.

Совершенствуясь душевно, о. Филарет не забывал физического труда. Прирожденная охота к хозяйственным занятиям побудила его насадить множество плодовых деревьев как в окружавшемего уединенное жилище саду, так и в других садах обители. Трудился он на воздухе, трудился и в своей келье над перепиской нотных и других книг. В 1815 году, при избрании новаго настоятеля на место больнаго строителя Иоасафа, отцу Филарету было предложено принять монастырь в свое управление, но он отклонил это предложение, быть может, не без внушения свыше, ибо вскоре предстояло ему идти вГлинскую пустынь, нуждавшуюся в его духовной опытности.

Глинская Рождество-Богородицкая пустынь находится недалеко от Софрониевой, в том же Путивльском уезде Курской губернии. Основана в XVI столетии на месте явления «Пустынно-Глинской» чудотворной иконы Рождества Пресвятыя Богородицы. В конце XVIII и в начале прошлого века обитель эта была очень бедная и крайне запущенная. Настоятели ея состояли экономами местного архиерейского дома и, живя вдали от своего монастыря, не могли быть полезными для него ни по руководству братиею, ни по хозяйственному управлению. Все делалось здесь чужими глазами и руками, а известно, что там, где отсутствует хозяйский глаз, не может быть и желаемого благоустройства. В таком положенииГлинская пустынь оставалась более пятидесяти лет. В 1809 году преосвященный Феоктист, архиепископ Курский, желая возстановить Глинскую пустынь, по желанию братии назначил постояннаго настоятеля иеромонаха Парфения. С его приездом как-будто все начало обновляться. По поручению владыки отцом Парфением заведено здесь общежитие; обитель стала приводиться в порядок. Но иноки, доселе жившие по своей воле, не могли сочувствовать настоятелю, ниспровергавшему десятками лет укоренившиеся в них обычаи и прибегли к обычному в этих случаях средству – клевете. При постоянных клеветах и неприязни о. Парфений не мог понести настоятельскаго креста и от управления обителью вынужден был отказаться. На его место назначен строитель Знаменскаго Обоянскаго монастыря иеромонах Леонтий, незнакомый с порядками общежития и не могущий руководить другими, а потому в Глинской пустыни пробыл только шесть недель. При нем опять начались безпорядки и неурядицы: богомольцы стали уменьшаться, монастырь снова стал клониться к упадку. Но в то время в Глинской пустыни, как два светила, светили братству добродетелями преклонных лет старец Феодот, великий подвижник и молитвенник, и иеромонах Василий Кишкин, безпристрастный и неустрашимый ревнитель древняго святоотеческаго благочестия. Последний сильно восстал против безначалия, к нему мало-помалу присоединились благоразумные обитатели пустыни и, наконец, все сознали необходимость иметь своим пастырем опытнаго и энергичнаго иеромонаха. На ком остановиться? Решили обратиться ко Пресвятой Богородице, имени Коей посвящена обитель. Отец Василий (стяжавший от Господа дар непрестанной умно-сердечной молитвы Иисусовой) усилил свои моления ко Владычице, да пошлет им в настоятели того, кого Сама благоволит избрать. Молитва услышана, в настоятели указан иеромонах Филарет. Обратились к преосвященнейшему Феоктисту, усердно прося его назначить им в настоятели Софрониевой пустыни иеромонаха Филарета, как мужа духовнаго, способнаго к поддержанию заведеннаго общежития и посему начальства достойнаго. Старый настоятель чрез знатных посторонних лиц стал противодействовать назначению избранника. Отец Василий со своей стороны просил уважающих его ближайших к обители дворян ходатайствовать пред архипастырем об утверждении братскаго выбора, при этом он говорил: «Матерь Божия Сама избрала отца Филарета, что они вздумали?» Благодетели Глинской пустыни вполне согласны были с общим желанием; многие из них сами хорошо знали отца Филарета. Владыка поспешил исполнить общее желание: 11 мая 1817 года отец Филарет назначен был Глинским строителем. Так исполнилось предсказание отца Трифиллия, сказанное юному Фоме о его начальстве над монахами.

По получении указа о перемещении о. Филарета, братия Софрониевой пустыни собралась в церковь честно проводить своего любимаго и лучшаго сподвижника. С грустию и также со слезами оставлял обитель и о. Филарет.

6-го июня 1817 года новый Глинский настоятель прибыл на место назначения. При встрече его братиею, случилось знаменательное происшествие. Когда отец Филарет вышел из повозки, в нее влетел рой пчел и уселся на ero месте. Видя это, братия и сам о. Филарет почли сие добрым предзнаменованием. Другое предзнаменование – видение одного инока. Накануне прибытия о. Филарета, он видел большой восходящий к небу столп, идущий от Софрониевой к Глинской пустыни.

Вступив в Соборную церковь и приложившись к чудотворной иконе, Филарет сказал краткое слово приветствия, увещевая братию жить в любви и согласии между собою, доверчиво относиться к нему, как к пастырю. Братия (тогда их было до 25 человек) приняли его с полною любовию. Это несколько порадовало о. Филарета, при всем плачевном состоянии обители. Последняя представляла несколько деревянных ветхих, почерневших от времени, келий, расположенных в безпорядке на поляне среди векового соснового леса, недалеко от небольшой речки Обесты. Единственное каменное здание было церковное о двух главах под тесовой крышей, весьма простой архитектуры и требовавшей немедленной починки. Отец Филарет не упал духом. Твердо веруя в помощь Божию, он ревностно принялся за дело. Но на первых же порах встретился с великою нуждою: монастырских денег им принято 370 руб. 50 коп. на ассигнации, которые скоро разошлись, запас хлеба истощился, а братство увеличивалось. И вот приходит к настоятелю старший хлебопекарни и говорит: «Отче, закваска на хлеб сделана, а замесить нечем». Твердый верою о. Филарет отвечал: «Матерь Божия нас собрала, Она и попечется о нас. Нам должно учиться терпению». В трапезе, вместо хлеба, коего не было ни куска, на столы подавалась вареная свекла. Два дня свекла заменяла хлеб, два дня братия терпеливо переносила это испытание, но на третий день некоторые малодушные решились оставить обитель и пришли к строителю за напутственным благословением. Настоятель, доселе обычно непоколебимый духом, едва только узнал цель прихода братий, зарыдал рыданием человека, растерзанного сердцем. Он указал им на чудотворную икону Пресвятой Богородицы и, заливаясь слезами, увещевал немощных потерпеть еще малое время, с упованием говоря, что Матерь Божия-Покровительница обители, на Которую он возлагает свои надежды, скоро подаст им Свою помощь. Тронутые этим и несколько успокоенные словами настоятеля, малодушные ушли в свои кельи. Упование на Матерь Божию, пекущуюся о верных рабах Сына Ея, не попустило искушения выше силы и с избытком восполнило недостаток. В ту же ночь пришло 28 возов муки, пожертвованных каким-то неизвестным благотворителем. На четвертый день к столу были испечены пресные лепешки.

Ободряемый помощью свыше, решительный и предприимчивый настоятель деятельно принялся за внутреннее и внешнее устройство вверенной ему обители, которое созидалось многими скорбями, слезами и молитвами. ОтецФиларет, прежде всего, заботился не о внешнем украшении обители, но о возвышении нравственной подвижнической жизни среди своих подчиненных. Игумен Парфений, хотя исправил некоторые упущения в богослужении, но все это было нетвердо. Отец Филарет постепенно начинает вводить строгий Афонский устав, которым навсегда положено однообразие, единство, стройность, благолепие богослужений и полный порядок иноческаго общежития.

Видя и зная печальные случаи падений из жизни даже святых иноков, глинский настоятель удалил из монастыря женщин, которые на внешнем дворе смотрели за рогатым скотом. Те, вознегодовав на него, старались сделать не только ему и братии различные неприятности, но и благодетелю обители соседнему помещику Бровцыну. Беснование одной из женщин образумило других.

Затем о. Филарет безусловно воспретил вход женскому полу в кельи иноков, хотя бы то была и родная мать. А чтобы в этом показать пример для братий и тем более возбудить их к исполнению столь полезного установления, он навсегда закрыл двери своей кельи для входа другому полу и впоследствии сие установление внес в монастырский устав, который доныне свято сохраняется обителью. Сначала такое распоряжение вооружило против него легкомысленных братий и даже мирских людей, особенно женщин.

Добрая жизнь добраго пастыря быстро умножила стадо о. Филарета; ученики его, влекомые духовною о Господе к нему любовию, переходили из Софрониевой в Глинскую пустынь, переходили таковые и из других общежитий; также много было приходящих и из мира.

Обладая даром познавать способных и благонадежных, о. Филарет приближал их к себе и скоро возвышал перед другими. Таким образом, он образовал надежный оплот глинскаго общежития в том виде, как сам его понимал по учению св. Отец и по опыту своей духовной жизни. Горячая вера глинскаго подвижника как яркий светильник осиявала все чувства, слова и дела его; она невольно согревала бывших около старца. Новоначальные удостоивались особенного внимания отца Филарета.

Под руководством мудраго настоятеля были люди всякого звания разных губерний: рабы и господа, благородные и худородные; были воины и простодушные селяне; были продававшие и покупавшие, мудрые и немудрые. При таком разнообразии происхождений и званий, еще разнообразнее было их внутреннее состояние. Сколько различных воспитаний, противоположных понятий, умов и характеров.

Так известен еще случай с о. Арсением, показывающий, как старец учил его не прилепляться к земным вещам «Мне», говорил Арсений: «подарили прекрасный чайный прибор. Я несколько раз приглашал о. Филарета посмотреть и обновить подарок. Наконец, он пришел и говорит: «Ах, хорош, хорош! Он тебе нравится?» – Очень нравится, отвечал я старцу. Тот берет поднос с посудой, бросает его на пол и все разбивает вдребезги.

Ах, батюшка, что вы сделали? невольно воскликнул я. – «То, отвечал мне отец Филарет, чтобы ты не имел пристрастия к вещам». Арсений был впоследствии архимандритом, первым настоятелем возобновленной Святогорской пустыни, отличался строгостью жизни, умея и других руководить по пути спасения.

Те из прежних обитателей Глинской пустыни, которые не могли мириться с реформами энергичнаго настоятеля, оставили обитель. Это было к лучшему: старая закваска не могла заквасить на свой вкус преобразованной жизни глинских иноков, среди которых по примеру Софрониевой пустыни, о. Филарет ввел старчество с ежедневным открытием (исповеданием) помыслов старцу. Старец ближайшим образом имел наблюдение за учениками.

В деле духовнаго руководства и введения строгаго Афонскаго устава глинскому преобразователю немало помогал упомянутый нами старец Василий Кишкин. Во время поездок о. Филарета в Петербург, Киев и другие места, он поддерживал в обители внутренний порядок. Особенное нравственное и благотворное влияние отец Василий имел на своих учеников. Десять лет (1816‒1826 гг.) этот подвижник пробыл на свещнике Глинской пустыни и светил добродетелями и благодатными дарами. Враг спасения воздвиг на него гонение и клевету через одного иеромонаха, к которому присоединились другие и стали постоянно наговаривать настоятелю. О. Василий вынужден был перейти в Площанскую пустынь Орловской губ., где блаженно скончался в 1831 г.

Другой известный подвижник монах Феодот (ум. в 1859 г.), помогал о. Филарету своими действенными молитвами.

Честность и безкорыстие между учениками о. Филарета были общие и весьма обыкновенные достоинства. Одни в обитель вступили нищими; другие все свое вложили в общину, дабы Христовою нищетою обогатиться. Несмотря на то, что не учились в народных школах, некоторые посредством постоянного внимания чтению и пению в церкви, очищением ума и сердца молитвою и деланием заповедей Господних, достигали праваго разумения слов Господа Иисуса Христа и опытнаго ведения путей Божиих в обращении и спасении душ человеческих, утешали и назидали друг друга беседами поучительными; любили очищать совесть свою исповеданием пред отцами духовными; все дела общежития разделяли между собою.

Один очевидец, на глазах которого возобновилась обитель, про Глинскую пустынь говорил так: «Здесь строго исполняется устав Афонской горы. По примеру неутомимаго и строгаго подвижника-настоятеля братия сама исполняла все черные труды, содержала себя. Ни у кого никакой собственности; исповедание во всем почти каждый день. Посему от добраго корня вышли стол же добрыя ветви, в свою очередь укоренившияся в добродетелях и давшия новому поколению новых руководителей. Насколько нам стало известно, восемь учеников приснопамятнаго о. Филарета прямо из Глинской пустыни были назначены настоятелями в другия даже отдаленныя обители нашего обширнаго отечества, четыре – назначены настоятелями по выходе из Глинской пустыни. А сколько было в ней таких, кои в полном смирении и убожестве остались неизвестными миру, но не менее других блиставшие добродетелями. Сколько было получивших от Бога различные благодатные дары, сколько прославившихся истинными наставниками на пути спасения, кои могут быть названы правилом веры, благочестия, целомудрия и воздержания. Из числа их укажем: схиархимандрита Илиодора (ум. в 1879), иеросхимонахов: Антония (ум. в 1842 г.), Амфилохия (ум. в 1860 г.), Макария (ум. в 1864 г.), другого Макария (ум. в 1847 r.) (знаменитаго Алтайскаго миссионера), святогорскаго затворника Иоанна (ум. в 1867 r.). 5 июня 1829 года, напутствуемый старцем Филаретом, отец Макарий выехал из Глинской пустыни, в которой у него окончательно выработался аскетически-созерцательный характер, сказавшийся во всех произведениях и во всей жизни его. Особенно ясно отобразился в нем богобоязненный, смиренномудрый, нестяжательный и деятельно-духовный незабвенный наставник о. Филарет.

Благодетели обители, знавшие о. Филарета в Софрониевой пустыни, желая облегчить ему трудности управления бедным монастырем, приносили свои посильные пожертвования, благодаря которым, сейчас же по вступлении его на должность глинскаго настоятеля произведены были самые необходимые исправления ветхих келий. Не прошло и месяца со дня прибытия о. Филарета, как обитель посетил архипастырь. Он во всем нашел перемену к лучшему. Обрадованный начатками благоустройства, преосвященный Феоктист сказал: «Слава Богу чудодеющему! ныне возрадовася душа моя: вижу Лазаря из мертвых воскресша». Он поблагодарил о. Филарета за многополезное и высокоразумное управление и 1 и1юля 1817 года в Курске наградил его набедренником. После келий приступлено было к возобновлению храмов.

Сделанным о. Филарет не ограничился. Он, сильный духом, закаленный в борьбе со злом и различными препятствиями, с малолетства воспитанный в труде и молитве, сильно болящий о неустройстве вверенной обители, решился перестроить убогую пустынь совершенно по новому плану и вполне успел в этом. Строго обдумав, все с упованием на невидимую, но действительную помощь свыше, и видимую материальную помощь благодетелей, строитель по должности и по постройкам приступает к новой планировке и возведению новых зданий монастыря. Посему ему справедливо усвоено название возобновителя и возродителя Глинской пустыни.

Недостаток средств и поездки в Петербург заставляют его на некоторое время остановиться от энергичной деятельности по возобновлению обители. А когда благочестивые жители столицы и других мест, имевшие возможность ближе познакомиться с о. Филаретом, усердно стали помогать ему своими пожертвованиями, он мог успешнее выполнять свои необходимые планы. И вот с 1823 года постройки снова возобновляются.

Изыскивая постоянные средства содержания обители, на участке земли, подаренном в 1827 года мещанином Моисеем Завадовским, о. Филарет в г. Глухове построил пять лавок, дом и флигель с постоялым двором и всеми хозяйственными службами, кои, отдаваемые в аренду, приносили в то время доходу 800 руб. ассигнациями. На этой же земле поставлено монастырское подворье, состоящее из дома и флигеля. Здесь и при часовне в д. Заруцкой принимались проезжающие в обитель богомольцы и странники. При всех постройках садились деревья, кустарники, разводились фруктовые сады, пчельники, огороды. Ветхая монастырская каменная ограда почти заново построена частями в течение 1823‒1829 годов. Четвертая западная сторона частью застроена каменными сараями. Для осушки прилегающего болота и для надобностей ближней монастырской пасеки вырыта сажелка (пруд) с проточною водою.

Одновременно с постройками келий и хозяйственных служб, о. Филарет не переставал заботиться о храмах. Приделкою боковых каменных притворов он значительно увеличил их вместительность. В 1828 г. все церковное здание покрыто железом, главы украшены золочеными звездочками, кресты позлащены. Спустя четыре года в соборе над престолом сделана резная позлащенная сень, а в 1836 году – новый иконостас изящной живописи, отличной позолоты, стоивший со всеми издержками 15 тысяч рублей (на ассигнации).

На колокольне было мало колоколов. Отец Филарет позаботился один колокол перелить с добавлением половины металла (весит 30 пудов), другой колокол в 42 пуда пожертвовал Белгородский купец Филипп Сторожев. Глубоко веруя в Промысл Божий, без воли Котораго и волос с головы нашей не спадает, и, видя во многих случаях на себе и Глинской пустыни благодатное проявление силы свыше по молитвам Царицы Небесной, отец Филарет в 1826 г. начал постройку «Иверской» каменной церкви, над святыми вратами в благодарную память о чудесах Божией Матери с 1817 года, т.е. со дня вступления его на настоятельство. Но, за недостатком средств, работы были остановлены, пока не нашелся благодетель, пожелавший взять на себя все расходы до окончательной постройки храма. Это был московский почетный гражданин Иван Прокопьевич Лобков, великий почитатель Глинскаго настоятеля. Он окончил храми с сыном своим Алексеем сделал иконостас с иконами, прислал для новой церкви все облачения, церковныя вещи и полный круг богослужебных книг.

В 1831 году храм окончен, внутри и снаружи украшен священными изображениями и, по благословению архипастыря, освящен о. Филаретом. Копия чудотворной иконы Иверской Божией Матери, данная в благословение от Софрониевой пустыни о. Филарету и им особенно почитаемая, помещена в Иверской церкви над Царскими вратами в резном золоченом киоте.

На месте явленя Глинской чудотворной иконы, находящемся за четверть версты от обители, где первоначально была устроена часовня и первый деревянный храм Глинской пустыни, давно уже не существовавший, при о. Филарете на средства известнаго любителя благолепия храмов Божиих А.С. Анненкова построена, вместо старой, новая деревянная часовня с келье. В 1828 году тут поселился братский духовник иеросхимонах Пантелеимон. При его старании тогда же поставили еще два домика и все обнесли забором. На другой год сюда перенесли старое игуменское помещение, и на жительство перешло еще несколько братий, любящих безмолвие. Таким образом, безмолвный скит (ныне называется ближним) получил основание. Отец Пантелеимон происходил из дворян, монашество принял 19 лет в 1776 году в Нямецком Молдаво-Влахийском монастыре. Из Софрониевой в Глинскую пустынь перешел в 1826 году. За благочестие его уважали высокопоставленные лица. Скончался отец Пантелеимон в глубокой старости в 1831 году и, похороненный на месте своих подвигов, положил собою начало новому братскому кладбищу. Отец Пантелеимон умер смертию праведника и погребен в ските, его стараниями сооруженном, у той сосны, на коей встарину явился чудотворный образ преславнаго Рождества Божией Матери. Здесь о. Филарет предполагал устроить церковь во имя праведных родителей Пресвятой Девы и тогда, в день памяти их – 9 сентября, совершать из обители крестный ход с чудотворною иконою. Все это пришлось исполнить уже его преемникам. Таким образом, не считая упомянутых нами построек: каменной церкви, двух часовен с кельями, пяти братских корпусов (трапезный каменный) и двух каменных домов, о. Филаретом поставлено еще 18 деревянных домов (в том числе и находящиеся вне обители), квасоварня, мельница, две крупорушки, сукновальня, конюшни, ледники, амбары и многое другое. Все постройки были одноэтажные, крытые тесом и не оштукатурены, только трапезный корпус покрыт был железом. Во всем видна полная простота, соответствующая простоте характера о. Филарета и внутренней скромности иноческаго общежития. Преобразовательная реформа возобновителя Глинской пустыни ничего не оставила без внимания. Словом, на какую бы сторону монастырскаго управления и иноческой жизни мы ни взглянули, везде увидели бы в о. Филарете умудреннаго опытом пастыря, входящаго во все подробности иноческаго жития, отзывчиваго на все доброе, глубоко понимающаго интересы вверенной ему обители и спасения ближних. В деле возобновления монастыря для о. Филерета было великим утешением сознание труда ради Бога и Царицы Небесной.

Большие поправки старых зданий и новые постройки требовали немало леса, но его не было у Глинской пустыни. Окруженная со всех сторон казенным лесом, она не имела права распорядиться ни одним деревом, даже дрова для отопления покупались.

В 1818 году отец Филарет ходатайствовал об отрезке необходимой части леса для обители. Губернское начальство отказало. Впрочем, епархиальный архиерей не препятствовал по этому делу войти с ходатайством в высшие инстанции. Предав себя и нужду обители покровительству Божией Матери, о. Филарет с братьею с октябре 1819 г. обратился к тогдашнему министру духовных дел князю А.Н. Голицыну. Тот потребовал от непосредственного начальства Глинской пустыни точные сведения о состоянии обители и мнения: до какой степени уважительно прошение настоятеля с братией. Преосвященный Евгений донес, что все имение Глинской пустыни в 1789 году отошло в казну, а оставлено при ней только 36 десятин 494 сажени; обитель претерпевает чувствительную нужду не только в содержании братий, но и в поддержании храмов Господних. К этому преосвященный присовокупил, что Высочайшим указом 1797 г. повелено снабдить монастыри лучшими выгодами, а Глинская пустынь еще не получила и полнаго количества 30 десятин удобной земли. Получив это уведомление, князь Голицын сносился с министром финансов. Последний медлил, не находя возможности на этот раз исполнить желание глинских монахов. Между тем о. Филарет получил из Петербурга уведомление, что без личного его наблюдения за ходом дела в столице трудно ожидать успеха. Братия и благодетели обители предложили о. Филарету воспользоваться советом. При всем нежелании оставить обитель, он вынужден был согласиться на поездку. Путивльские и глуховские дворяне вручили ему одобрительныя свидетельства. Помолившись с братиями пред чудотворною иконою Богоматери, с напутственным благословением преосвященнаго Евгения, отец Филарет в 1821 г. отправился в далекий путь. Немного было у него денег, но Господь внушал боголюбивым христианам помогать о. Филарету без всякой с его стороны просьбы. От своей пустыни он не требовал никаких пособий, а впоследствии на содержание послал туда не одну тысячу рублей.

Прибыв в столицу, Глинский настоятель представился высокопреосвященному Михаилу, митрополиту С. Петербургскому, министру духовных дел и Московскому архиепископу Филарету (Дроздову). Владыка митрополит изволил благословить иеромонаху Филарету стол иметь в лаврской трапезе, а помещение в покоях наместника архимандрита Товии, сподвижника глинскаго строителя по Софрониевой пустыни.

Министр и архиепископ Филарет давали прибывшему подвижнику нужные советы, ободряли его успехом, обещали о деле его иметь усердное попечение и обещание свое вполне исполнили. Князь Голицын сказал о. Филарату, что без Государя просьба его не может быть исполнена. Государь тогда был заграницей, и возвращения его пришлось ожидать более месяца. Впрочем, время это прошло небезплодно для Глинскаго старца-настоятеля и для многих других, кои имели с ним духовное общение.

Наконец Государь Император возвратился. Князь Голицын доложил Его Величеству о знакомстве своем с о. Филаретом, об иноческих его достоинствах, о его опытном знании сокровенных путей в духовной жизни, о нуждах Глинской обители, которые извлекли старца из пустыннаго уединения.

Монахолюбивый Государь, особенно глубоко религиозный в последние годы своей жизни, выразил желание лично говорить с Глинским настоятелем. Князь объявил о. Филарету волю Государя и приказал ожидать. Ожидание продолжалось также более месяца. 5 июля о. Филарет представился Императору Александру I-му в тайном кабинете Его Величества. Пустынник вручил Его Величеству краткую заблаговременно приготовленную докладную записку, в которой просил увеличить штат братии Глинской пустыни (семи монахов) до 20-ти и стольких же послушников, пожаловать из близ находящейся к обители лесной казенной дачи 300 десятин земли и уплатить монастырские долги до 3000 рублей (ассигнациями).

Прочитав записку, Государь обнадежил старца непременным исполнением всех его просьб. Кроме того о. Филарет высказал Государю два своих желания. Для всегдашнего однообразия и ненарушимого исполнения утвердить высшею властью устав, составленный им согласно с Афонским уставом Софрониевой пустыни, и предоставить братии право выбирать настоятеля из своей среды. Последним правом тогда пользовались не все общежительные монастыри, между тем о. Филарет хорошо знал, что переход настоятельской власти к чужому монаху вызывает много недоумений. На просьбы старца последовало согласие Государя, но было повелено войти об этом с просьбой в Святейший Синод. Затем Государь снова принял от о. Филарета благословение и приказал еще быть у него перед отъездом. Уходя, о. Филарет не мог припомнить, какою дверью вошел в кабинет, и направился не в ту сторону, куда следовало. Государь сам отворил для него дверь и сказал: «сюда пожалуйте, батюшка».

Осчастливленный Монаршими милостями, о. Филарет не знал, как благодарить Господа и Божию Матерь, ибо не себе, а Им приписывал весь успех своего дела. Он передал свой разговор с Императором наместнику архимандриту Товии, который в то время был в каких-то скорбях, но, услышав о Высочайшем к нему благоволении, также стал радоваться. Лично о. Филарету он передал на обитель щедрую милостыню, а в 1825 году положил на нее в банк 1000 рублей.

Министр духовных дел обнадежил о. Филарета в исполнении Царскаго слова, потому он считал не нужным оставаться более в Петербурге. Исполняя Высочайшую волю, он перед отъездом вторично явился во дворец и был принят по-прежнему милостиво. Император еще раз обнадежил старца, что просьба о лесе будет исполнена в точности и объявил ему об уплате долгов числящихся за пустынью.

В скором времени по благоволению Государя Императора последовало увеличение штата Глинской пустыни на 13-ть монашествующих, устав обители 24-го августа, того же 1821 года, утвержден Святейшим Синодом и братии даровано право избирать настоятеля из своей среды. Дело же о лесе несколько затянулось, и обещание совершенно было выполнено лишь в1823 году, в котором о. Филарет также ездил в столицу. Благодарная братия обители, в знак этой Высочайшей милости, 4 ноября того же 1823 года составила праздник с целодневным звоном. Благодарна была не только братия обители, но чувства ея разделяли и благодетели.

Промыслу Божию угодно было к имени Императора Александра Павловича, как высокаго благотворителя Глинской пустыни, присоединить Августейшее имя Его супруги. 25 сентября 1825 года на пути в Таганрог, Императрица Елисавета Алексеевна проезжала мимо принадлежащей Глинскому монастырю старой часовни, устроенной при самой дороге, в 5-ти верстах от обители у д. Заруцкой. Здесь старец Филарет с целым собором братии, облаченной в священныя одежды, со святым крестом и водою, с горящими свечами и курящимся фимиамом, вышел на встречу Августейшей путешественнице. Императрица глубоко была тронута такою встречею; с благоговением и слезами приняла окропление святою водою и напутственное благословение отца Филарета: просфору, копию явленной чудотворной иконы «Пустынно-Глинской» и несколько книг духовнаго содержания, имевших близкое отношение к тогдашнему скорбному состоянию души ее и ожидавшим ее тяжким испытаниям. По приезде в Белгород, Государыня приказала Курскому губернатору отослать к настоятелю Глинской пустыни 500 руб. на часовню, при которой пустынножители устроили столь трогательную для нее встречу. Благочестивое желание Государыни исполнено: часовня вновь построена и украшена живописными иконами. Снаружи часовни прибит вензель Августейшей жертвовательницы с надписью вокруг него: «памятник Государыне Императрице Елисавете Алексеевне в проезд в Таганрог 1825 года сентября 25 дня». Вскоре после этого в Глинскую пустынь достигли печальные вести о кончине ея венценосных покровителей. Кроме общих панихид, отец Филарет постановил ежегодно совершать в обители торжественное поминовение 5-го июля, в тот незабвенный день, когда он в первый раз удостоился личной беседы с почившим монархом.

Выше мы говорили, что долгое ожидание отцем Филаретом возвращения Государя Императора было не безплодно для него и для многих других, коим пришлось с ним иметь духовное общение.

Отец Филарет вероятно раньше слыхал о неправославном направлении мистиков; прибыв в столицу, он еще ближе мог познакомиться с ним в разговорах со своими новыми знакомыми, в числе которых был архиепископ Филарет, муж высокопросвещенный, хорошо знакомый со святоотеческими творениями православной Церкви, кои не позволили ему увлечься ложным направлением мистиков.

Когда Глинский настоятель, воспылав ревностию по Бозе и Церкви, хотел обличить мистиков и спрашивал владыку: «не начать ли», мудрый архипастырь советовал «обождать», а между тем во многих откровенных беседах с Глинским строителем о трезвении и молитве, он знакомил протестантствующего министра духовных дел со святоотеческим учением о внутреннем делании, преспеянии и истинном благодатном Богообщении. Не выяснивши князю Голицыну заблуждения, нельзя было начинать борьбу с другими. Но все это, как видно, делалось под предлогом узнать собственную опытность о. Филарета для обстоятельного доклада монарху. В записках 1823 года о. Филарет говорит, что прежде представления Государю, немалое время требуем был на испытание преосвященным Филаретом и духовным министром «о сведении духовнаго делания по дням и по часам» и по испытаниипредставлялся Государю дважды в кабинете Его Величества. Слушая святаго старца, опытом изведавшаго высшия духовныя восхождения, всем существом отдавшагося Богу, говорившаго с пламенною ревностью о спасении ближних, князь не мог отрицать истины, бывшей на стороне строгаго пустынножителя, от котораго веяло согревающею теплотою, слова котораго невольно проникали в сердце и заставляли верить… «Возлюбив его, как приснаго о Господе», архиепископ Филарет и князь Голицын, «находили не малое утешение в духовном общении» с подвижником.

Между тем бывший в то время в столице «известный во многих местах России по остроте ума, чрезвычайной памяти и любознательности кдуховному любомудрию, Петр, слепой телесными очами, но мысленными видящий, – чего многие и зрячие не могут видеть», найдя в лавре отца Филарета, с которым имел духовное общение в Софрониевой пустыне, повел его в дом высокопоставленной особы, пожелавшей слышать из уст старца слово Божие. Тот же Петр начал обходить многие дома благочестивых граждан, возвещая им о своем общении с отцом Филаретом, о духовных познаниях последняго. Таким образом, в высшем столичном кругу обратили внимание на глинскаго настоятеля и принимали его во многих знатных домах, где он вел духовные беседы. Не обошлось при этом без искушений. Не раз пришлось отцу Филарету входить в состязание с неправомыслящими, кои были им побеждаемы, а некоторые и совершенно обращены на путь истиннаго спасения.

В один день Пасхи отец Филарет был в доме некоей высокопоставленной особы среди большого светского общества; беседа шла исключительно о мистическом учении, при этом старцу по необходимости пришлось выслушивать, преимущественно от одного свободомыслящего, грубые осуждения служителей св. Церкви. О. Филарет пока молчал. Ослепленный самомнением вития перешел на умную молитву. Отец Филарет со вниманием слушал его неправые суждения. Наконец дух подвижника до того возмутился, что он не мог противиться, чтобы не сказать обличительного слова, и слово это излилось, как слово Божие – с силою и властию. В заключение о. Филарет изложил святоотеческое учение о внутреннем делании от первых степеней до высших восхождений. Все это принудило совопросника закрыть глаза и умолкнуть. Слух о таком состязании распространился и усилил желание пользоваться наставлениями отца Филарета. Являясь то здесь, то там, он сеял слово Божие и на песке, и на камне, и на доброй земле.

На другой (1822) год отец Филарет потребован был в Петербург, где два раза представлялся Государю Императору, с которым долго беседовал против странных учений. Кажется и в эту поездку отцу Филарету пришлось открыто вступить впрения с еретичествующими мистиками. Иеродиакон Серапион, сподвижник отца Филарета по Софрониевой пустыни, муж высокой духовной жизни, перейдя в 1849 году в Глинскую обитель, передавал братиям, что на уверения мистиков о благодатном ощущении сердечной молитвы в правой стороне груди о. Филарет возразил: «там сердца нет, сердце на левой стороне». Когда у отца Филарета потребовали доказательств о правильности взглядов в опровержение их ложного мнения об умной молитве, старец, обладая необыкновенною памятью, указывал не только названия книг святаго отца, так или иначе говорящаго, но даже главы или страницы книги. Приносили книги, справлялись, убеждались в верности слов о. Филарета, удивлялись его знанию, памяти и должны были сознать себя побежденными. В прениях, надо полагать, участвовал Лабзин, представитель русского мистического учения. Он в предании Глинских иноков вспоминается, как побежденный отцом Филаретом.

Кроме защиты святоотеческаго учения о высших степенях богообщения и умно-сердечной молитвы Иисусовой, о. Филарету пришлось быть защитником монашества и для этого в четвертый раз совершить поездку в северную столицу. Предание по сему поводу говорит следующее:

В 1825 году в небольшом кружке С.-Петербургскаго высшаго белаго духовенства, к которому примкнула также часть и светского высшего общества, была возбуждена сильная полемика против монашества. Император Николай I-й, будучи благосклонным к монашеству и обителям, пожелал, чтобы спорный вопрос был решен немедленно. Для решения спора, между прочим, был послан в Глинскую пустынь нарочитый (фельдъегер) из С.-Петербурга за настоятелем иеромонахом Филаретом, славившимся святостию жизни. В это же время был в С.-Петербурге отец Евгений, (строитель Болдинскаго Воскресенскаго монастыря, Астраханской епархии), познакомившийся с отцом Филаретом, когда проездом посетил Глинскую пустынь. Вместе с отцом Филаретом, отец Евгений удостоился представиться Государю Императору, в присутствии котораго и происходил спор. Во время этого спора, о. Филарет и Евгений не хитро-сплетенными, но простыми и чуждыми высокопарнаго красноречия беседами, основанными на неопровержимых доказательствах, отвергли все доводы своих оппонентов.

Узнав обуспехе этих прений, отца Филарета вызвали в Киев, где он был два раза. По словам его племянницы (дочери двоюродного брата) престарелой Ульяны Ильиничны Гомоненко «дядя ея (отец Филарет) во второй раз гостил в Киеве месяц и был принят у разных благочестивых знатных особ».

Оказывая благотворное влияние на многих силою благодатнаго своего слова, о. Филарет, составлением уставов для трех женских общежитий, повлиял на благоустройство Екатеринбургскаго, Борисовскаго и Уфимскаго женских монастырей.

Первый монастырь (Одигитриевский Богородицкий) возник в Оренбургской губернии, в Челябинске. Настоятельницею была девица Анна Максимовна, а по утверждении монастыря, в пострижении Агния, в сане игуменьи управлявшая монастырем до 1872 г. и 14 сентября того же года скончавшаяся.

Второй монастырь (в честь Казанской Божией Матери) в г. Троицке, Оренбургской губ., основан женою протоиерея Озерецковскаго, который в начале своего священства поступил священником в Уфимский монастырь, и жена его, полюбив обитель, начала изучать правила и порядок монастырской жизни и, по переводе ее мужа в гор. Троицк, начала устраивать из Общины Травниковской обитель, переведя общину из с. Травников в гор. Троицк. Первая игумения здесь была Иоанникия, переведенная из Уфимскаго монастыря, от котораго заимствовала весь устав о. игумена Филарета, котораго она неоднократно видела в сновидении, и в необходимых случаях он давал ей наставления.

Третья обитель (Успенская) в Оренбурге.

Четвертая обитель (Тихвино-Богородицкая) в г. Бузулуке, Самарской губ., основательницею ея была девица впоследствии игумения Евгения, заимствовавшая устав Благовещенскаго монастыря.

Пятый монастырь (Пророко-Ильинский), заимствовавший оттуда же свойустав, находится в г. Мензелинске, Уфимской губ.

Шестой монастырь (Троицкий) находится в гор. Бирске Уфимской губ., первая настоятельница котораго была из монахинь Благовещенскаго монастыря.

Вот шесть монастырей, происшедших от первоначального Уфимского монастыря, в которых живет более тысячи душ, молитвенно воспоминающих батюшку Филарета.

Выше сказанным не исчерпана вся польза от поездок о. Филарета в С.-Петербург. Во вторую поездку Глинский настоятель показал в Святейшем Синоде свое «Поучение к новопостриженному монаху», которое и было в 1824 г. напечатано по-славянски в С.-Петербургской Синодальной типографии и разослано по 10 экземпляров в каждый монастырь.

В Глинской пустыне поучение отца Филарета читалось по кельям, ав день пострижения кого-либо из братий – в трапезе.

Кроме четырех общежительных уставов и поучений монахам, отцом Филаретом составлено: «Наставление о должности духовника, служащаго инокиням. Краткое изъяснение» о явлении Пустынно-Глинской чудотворной иконы и «Краткое описание» Глинской пустыни.

Кстати скажем здесь и о других письменных трудах отца Филарета. В Софрониевой пустыни между продолжительными богослужениями, келейным правилом, обязанностями уставщика и благочиннаго, а также среди трудов по садоводству, о. Филарет находил еще возможность писать книги.

Печатные издания творений св. отец в то время составляли большую редкость, и вот св. подвижник древняго благочестия, желая жаждущую свою душу благочестия напоить водами, переписывал довольно обширные их творения, некоторые церковные службы и нотные книги, уставом и весьма красиво.

При списывании книг, необходимо было учиться рисованию, так как в начале и конце статей принято было рисовать разные виньетки или так называемые «Заложки», а также украшать разными рисунками большие начальные буквы. И тут о. Филарет оказался мастером своего дела, недаром говорится: терпите и труд – все перетрут.

Не менее искусно о. Филарет писал нотные книги. Им написано пять Ирмологиев и несколько других более мелких церковных произведений нотами квадратной формы. Как знаток пения о. Филарет сам перелагал священные песнопения, комбинируя церковные молитвы и особенно хорошо известный ему древний Киево-Печерский распев. Во второй части одного писанного им Ирмология указывается, что ирмосы восьми гласов второй раз исправлены полным переложением, как они положены в древнейших Ирмологиях. В том же Ирмологиипосле первой части и в начале третьей части указывается на третье исправление. Конечно, отцу Филарету немало пришлось употребить труда и времени, пока вполне приблизился к точному выражению древней церковной мелодии. В таком виде он ввел свой обиход в Софрониевой пустыни и перенес его в Глинскую обитель; а из последней обиход перешел в другие монастыри (Святогорский, Чуркинский и проч.). О. Филарет сам руководил клирошанами, и под его управлением они пением своим умиляли богомольцев до слез. Он, как опытный молитвенник, отлично понимал, что только хорошо усвоенное церковное пение поется согласно, с чувством и дает место молитве. Он предпочитал петь лучше одно и то же, хотя бы и самое простое, чем петь часто переменяемые композиции, при которых нельзя вполне рассчитывать на твердое усвоение их всеми. Чем далее от естественного пения, чем искусственнее поставлена духовная пьеса, тем менее в ней истиннаго молитвеннаго духа: слух лелеется, а душа и сердце остаются пустыми. Очень громкие, потрясающие звуки, быстрые переходы голосов, частые видоизменения их, с желанием более угодить людям, чем Богу, не должны иметь места среди смиренных монахов. Бог любит разумных и благоговейных молитвенников. Посему благочестивый Глинский настоятель в своей обители не допускал партеснаго пения. Во избежание каких-либо поползновений к этому, кроме Ирмологиев, он написал еще нотную литургию и несколько «Херувимских», с указанием дней, в какие оне должны исполняться. Таким образом, весь круг богослужебнаго пения Глинской пустыни отличается древнею церковною мелодией. При писании нот он обращал особенное внимание на точное и неторопливое произношение текста священных песнопений и потому в них преобладает не столько музыка, сколько чувство, воодушевляющее молящихся в ту или другую минуты церковной службы.

Отец Филарет всеми средствами старался о благоговейном, истовом богослужении. Сам следил за этим, и делом и словом научал других. По возведении монаха Серафима в сан иеродиакона, он говорил ему: служи, как ангел, возноси, яко трубу, глас твой (Ис. 58, 1). В виду таких забот о. Филарета, богослужение Глинской пустыни, с его особенностями древних афонских обычаев, величественно и торжественно; на молящихся оно действительно производит глубокое и неотразимое впечатление. Но отцу Филарету пришлось за него понести немало скорбей; сколько требовалось настойчивости, чтобы навсегда ввести установленный порядок. Пока устав не был утвежден, старцу предлагали иные правила, или оспаривали вводимое им.

Видя по опыту, как трудно поддерживать в неизменной целости чин богослужений и общежития, при постоянно появляющемся поползновении слабых и немощных на разные льготы, и желании каждого удовлетворить собственному вкусу, строгий ревнитель святоотеческих правил вынужден был позаботиться об ограждении на будущее время от изменений и сокращений введенного им чиноположения. Отсюда явилась необходимость письменного устава и утверждения его высшею церковною властью. Составленный о. Филаретом Глинский устав состоит из трех отделов, разделенных на 36 глав.

Коснувшись келейных трудов о. Филарета, скажем вообще о его образе жизни и келейной обстановке. Настоятельское помещение состояло из трех малых комнат с прихожею, но о. Филарет жил собственно в одной, прочие же служили на случай приема посетителей. Келья эта была для старца и спальнею, и кабинетом, и молитвенной комнатой. Она была длиною шесть, шириною три аршина. Дневной свет освещал ее с северной стороны через одно окно, и то почти всегда закрытое скромной занавеской. Отрадные лучи солнца проникали в нее только в долгие летние дни последними обликами своего захождения. Но вечное Солнце правды – Христос освещал его боголюбивую душу. Этого было довольно для него. Деревянная скамья с прибитыми с трех сторон стенками, наподобие гроба, сеном набитый мешок и такая же подушка служили смиренному настоятелю и одром для сна и седалищем для письменных занятий. Самой простой отделки на двух подножках деревянный стол, кое-как приставленный к окну, два простых стула, один полушкафчик и несколько деревянных полочек в углу с книгами, составляли всю мебель и всю пустынную роскошь о. Филарета. Все в ней бедно и просто, но все чисто и опрятно; все собственными его руками приводилось в порядок и чистоту. Не сребролюбивый и не вещелюбивый, он не имел у себя ничего излишнего; необходимые для употребления вещи были самой низкой работы. Так: подсвечник с тенником сделан был из листового железа плохим монастырским кузнецом; деревянная песочница была залеплена местами сургучем. Все это служило отцу Филарету несколько десятков лет. В келье своей старец затворялся после трудового дня: тут совершал монашеское правило и изливал молитвы ко Господу; тут подвергался различным страхованиям от врага спасения; тут удостоился видеть Пресвятую Деву Богородицу; тут, вместо отдыха и покоя, подвижник часто просиживал за письменной работой или в беседах с братиями до полуночи, и с первым ударом колокола (в 12‒1‒2 час. ночи) спешил в храм на утреню. Когда и сколько времени он упокоивал изможденное тело свое,– неизвестно.

Кроме чтения святоотеческих и духовно-нравственных книг и писания собственных сочинений, ему приходилось вести деловую переписку по управлению монастырем, громадную корресподенцию со многими благодетелями обители и личными почитателями, в числе которых было много высокопоставленных особ из Петербурга и других городов нашего обширного отечества. По словам знавших отца Филарета, из-под пера его выходило в год до 750 писем, которые не всегда были краткими по содержанию и в большинстве случаев заключали в себе наставления просившим его советов.

Пастырскую потребность быть всем для всех о. Филарет сознавал во всей силе. Он всего себя пожертвовал Богу и ради Бога ближним желая их сделать сосудами во всякое время благопотребными небесному Домовладыке. Двери кельи его открыты были для всех даже и ночью. Старец был доступен, прост и добр в обращении. Всех принимал с радостью, всех наставлял, ободрял, утешал, внушая бдительность против искушения.

Однажды рясофорный монах о. Иоиль (впоследствии старец-схиархимандрит Илиодор), придя к о. Филарету, объяснил ему бывшее с ним ночное страхование. На это настоятель отвечал: «что делать; мы, монахи, всегда должны быть готовы к встрече нашего сопротивника. Прошедшую ночь и мне было искушение. Я стоял на молитве, двери у кельи были на крючке. Вдруг, послышалось, будто дверь отворяется; я обратился и вижу следующее: у дверей стоит страшный араб; голова курчавая, зубы оскалены, а глаза, как огненные угли. Оградив себя крестным знамением, я продолжал свое правило, а он вышел тем же путем. Так, брат, и ты поступай: если явится тебе враг в каком виде, не обращая ни на что внимания, огради себя крестным знамением и продолжай свое дело; без попущения Божия ничего не сделает». Сколько было подобных случаевс о. Филаретом, то знает Бог да боголюбивая душа подвижника.

Черты лица о. Филарета дышали девственною красотою, душевным миром и радушием. В последние годы благолепный лик его ясно свидетельствовал о многострадальной труженической жизни. Еще прежде смерти преподобный старец носил мертвое тело не только потому, что оно у него было в состоянии полнаго безстрастия, но и потому, что изможденное трудами и постническим воздержанием, походило скорее на кости, обтянутыя кожей. Только одни искрящиеся глаза да дела его показывали в нем живаго человека. Утром после литургии, как говорил живший у о. Филарета 10-ть лет келейником Константин Ю-нков, вместо чаю, старец велит накрошить в чашку черного хлеба, налить воды или квасу, сам польет постным маслом, благословит и вместе с келейником кушает.

Когда о. Филарет бывал в трапезе, то, пользуясь случаем сбора всех вместе, после обеда предлагал братии краткие, но проникнутые убеждением, наставления.

Озабоченный по званию настоятеля многосложными делами и обширными частными сношениями с разными людьми, искавшими в его духовной мудрости путей ко спасению, он не мог всегда участвовать в общей трапезе.

Зная опытом, что телесные подвиги и постничество иногда возбуждают самообольщение, он весьма внимательно наблюдал, чтобы никто из братии не вдавался произвольно в подвиг, а всего лучше держался царскаго пути- середины.

Любя труд и опытом познав от него пользу, старец поощрял к нему братию собственным примером. Часто трудясь то в одном, то в другом месте, то с лопатою, то с топором в руках, он говорил: «томлю томлящаго», то есть утомляю плоть мою, противящуюся духу моему. Он преимущественно занимался посадкою деревьев и разведением фруктовых садов. Такой труд соответствовал его духовному деланию: там, в насажденных им деревьях, развивалась сила растительная, здесь, в сердцах духовных чад его, благодатию Божиею развивалась и возрастала жизнь духовная.

По мере развития хозяйства, требовалось увеличивать и послушания, заводить новые и новые порядки, соответственные духу иночества. Отцом Филаретом вновь установлены послушания: благочинного, уставщика, ризничего, эконома, ключника, будильщика, огородника, привратника, лесников, садовников, портных, сапожников, кузнецов, плотников и проч.

Братие, имеющие голос, должны были петь в церкви. Это преимущественно относилось до священно-иноков.

Пение их на клиросе отмечалось в послужных списках. Кроме того, некоторые священнослужители исполняли должности палатнаго письмоводителя и проч. Певчие в свободное время занимались переплетом книг, делали ложки, плели корзины, вязали четки, исполняли общие послушания. Трудолюбивый отец Филарет не любит видеть братий без дела. В часы досуга и в праздники он требовал упражняться в чтении Священнаго Писания, святоотеческих книг или беседовать с опытными старцами.

Как добрый пастырь словеснаго стада Христова, отец Филарет ежедневно обходил почти все послушания и наблюдал за исполнением заведенных святоотеческих порядков. Посещения настоятеля сопровождались назидательными беседами, советами. Стараясь ободрить тружеников, утешал их надеждою будущаго вечнаго воздаяния. Пот, проливаемый на послушании, говорил он, имеет в очах Божиих такое же спасительное для трудящихся значение, какое имеет кровь, пролитая мучениками. Для всякого из братий у настоятеля находилось или душеспасительное слово, или радушный привет, или особенное внимание к труду. После этого братия чувствовали в душе полный мир, неизъяснимое утешение и приятное забвение всех своих тягостей. Такое возмездие бывает истинным исполнителям послушания.

Слава о мудром управлении Филаретом обителью разносилась повсюду. Современники его о нем и его монастыре отзывались весьма высоко.

Преподобный Серафим Саровский тоже знал о. Филарета по духу и питал к нему глубокую любовь о Христе. Случалось, что просивших благословения на вступление вмонастырь о. Серафим посылал к о. Филарету, указывая на обитель его, как на великую школу иноческой жизни.

Отец Филарет в свою очередь не мог не почитать великаго Саровскаго подвижника. Уже одно то, что он удостоился видеть душу его, со славою возносимую ангелами на небо, показывает нам близкое взаимное духовное общение святых старцев. Отец Филарет многим рассказывал о своем видении. Это было так. Ночью 2-го января 1833 года после утрени, стоя на крыльце своей кельи, о. Филарет увидел сияние на небе и чью-то душу ангелами с пением возносимую на небо. Долго смотрел он на это чудное видение, подозвал к себе некоторых братий, тут случившихся, указал им на необыкновенный свет и, подумав, сказал: «Вот как отходят души праведных! Ныне в Сарове почил отец Серафим». Видеть сияние сподобились только отчасти двое из братий. После узнали, что точно в ту самую ночь скончался отец Серафим.

И не только великие благочестивые подвижники, но и Сама Матерь Божия изъявила Свое особое благоволение к Глинской пустыни при игумене Филарете. Однажды накануне празднования Иверской иконе Богородицы, после бдения, о. Филарет читал акафист Царице Небесной. Во время пения последнего кондака: «О, Всепетая Мати» удостоился видения Преблагословенной Девы Марии.

Соутешаясь любимыми чадами своими и благопоспешением в делах, о. Филарет однако терпел немало скорбей и огорчений, непременных спутников всякаго богоугоднаго дела, но все переносил ради Бога и спасения многих, помня Того, Кто Сам за грехи рода человеческаго пострадал даже до смерти. При благодатной помощи Христа Спасителя, он непоколебимо и равнодушно принимал все раны, нанесенные ему от невидимого врага через злобу человеческую, прощал, незлобствовал и наслаждался (внутренним) спокойствием.

На него клеветали свои и посторонние, перетолковывая его благия намерения в худую сторону. У многих о. Филарет был не в милости. Приведем здесь несколько случаев, кои яснее обрисуют сказанное нами в общих чертах.

Один брат, выведенный чем-то из терпения, вбегает однажды в келью настоятеля и поносит его весьма оскорбительными словами. Что же делает старец? «Иди, говорит он спокойно ругателю, иди, говори и поноси меня вслух всей братии». Этими словами он обезоружил неразумнаго.

Другой брат, по вражескому наущению, за бдительное попечение о спасении и неусыпный надзор, питал к о. Филарету близкое к ненависти нерасположение. К единомысленному своему приятелю он писал письмо, с невыгодной стороны рисовавшее попечение о. Филарета о спасении братий, и поручал это велеречивое послание передать другому лицу. Посланный с письмом по какому-то случаю попал в руки полиции, которая при обыске нашла у него вышеупомянутое письмо и, ознакомившись с содержанием, препроводила его к о. Филарету. Последний, прочитав письмо, призвал к себе автора его и с кротостию открыл все пути его заблуждений. При нем сжег письмо, а раскаявшегося простил. Впоследствии о. Филарет не только не памятозлобствовал, но и не воспоминал даже о нанесенных ему оскорблениях.

Желая сделать препятствие благочестно живущим, враг спасения омрачает разум разумных для совершения чего-либо неразумного и потому неудивительно, если на о. Филарета, между другими клеветливыми доносами архипастырю, был и такой: будто о. Филарет прекратил молебныя пения пред явленно-чудотворною иконою Рождества Пресвятыя Богородицы. На явную клевету о. Филарет ограничился молчанием, – оно у истинных подвижников заменяет оправдание, которому не всегда верят.

Прошло три года неутомимой деятельности отца Филарета по возобновлению обители, утверждению устава, заведению порядка на всех монастырских послушаниях. Все клонилось ко славе Божией и благу обители, но не прекращались на него разные пререкания. Многое из его действий не нравилось привыкшим к самоволию и возбуждало ропот и оскорбления, отчего тягость настоятельскаго креста еще более увеличивалась. И вот его боголюбивая душа вспомнила Софрониевское уединение, стала желать единаго на потребу. Отец Филарет просил казначея пустыни иеромонаха Анастасия принять на себя настоятельскую должность. Видя явное благоволение Божие к смиренному настоятелю, казначей отклонил сделанное ему предложение. Обстоятельство это смутило подвижника. И он остался. А скорби и неприятности своим чередом продолжались. В 1831 году один протоиерей сделал на Глинскаго строителя донос вновь прибывшему на Курскую кафедру епископу Илиодору. В доносе говорилось, что в скиту Глинской пустыни свободно гуляют женщины, и о. Филарет с ними проводит время. Преосвященный, напротив, слышал только хорошее. Желая проверить справедливость доноса, он из Курскаго собора прямо поехал в Глинскую пустынь и, не заезжая в монастырь, отправился в скит, где тогда безмолвствовал благочестивый иеромонах Антоний со смиренным послушником Феодосием. Оба они были великие подвижники. Антоний много и долго молил Господа открыть ему время кончины, но, вместо сего, ему дан дар слез, обильно истекавших во всякое время. Архиерей с некоторыми из скита направился в келью иеромонаха. На сильный стук в дверь, Антоний вышел в мантии и епитрахили весь в слезах. В это время он вычитывал у себя вечерню.

Добрый архипастырь был поражен. Осмотрев убогое, тесное помещение подвижников, в котором, кроме икон, простого стола и скамейки ничего не было. Владыка убедился, что тут место не гулянья, а молитвы и плача. Отечески побеседовав с подвижником, он поехал в монастырь. Там шла вечерня. Входит в храм и что же видит? Отец Филарет с братиею перед царскими вратами поют вечернюю песнь Сыну Божию: «достоин еси во вся времена пет быти гласы преподобными». По окончании богослужения преосвященный Илиодор посетил келью отца Филарета. Вместе с архипастырем хотели войти три барыни; не желая нарушить монастырский устав, настоятель возбранил им вход. Видя это, преосвященный совершенно убедился в клевете на смиреннаго настоятеля и в ответ на благодарность его за посещение обители, сказал: «а знаешь ли, брат, зачем и почему я приехал в обитель? На тебя был донос, справедливость котораго мне захотелось проверить самому, и вот приезжаю неожидано для вас в скит: встречаю здесь иеромонаха, славящаго Бога; приезжаю в монастырь, и здесь застаю всех на молитве; – в чем тя застал, брате, в том и сужду».

Впоследствии, даже на шестидесятилетняго старца не переставали клеветать люди, опутанные сами страстями. Так он раздражил врага спасения своими добродетелями.

Особенно много неприятностей претерпел отец Филарет от эпитимийцев, кои за какую-либо вину епархиальным начальством на некоторое время посылались в обитель для усовершенствования благочестивым примером добрых иноков и вместе с последними должны были нести различные монастырские труды. Но благое намерение своего начальства, направленное к душевному благу, некоторые энитимийцы вменяли, как наказание, и наказание незаслуженное. Прибыв в обитель, они, по внушению духа злобы, возмутительными поступками нарушали покой братии и благочиние монастыря. По необходимости приходилось принимать разные меры, еще более ожесточавшие эпитимийцев; они сами делались наказанием для обители. Немощные из братий, не утвердившиеся в иноческой жизни, соблазнялись эпитимийцами или были соблазняемы ими. В числе эпитимийцев иногда состояли люди значительные, имевшие сан и средства. Сами виновные, они писали на невиннаго настоятеля доносы начальству. После многих вразумлений, когда неблагоповедение эпитимийцев становилось нетерпимо, о. Филарет, желая быть безпристрастным, поручал самим братиям разобрать неблаговидные пустыпки таких лиц и письменное решение собора братства представлял епархиальному начальству.

Кажется, ни при каком настоятеле не присылали в Глинскую пустынь столько эпитимийцев, как при о. Филарете. Для обители они были как неизбежное зло. Правда, под влиянием убеждений о. Филарета и высокаго примера братий, многие исправялись, и старец с удовольствием хлопотал об облегчении им эпитимии, о снятии запрещения в священнослужении и т.д. По окончании назначенного срока, он одобрял их поведение, и они получали от добраго старца подарки, иногда деньги на дорогу и, благословляя Бога, уезжали из обители, на всю жизнь оставаясь признательными своему благодетелю.

Несмотря на громкую известность в столице, отец Филарет все время считался строителем без права ношения настоятельскаго посоха, который ему вручен был только в1835 году: «за примерное поведение и попечительность в благоустроении обители». Получив предписание явиться в епархиальный город, «щедрый без расточительности и бережливый без скупости», трудолюбивый настоятель пришел в столярную мастерскую своей обители и сказал столяру: «Консистория требует меня в Курск за получением посоха. Знаю, что там он обойдется весьма дорого;-чтобы напрасно не тратиться, дай клену, мы сами сделаем посох. Отпилив древко и дав его отделать столяру, он сам сделал костылик, и посох был готов. Получив посох на 19-м году столь благотворнаго управления Глинской пустынью, отец Филарет доносил преосвященному Илиодору, епископу Курскому и Белоградскому, что хотя архипастырское благоволение и превосходит слабые его труды и заслуги, но одушевляемый и побуждаемый радостнейшим участием братии и именитых благотворителей, он, при содействии их, потщится всемирно, хотя несколько быть достойным оказаннаго благоволении, «к чему да укрепят изнемогающия уже силы мои, святое благоволение и многопомощныя молитвы Ваши, преосвященнейший владыка».

В 1839 году «за прохождение настоятельскаго служения с 1817 года при поведении весьма честном с отличным усердием и особенною для обители пользою» отец Филарет возведен в сан игумена. Такое медленное награждение такого достойнаго мужа главным образом зависело от его собственнаго смирения, истинно в душесознававшаго свое убожество. Он и в письмах подписывался убогим старцем. Этот убогий старец, тихо и мирно трудясь во славу Божию, искал не земных, а небесных наград.

Как только своим безошибочным религиозным чувством познал русский народ истиннаго угодника Божия, под мудрым руководством котораго началось в Глинской пустыни благоговейное богослужение и нравственное возвышение братства, он стал стремиться туда для утоления своей духовной жажды. Чем далее, тем более число богомольцев увеличивалось; глухая, малоизвестная, бедная заурядная обитель стала славиться по всей России. Ее стали посещать не одни простые богомольцы, но и высокопоставленные особы.

Отец Филарет воистину был муж добролюбивый, и благотворить было потребностью души отца Филарета.

Настоятель всех радостно принимал, всем давал спасительные наставления. В отеческих беседах его высказывалось много духовной опытности.

Благочестивые богомольцы Глинской пустыни нередко вносили свои пожертвования, а благодарная обитель молилась о здравии и за упокой благотворящих. Для поминовений о. Филарет завел строгий порядок. Кроме обычных церковных заказных поминовений на проскомидии, ектении, литии, молебнах и панихидах, он установил священнослужительскоечтение во время литургии в алтаре «Большаго синодика, неусыпаемое бдение живих за умерших,на котором в особом помещении чреда чредою старцев день и ночь читает Псалтирь с поминовением отец, братий, благодетелей обители и сродников их; ежедневное поминовенье о здравии и за упокой на проскомидии по особому синодику. Такое же поминовение о здравии на ежедневных акафистах, в простые дни поминовенье умерших на литиях, после утрени и вечерни и панихиды по пятницам за упокой братий и благодетелей. Это установление еще более привлекло благотворителей. Их жертвы дали возможность обратить внимание и на плачевное состояние ризницы. Начиная с 1821 года, в течение десятилетия, о. Филарет успел обновить или заменить новыми благолепными вещами всю ризницу. Но более всего в нее поступило Евангелий, сосудов, крестов, облачений и других предметовот знавших о. Филарета высокопоставленных лиц Петербурга и Киева.

Заботясь во всех отношениях о благосостоянии обители и благолепии храмов, мог ли о. Филарет забыть главную виновницу всех милостей, изливаемых на Глинскую пустынь? Мог ли забыть Верховную Покровительницу Глинской пустыни, к Которой всегда прибегал? Нет, он благолепно украсил Ея чудотворную икону.

От полного изнеможения сил однажды за два дня до праздника Рождества Христова с о. Филаретом случился удар. Пономарь, пришедший в полночь принять обычное благословение звонить к утрени, на свой молитвенный возглас не получил ответа. Смущенный этим, он с помощию келейника выломал дверь кельи и нашел старца в безчувственном состоянии. Отец Филарет лежал одетый на скамье у стола, за которым работал ночью. После долгих усилий собравшиеся братия успели привести его в чувство. Больной открыл глаза, и как бы не понимая причины собрания братий, смотрел с удивлением. Ему сообщили о случившемся с ним припадке и предложили совершить над ним елеосвящение. Во время Св. таинства силы старца возстановились. По окончании соборования, он надел поверх мантии епитрахиль и, прочитав молитву: «Верую, Господи», причастился Св. Таин». Тогда некоторые сказали: «После Вас, батюшка, обитель наша совсем раззорится «Не раззорится, а созиждется, увеличится и процветет», ответил им о. Филарет. Понимая опасения братий о его здоровье, он добавил: «Я еще проживу два года, да и ныне пропоем «Трипеснец», а послезавтра – «Слава в вышних Богу». С этими словами он поблагодарил братию за преданность и любовь к нему. На другой день уже был бодрым, служил «Царские часы», и в праздник Рождества Христова литургию. Но с этого времени начал чувствовать сильную боль в груди, которая впоследствии перешла в жестокую чахотку. Старец, всю жизнь устранявшийся медицинских пособий, не изменил этому правилу и при конце жизни. Несмотря на крайнее изнеможение телесных сил, он не оставлял обычнаго многотруднаго образа жизни. За шесть недель до своей кончины, всю первую неделю Великаго поста 1841 г. ходил в церковь, становился на клирос и пел; в неделю Православия еще служил литургию, но уже ослабевшим голосом. Это была последняя безкровная жертва Богу, совершенная отцом Филаретом о спасении мира. Впрочем, в следующия седмицы он ненадолго выходил из кельи, а в Крестопоклонную неделю был в последний раз в церкви и даже слегка пел. Дел обители не оставлял: к нему ежедневно являлись должностные лица из братии за распоряжениями и миряне за наставлениями. Отец Филарет всех удовлятворял. На Страстной неделе выходил еще в коридор для благословения. Настал Великий Четверток, когда в Глинской пустыни совершается общее елеосвящение всех находящихся в храме. Кто-то предложил о. Филарету совершить над ним в келье последование Св. елея. Старец отложил до Субботы. По елеосвящении в Субботу, крайне слабым он вышел в гостиную, прочитал молитву пред причастием и приобщился Св. Таин Христовых. Благословив братию, просил у всех прощения и молитв о себе, и более его не безпокоить. О. Филарет в молчании и уединении встречал приближающуюся кончину, посвящая себя единому Богу. Но вот наступил радостный Светлый день Воскресения Христова. Преподобный подвижник как-будто обновился, сделался бодрее, благословил пришедшаго к нему пономаря звонить к пасхальной утрени, сделал распоряжение относительно богослужебных риз и состава священнослужащих. Так до самой почти смерти блаженный старец продолжал исполнять свои обязанности и только тогда прекратил свою благотворную деятельность, когда живительный елей, поддерживающий жизнь в его лампаде, израсходовался до последней капли. По окончании литургии, больной скушал два яйца и немного сметаны. Весь первый день Пасхи он провел в духовной радости.

В час пополуночи под понедельник потребовал к себе духовника. Тот приобщил его Св. Таин и прочитал молитвы на исход души. При этом о. Филарет с сердцем, исполненным любви и сетования о разлуке, ещемог благословить каждаго подходившаго к нему. К расссвету все заметили близость оставления им земной юдоли, но до самой смерти старец говорил и сохранил память. Он завещал: если тело его не будет разлагаться, ждать на погребение брата его, офицера. Пред звоном на проскомидию, звоном последним для слуха отходящаго в нерукотворенный храм небесный, о. Филарет, окруженный сетующей братией, сидя на своем жестком ложе, при помощи одного брата, сложил крестообразно руки на письменном столе и преклонил на них голову с молитвою ко Господу. Пробыв в таком положении около трех минут, он без посторонней помощи сел прямо, склонил голову на грудь и тихо, без всякаго вздоха, скончался, как бы заснул. Это было 31 марта 1841 год в шесть с половиной часов утра, во время совершения проскомидии, на которой свято почивший старец немедленно и был помянут заупокой.

По отношению отца Филарета к возобновленной им Глинской обители, в описании последней как-то было сказано: и доселе игумен Филарет духом живет в Глинской пустыни, он многим являлся из братий, разрешал им недоумения, подавал советы, предостерегал от опасностей. И это вполне верно.

Благочестивая девица дворянка Мария жила у сестры и няньчилась с ее детьми. Она хотела поступить в монастырь, но неблагоприятно сложившиеся обстоятельства не позволяли ей исполнить желания; однако Господу угодно было призвать в вечность из монастыря: она скончалась в Глинской пустыни, куда приехала помолиться. Ночью, по ея кончине, во сне явился игумен Филарет настоятелю о. Иннокентию и велел ему «похоронить Марию». Мария была торжественно погребена в ограде скита, основаннаго на месте явления чудотворной иконы «Пустынно-Глинской».

Во дни великой скорби, говорил один из почтенных иеромонахов Глинской пустыни, враг спасения стал внушать мне мысль об уходе в другую обитель. Во сне явился мне о. Филарет и сказал: «уйдешь,– сгорит душа твоя, не оставляй моего жилища, и благо тебе будет». Он остался, и слова явившагося вполне исполнились.

Некоторые старцы, достойные духом созерцаний, неоднократно видали о. Филарета поющим на клиросе с братией. Однажды ученик его схиархимандрит Илиодор, горя любовию к братиям Глинской обители, кои с ним полагали начало, вместе живут или умерли, молился Господу, да откроет ему о числе спасшихся и спасающихся. Господь, вняв молитве Своего угодника, утешил его видением. Старец Илиодор, стоя в храме, видел, что не только храм, но и алтарь установлен большими и малыми светильниками: иные из них горели, другие предназначались к горению. Но этого мало, при видении спасшихся, отцу Илиодору естественно желалось знать участь своего достойнаго учителя батюшки игумена Филарета. И Господу угодно было не оставить его в недоумении. Во сне отец Илиодор видит себя в монастырском соборе, который наполнился крылатыми монахами, блиставшими небесным светом. Между ними, как солнце среди звезд, стоял отец игумен Филарет. Лицо его было так светло, что от блистания небесной славы невозможно было смотреть на него.