Реферат “Организация научно-исследовательской работы в России”

Страницы истории

КРАТКИМ ОЧЕРК ИСТОРИИ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКИ

С.А. ВЛАДИМИРОВ, кандидат экономических наук, доцент

История экономической науки является не столько хронологическим изложением непрерывного накопления теоретических достижений, сколько рассказом о преувеличенных интеллектуальных революциях, в которых уже известные истины отвергаются в пользу новых открытий (в том числе в виде «интеллектуальных трюков», без неизбежного перехода от меньшей к большей достоверности, без неумолимого стремления идти до конца, к истине, которая, будучи однажды раскрытой, будет истиной на все времена, к полному замешательству любого противоположного учения). Поэтому история экономической теории особенно поучительна и является наилучшим средством от узких предрассудков и обманчивых ассоциаций, отречением от слепой веры и циничного мнения (основанного на доктрине шотландских философов XVIII в.), будто язык, право и даже рыночный механизм, идеи экономистов — непреднамеренные социальные последствия индивидуальных действий, мотивированных эгоистическими соображениями, разумное обоснование классовых или групповых интересов, эквивалентные аргументированным выступлениям прокуроров и защитников, преследующих на деле своекорыстные цели, не брезгующих подтасовками в виде «исторической необходимости», упреками в «идеологизиро-ванности», «ложном сознании» и пр.

Можно выделить два потока интересов людей к элегантной экономической теории: а) «праздное любопытство» по отношению к реальной экономике и получение удовольствия от абстрактной, математически сформулированной экономической теории и б) экономическая теория всегда была тесно связана с экономической политикой, желанием поправить дела в экономике, искоренить бедность, выровнять распределение доходов и богатства, противодействовать депрессиям, дефициту государственного бюджета, инфляции, безболезненно решать вопро-

Философия науки без истории науки — пуста;

история науки без философии науки — слепа.

И. Кант

сы приватизации и др. Большинство воспринимает экономическую науку либо некритически, как некое божественное откровение (священное писание), либо после очередного столкновения с очевидными противоречиями между теорией и фактами делают скоропалительный вывод о том, что их учили не тому, что нужно. Мы либо описываем, объясняем и одобряем то, что действительно делают экономисты, либо отстаиваем образцовую экономическую теорию, подозревая, что многие экономисты не дотягивают до образца. Маркс был прав, веря, что «идеология» играет значительную роль в научном теоретизировании, что люди владеют не истиной, но только убеждениями, за которыми скрывается некий набор материальных интересов. Но он ошибался, утверждая, что классовый характер этой идеологии играет решающую роль при принятии научных теорий или отказе от них. К тому же термин «идеология» является одним из тех слов, которые для каждого обозначают любые идеи, которые ему не нравятся.

Экономика является лишь частью всей сферы человеческого поведения. Возможно, поэтому экономическая теория является уникальной в плане ее слабости и ненадежности фактов, которыми она подкрепляет свои утверждения, поскольку у каждого общества в каждый исторический период есть выбор между несколькими поведенческими альтернативами, суть которых — «возможно все». П. Самуэльсон как-то заметил о коварстве большинства экономических законов: «Если это — законы, то мать природа — прирожденная преступница» [1]. Большинство экономических теорий аксиоматизированы не полностью, не обладают простой логической структурой, почему и имеет смысл делать различия между предпосылками и выводами теории. Экономические теории нельзя считать инструментами, позволяющими точно предсказывать экономические события, это просто попытки раскрыть причины и

отыскать движущие силы в экономической системе. Экономическая теория полностью абстрагируется от любых проявлений человеческой страсти или мотивов, кроме вечных антагонистов (тормоза и помехи) стремления к богатству, а именно — отвращение к труду и желание поскорее насладиться дорогостоящими излишествами и представляет человека как занятого исключительно производством и потреблением богатства в силу своей природы, предпочитающего больший объем богатства меньшему во всех случаях. По этой причине теоретические модели «рационального экономического человека», максимизирующего целевую функцию прибыли, высоко абстрагированы от реальности и могут развиваться до некоторой степени независимо от объясняемых и моделируемых моделей.

Возможно, что религия является старейшим и глубочайшим источником идеологических предубеждений, а наука продвигается вперед, отбрасывая предлагаемые ей ответы. В деле искоренения политических, экономических и социальных предрассудков — искоренения более быстрого, чем предрассудки, постоянно воспроизводятся в меняющихся обстоятельствах — мы можем положиться только на механизм научной проверки гипотез. Мы хотим приобрести знание о мире, даже если оно может быть ошибочным, но почему должны желать этого знания, остается глубокой и пока неразрешимой метафизической загадкой человеческой природы. А. Эйнштейн не сумел предложить рационального объяснения того, чем, собственно, заняты ученые, сознают они это или нет [2]. При этом научный прогресс происходит только тогда, когда мы стремимся максимизировать роль факторов и минимизировать роль ценностей, и характеризуется накоплением теорий, выдержавших суровую проверку.

Все факты окружающего нас мира можно разделить на три класса: а) наблюдаемые события

— частые, очевидные, убедительные; б) лишь подразумеваемые (поскольку не вытекают из нашего непосредственного опыта), тем не менее несомненные

— атомы, гены и т.п.; в) «таинственные» — телепатия, НЛО, полтергейст и т.п. — еще более гипотетической природы, свидетельства в пользу которых либо подозрительны, либо подвержены многочисленным интерпретациям. Наука при всех своих недостатках на сегодня является единственной рефлексивной и самокорректирующейся из разработанных человечеством идеологических систем. Несмотря на интеллектуальную инерцию, встроенный консерватизм и сплочение рядов в попытке подавить распространение ереси, научное сообщество остается верным идеалу интеллектуальной состязательности, в которой единственным разрешенным оружием являются факты и аргументы. Научный метод был разработан

именно для того, чтобы прояснить природу вещей: а) при более контролируемых условиях, чем гороскопы, заклинания, оракулы, волшебство, шаманство, на протяжении веков поддерживавших свою репутацию в глазах публики своим предполагаемым практическим успехом; б) по более строгим критериям, чем присутствующие в ситуациях, вызванных практическими проблемами.

В изучении истории науки существуют две полярные противоположности: абсолютизм и релятивизм. Релятивисты утверждают, что каждая отдельная теория, равно оправданная в свое время, не может классифицироваться в терминах «лучше» или «хуже». Абсолютисты следят только за строго интеллектуальным развитием предмета (неуклонный прогресс от ошибки к истине), постоянно судят в терминах «хуже», «лучше», образно выражаясь, появляются на свет от чрезмерного чтения трудов релятивистов… При этом классическая физика выглядит идеальным прототипом, которому должны рано или поздно уподобиться все дисциплины, достойные носить имя науки.

Необходим надидеологический критерий различения правды и лжи, поскольку свободной от ценностей общественной науки на сегодня не существует, как и не существует причины, почему экономическая теория должна быть монополией реакционеров. Очевидно, что претензии научного истэблишмента на монопольное владение правильными методами поиска истины поэтому должны быть также отвергнуты: ведьмы в свое время могли быть такими же реальными, как и электроны — поскольку в них верили наиболее образованные люди всего мира на протяжении более 200 лет. Никому не дано закладывать метатеоретических стандартов того, что следует считать хорошей, а что плохой аргументацией, помня, что риторика — всего лишь способ воздействовать на аудиторию, искусство говорить или писать убедительно с помощью тщательного построения речи. Нет логики доказательства (открытия), но есть логика опровержения. Как человек открывает новые плодотворные научные гипотезы — до сего дня неразрешенная психологическая головоломка!.. Как только мы признаем, что абсолютно точное знание для нас недосягаемо, нет ничего неудобного в том, что наше видение фактов о реальном мире имеет глубоко теоретическую окраску — от легкомысленного «дадаизма» до серьезного теоретического анархизма.

Вся доступная нам истина заключена в тех теориях, которые пока не были опровергнуты. В то же время не существует такой вещи, как «решающий эксперимент». Мы никогда не можем решительно опровергнуть любую теорию, поскольку всегда можно сказать, что результаты эксперимента ненадежны,

противоречия, которые, как утверждается, существуют между теорией и экспериментально полученным результатом, – только кажущиеся, и они исчезнут по мере того, как углубится наше понимание предмета. В науке в целом нет возможности построить такой статистический тест, который не был бы подвержен в какой бы то ни было мере одновременно двум рискам (ошибкам): первого рода — отвергнуть верную гипотезу, второго рода — принять ложную гипотезу. Необходимо также различать три вида теорий (научн о-исследовательских программ): теоретически и эмпирически прогрессивные теории (обе предсказывают какой-либо неожиданный факт) и деградирующие (бесконечно наращивает новые корректировки, чтобы соответствовать новым доступным фактам).

Об истинности научных теорий можно судить по предпосылкам (классическая наука) либо по предсказаниям (современный взгляд). Границу между наукой и ненаукой предложил К. Поппер («Логика научного открытия», 1934) в виде принципа верифицируемое™ — «иголки для прокалывания» раздутых метафизических претензий в науке и ненауке, разделив все утверждения на аналитические (справедливые в силу верности собственных составляющих) и синтетические (справедливые в силу подтверждающего их практического опыта при условии возможности эмпирической проверки). При этом, когда предпосылки ложны, вопрос об истинности (логической, а не фактической) или ложности выводов остается открытым. В то же время, если выводы ложны, одна или несколько предпосылок должны быть также ложными, но даже если выводы верны, истинности предпосылок мы гарантировать не можем. Одновременно понятно, что являясь ложными в одной теории на основе эмпирических данных, одни и те же предпосылки могут быть выводами более широкой теории.

Главный вопрос — должны ли мы отвергать теорию лишь на том основании, что знаем о нереалистичности ее предпосылок? Должна ли экономическая наука подражать физике, химии и биологии или основываться на интуитивном понимании собственного предмета (как математика)? Автор не разделяет той удивительной точки зрения, что теории и гипотезы, касающиеся социальных явлений, должны обосновываться радикально иначе, чем теории и гипотезы о явлениях природы. В то же время никакая общественная наука не может похвастаться наличием универсальных законов, как современная химия точностью констант, как физика элементарных частиц аккуратностью прогнозов, как ньютонова механика.

По степени точности (статусу критерия опро-вержимости) экономическая наука находится примерно посередине между психоанализом (что это

— наука или психологическая помощь людям, отвергнутым современной цивилизацией?) и ядерной физикой. Экономическая теория отличается от физики, химии, биологии тем, что утверждения в экономической теории зачастую одновременно объясняют поведение и оговаривают нормы поведения, это наука мыслить в терминах моделей в сочетании с искусством выбирать модели, релевантные в современном мире, поэтому она в основе своей моральная, а не естественная наука, т. е. она использует интроспекцию и ценностные суждения.

Различают нормативную и позитивную методологию экономической науки. Первая составляет совесть экономической науки, моральный кодекс профессии, набор содержательных истин, описание идеала (в том числе допустимых методов исследования), к которому надо стремиться. Важнейшее место в нормативном идеале занимает рекомендуемая процедура проверки обоснованности теоретических гипотез. Нормативная часть экономической науки задается извне и опирается на требования философии науки и признанные достижения других наук (классическая и квантовая механика, математика, биология, психология, социология и др.), является менее строгой — в достаточной мере искусством. Нормативная экономическая наука достаточно критична по отношению к практике, как правило, не дотягивающей до идеала. Позитивная часть экономической науки содержит элемент оправдания сложившейся практики, допускает большую степень независимости экономических теорий от наблюдаемых фактов.

Каково соотношение между позитивной и нормативной экономической теорией, между экономической теорией как наукой и политической экономией как искусством? Как отыскать ту «единственную» сущность экономических систем? Каким должен быть критерий оценки верности абстракции, кроме грубого реализма? Очевидно, возможен компромисс: рекомендована может быть не процедура отбора одной правильной теории (гипотезы), а употребление той, которая в данном случае «удобнее». «Практическая фальсификация» (методология конвенционализма) может быть достигнута только при условии, если мы примем методологическое решение рассматривать крайне маловажные события как исключенные или запрещенные.

Дж. М. Кейнс полагал, что задачей позитивной науки должно стать установление закономерностей; нормативной — определение идеалов; экономической науки как искусства — формулировка соответствующих рецептов. Методология соединения нормативного и позитивного подходов, различения сущности и явления принципиально значима для понимания сегодняшней реальности, если мы не хотим быть такими же аполо-

Страницы исТории

4 (61) – 2006

гетами «успешных рыночных реформ», как ранее были апологетами «развитого социализма». При этом с тем, что политэкономия социализма была апологетической, все легко соглашаются, но с апологетикой неоклассики сегодня соглашаться не хочет никто [3].

Экономическая теория и математика, математическое моделирование

Кант был первым, кто предложил определенную трактовку активной роли субъекта в познании, активности сознания в аспекте познания, образно отраженной Н. Бором: «Для мальчика с молотком все вещи — гвозди». Априорность математики (по Канту) не означает, что она не связана или слабо связана с опытом. Наоборот, сам опыт подчиняется математическим законам, которые поэтому должны в каком-то смысле предшествовать опыту (если не генетически, то логически)[4].

Математические идеи оказывают огромное влияние не только на естественные науки, но и на человеческое мышление в целом, в том числе и на практическое мышление. Сама по себе математика не относится к естественным наукам. В ней нет требования соответствия ее аксиоматических конструкций (вспомогательного инструмента) чему-то природному или общественному и вообще внешнему. Ее можно только использовать для взаимного согласования конечных обозримых объектов, выделяемых науками о реальном мире, например физикой или экономикой. С малой точностью и в узком диапазоне обстоятельств можно было бы работать и без математики, что когда-то только и делалось на заре человечества и делается в массе случаев сейчас (например, в торговле…). «Непостижимая эффективность математики» в естественных и общественных науках возникает лишь при допустимости некоторой неточности результатов. Ни сама математика не способна описать точно мир, ни абсолютно точный результат никогда не может быть получен, и удовлетвориться реальным результатом можно только при ограниченной требовательности. Реальность мира разводит математические и физические, экономические критерии и идеалы научности.

Странным было бы наличие в наборе математических утверждений (теорем) более и менее убедительных, твердо установленных и сомнительных да еще в разной степени. А в физике и тем более в экономике такая ситуация совершенно обычна. Идеал цели, научности и правильности математики оказывается неприменимым к наукам о реальном мире. Математический идеал (критерий) правильности — полная и строгая формально-логическая законченность доказательства — в реальных науках зачастую неуместное формализаторство.

Швейцарский экономист Л. Вальрас в последней четверти XIX в., проанализировав большое количество эмпирических наблюдений за динамикой цен на свободном рынке, реакцией потребителей и производителей на их изменения, структурой потребления различных социальных групп, выдвинул концепцию «всеобщего равновесия» – первую модель экономического равновесия в виде системы алгебраических уравнений. Эта и разработанные на ее основе многочисленные модели весьма абстрактны, как и другие попытки формального описания социально- экономических систем в целом. Плохо соответствуют реальности не математические предположения об элементах моделей, а неявно принимаемый постулат, будто исследуемые явления экономической жизни допускают математизированное «адекватное» описание безотносительно к конкретной цели моделирования.

Теоретическая модель или система всегда является идеализированным отражением, игнорирующим многие переменные реального мира; и, возможно, именно эти проигнорированные переменные обеспечивают устойчивость реального мира и делают невозможным выведение природы общественного оптимума из некоторых фундаментальных ценностных суждений. Автор полагает, что математическое моделирование (экстракция математических зависимостей) — это особая наука, не совпадающая с чистой математикой и вся она должна быть проникнута соответствующей научной методологией, поскольку согласно теории познания отражение, разумеется, не совпадает с отражаемым, но зависит от него, как бы частично содержит его в другой форме. Математикам, в сущности, безразлично, о чем они говорят, они готовят абстрактные доказательства, которыми вы можете воспользоваться, приписав реальному миру набор аксиом (смешав реальный объект с его аппроксимацией или незаконно предприняв слишком смелые экстраполяции).

Физические, химические, экономические явления подчиняются известным математическим законам, но нисколько этими законами не объясняются. Физики, экономисты зависят от математики, математика нисколько не зависит от естественных наук. Знание математики необходимо в известной мере для физика или экономиста, но обратное неверно! В математике доказательство заканчивается точкой и остается в таком качестве навсегда, как бы сильно ни развивалась математика впоследствии; она независима от конкретного математика. В физике, экономике и во всех науках о реальности, решающих обратные (и всегда конечные) задачи в неисчерпаемо сложной реальности, доказательство не заканчивается никогда!

Краткая история экономической теории

Проблемой, которая дала первоначальный и пленительный импульс экономической науке (А. Смит «Исследования о природе и причинах богатства народов», 1776), является проблема рыночного обмена: в экономической вселенной присутствует ощущение порядка, и этот порядок не навязан сверху, а каким-то образом является результатом обменных сделок между отдельными лицами, причем каждая из сторон стремится максимально увеличить свою собственную выгоду. История экономической мысли — история попыток понять действие экономики, основанной на рыночных операциях. А. Смит выделил три основные источника богатства народов — научно-технический прогресс (экономия труда), бережливость (экономия продукта труда) и эффективное сельское хозяйство — основу и залог долговременной стабильности экономического роста (в том числе развития промышленности и торговли) и знаменитое действие «невидимой руки» (системы цен): мы получаем свой хлеб не по милости пекаря, а из его эгоистического интереса — благодаря «работающей совершенной конкуренции» частные интересы действительно могут гармонически сочетаться с интересами общества!..

В первой половине XIX в. экономическая наука рассматривалась как исследование: а) «природы и причин богатства народов» (А. Смит); б) «законов, которые регулируют распределение произведенного на земле» (Д. Рикардо), в) «законов движения капитализма» (К. Маркс). Достижения всей эпохи классической методологии экономической науки были впервые подытожены Дж. М. Кейнсом в 1891г. в книге «Предмет и метод политической экономии».

Только в последней четверти XIX в. (конец классической эры) экономику стали рассматривать как науку, которая актуализировала «человеческое поведение как отношение между данными целями и ограниченными средствами, имеющими альтернативные возможности применения», управляющие эффективным распределением ресурсов при условии, что и ресурсы, и потребности заданы заранее. Если полезность до середины XIX в. рассматривалась как способность вещи ответить на какую-либо потребность человека, то после маржиналистской революции полезность стала означать «желаемость» вещи — оттого она может изменяться в зависимости от степени насыщения потребности. Маржинализм наметил качественный сдвиг в трактовке проблемы нерыночного (государственного и общественного) регулирования — прогресс в направлении придания «невидимой руке» видимости и управляемости, ввел принцип предельности на синтез затрат и результатов, производства и потребления.

Экономическая наука стала профессионализироваться со своей системой обществ и журналов; непрофессионал — любитель прошлого впервые уступил дорогу специалисту, зарабатывающему себе на жизнь в звании экономиста («или умри, или печатайся»…). Но ей предстоял еще долгий путь становления в качестве глубоко профессионализированной научной дисциплины. Классическая экономическая наука была настолько же макро-, насколько и микроэкономикой, неоклассическая экономическая теория была уже только микроэкономикой.

Традиционная микроэкономика является вневременным анализом сравнительной статики, она сильна в равновесных исходах и слаба в процессах, приводящих к равновесию, предсказании поведения фирмы в неравновесных ситуациях, объяснении появления и исчезновения фирм в экономической среде. В соответствии с толкованием прогресса («выживание сильнейших») в дарвиновской теории, чтобы выжить, необходимо лишь быть лучше приспособленным к условиям среды, чем ваши соперники; и точно так же, как мы не можем, опираясь на естественный отбор, заявлять, что выжившие виды совершенны, мы не можем на основании экономического отбора заявлять, что выжившие фирмы максимизируют прибыль. То же самое в отношении технологий: если какая-либо из фирм занимает доминирующее положение на старте (ранний вход фирмы в отрасль), вся отрасль может оказаться привязанной к не самой лучшей технологии (например, сохранение признанной неоптимальной раскладки клавиатуры на печатных устройствах), причем процесс может быть необратимым.

Что является наиболее важным и интересным объектом для изучения в экономической науке: ценообразование и аллокация ресурсов или же развитие и рост национальных экономик и отдельных отраслей? Большинство учебников по истории экономической мысли до Й. Шумпетера («История экономического анализа», 1954) напоминало либо жития святых, либо «монументальные коллекции ошибок». Именно Й. Шумпетер задал высокую точку отсчета задач и возможностей экономической мысли, выдвинул на первый план не циничных и достаточно примитивных хищников — эксплуататоров неорганизованных трудящихся, а предпринимателя-инноватора.

Макроэкономика вновь обрела себя в 1920-е гг. при посредстве советских ученых Г.М. Кржижановского и Л.Н. Литошенко (ленинский план ГОЭЛРО), В. Леонтьева, Н.Д. Кондратьева и англичанина Дж. М. Кейнса («Трактат о деньгах», 1930; «Общая теория занятости, процента и денег», 1936), заменив микроэкономику. Кейнсианская революция явилась полной трансформацией, не имеющей аналогов в истории экономической мысли:

еще никогда новая исследовательская программа не завоевывала экономического сообщества настолько быстро и полно, она ознаменовала подлинный конец «доктрины laissez — faire» – политики невмешательства государства в экономику.

Во всей истории экономической мысли тридцатилетний спор между кейнсианцами и монетаристами (П. Самуэльсона с Фридменом и Махлупом) был самым жестоким. Зачастую он вызывал в памяти наихудшие черты средневековых диспутов (например, о ведьмах). В 1937 — 1948 гг. П. Самуэльсон закончил свою докторскую диссертацию «Основания экономического анализа», ставшую вехой в экономической науке. Он показал, что стандартных предпосылок условной максимизации не хватает, для того чтобы вывести большинство экономических прогнозов, и доказал, что метод сравнительной статистики пуст, если не специфицирована соответствующая динамическая система и не доказана ее стабильность (принцип соответствия). Кроме того, он заявил об отсутствии надежного различия между количественными и качественными расчетами — фундаментальной границы в рассуждениях сравнительной статики. П. Самуэльсон проявил также скептицизм относительно основных догматов «новой экономической теории благосостояния», поскольку она пытается делать осмысленные утверждения о благосостоянии, не прибегая к сравнениям между индивидами, и утверждал, что идея баланса (равновесия, в том числе Вальраса) в общественных науках — не что иное, как предсказание и не более, согласно которому наблюдаемые в реальном мире аналоги эндогенных переменных в экономических моделях будут оставаться неизменными, до тех пор пока неизменны реальные аналоги экзогенных переменных. Если бы индивиды были похожи и не различались по предпочтениям и по первоначальной наделенности ресурсами, это означало бы отсутствие торговли! Индивидуальное поведение систематически отклоняется от рационального, например большинство считает потраченный доллар куда весомее доллара, упущенного из-за неиспользованной возможности.

М. Фридмен в 1953 г. опубликовал знаменитое «Эссе о методологии позитивной экономической науки». В нем он без труда показал, что абсолютно любая теория не является точной копией действительности, идеализирует поведение экономических агентов и чрезмерно упрощает предполагаемые начальные условия, а значит, является дескриптивно неточной. Он обосновал методологию инструментализма: теория-де является лишь инструментом построения прогнозов, своеобразными «сертификатами», дающими нам право делать прогнозы, поэтому все, что имеет значение в гипотезе, — обладает ли теория, построенная на такой гипотезе (предпосылке)

хорошей прогнозной силой. При этом Фридмен утверждал, что «экономистам не следует озадачиваться тем, как сделать свои предпосылки «реалистичными», будто существует устойчивая функция спроса на деньги и скорость обращения денег по доходу более стабильная переменная, чем кейнсиан-ский инвестиционный мультипликатор. Он не предложил никакой теории количественных расчетов распределения эффектов монетарных изменений между влиянием на цены и влиянием на реальный выпуск (доход).

Сегодня центральные банки развитых стран считают денежные агрегаты уже не операционной переменной, а лишь информационным индикатором, хотя денежные агрегаты продолжают быть «слугой» политики управления краткосрочной номинальной процентной ставкой, и именно кредитно-денежная, а не налогово-бюджетная политика является главным фактором краткосрочной экономической стабилизации. Кейнсианство в свою очередь доказало свою способность интегрировать монетаристские идеи в более изощренную разновидность макроэкономической теории.

Основные проблемы современной экономической теории

В экономической науке нет простых правил для того, чтобы отличить верную теорию от неверной, адекватную от неадекватной, поэтому наука — бесконечный процесс попыток опровержения гипотез. Значительная часть современной экономической доктрины — это чистая метафизика. В современной экономической теории можно в изобилии найти бессодержательные концепции, выдаваемые за научные прогнозы и рекомендации для экономической политики, содержащие ценностные суждения. Даже в самом чистом своем виде экономическая теория содержит политические примеси и в этом смысле работает на политическую пропаганду того или иного типа. Из этого следует необходимость отделения научных идей от идеологии, учитывая, что пропаганда — это не то же самое, что ложь.

Центральная проблема современной экономической теории состоит в том, что ее предпосылки о человеческом поведении всецело произвольны, буквально «взяты с потолка» (из-за недостаточной исторической подготовки экономистов, привычки к построению воображаемых миров). Сейчас существуют целые научные направления абстрактной экономической теории, не имеющие связи с конкретными фактами и почти не отличимые от чистой математики. Многие экономисты рассматривают свою дисциплину как разновидность «экономической философии», «социальной математики (инже-

нерии)», т. е. такой ветви математики, которая имеет дело с социальными проблемами, но подходит к ним сугубо формально — просто торжество пустого формализма. Зачастую в большинстве вариантов современных экономических теорий разнообразие реального мира ради чистоты и элегантности математического аппарата остается «за кадром», а теоретическая работа ведется так, как будто все экономики одинаковы. В результате экономическая теория зачастую несопоставима с фактами.

Слабым местом современной экономической теории является путаница между проверкой на статистическую значимость эффекта и проверкой на его наличие. Должны ли мы отвергнуть всю неоклас-сическаю экономическую теорию на том основании, что она: а) опирается на сомнительный постулат рациональности; б) очень плохо объясняет потребительское поведение многих домохозяйств (знаменитая аномалия выбора), а также политику ценообразования фирм на многих рынках; в) сталкивается с большими проблемами в понимании информационных издержек и механизмов конкуренции и поэтому можем стать жертвами «наивного фальсификацио-низма»?

Современная методологическая арена экономической теории разделена на три части: а) экстремальные антипсихологические априористы (Мизес, Найт, Роббинс) — для них характерны первичность и внеисторичность интуитивной основы математического рассуждения; б) «центристы» (Самуэльсон, Фридмен, Махлуп и др.), в) ультраэмпиристы (Xатчинсон), со времен Д. Юма и Ф. Бэкона утверждающие, что содержание знания полностью определяется опытом. Западная экономическая наука никогда не знала единой системы, увязывающей все экономические закономерности, в отличие от советской марксистской парадигмы экономического анализа, поэтому ее главная слабость — нежелание строить теории, дающие однозначно опровержимые выводы. Можно утверждать, что современная экономическая наука есть просто закамуфлированная таксономия. К сожалению, современные конкурирующие альтернативные исследовательские программы в экономической теории (в том числе радикальные экономисты, институционалисты, посткейнсиан-цы, «ограниченные рационалисты») не нацелены на один и тот же круг вопросов, который занимает неоклассическую научно-исследовательскую программу (НИП), ибо тогда мы могли бы выбирать между ними, исключительно или в основном опираясь на эмпирические свидетельства.

Экономическая теория продвигается прихрамывая: одной ногой опираясь на непроверенные гипотезы, другой — на непроверяемые лозунги. Для немалого количества экономистов рабочей филосо-

фией экономической теории как науки стал «безопасный фальсификационизм» (поскольку-де экономическое поведение направлено в будущее, которое является принципиально непредсказуемым). Согласно таким «правилам игры» допустима почти любая экономическая модель, если она тщательно сформулирована, элегантно построена и обладает релевантностью по отношению к реальным ситуациям. При этом «развитой фальсификационизм» — это худшая методологическая установка, если не считать всех прочих.

Не все ладно в здании, возведенном экономической теорией. Экономисты XX в. очень похожи на «лживых пастырей» и зачастую не торопятся следовать собственным фальсификационистским заповедям и проповедям, в верности которым сами клянутся, что приводит к опасности отсутствия у экономической теории какого-либо способа выбрать из множества возможных объяснений единственное, лучше других объясняющее экономические события. Есть что-то скандальное в зрелище такого числа людей (экономистов-ученых), совершенствующих анализ состояния экономики, при этом никак не объясняющих, почему та или иная ситуация возникает или должна была возникнуть.

Вышеизложенное зачастую вызывает приступы пессимизма у некоторых социологов. Начиная с тридцатых годов XX в. появляются произведения с соответствующими названиями: «Плач по экономической теории» (1938, Б. Вуттон), «Провалы экономической теории» (1955, С. Шеффлер), суть которых сводится к утверждениям: раз уж вы, экономисты, не можете БЕЖАТЬ вперед, то вам бессмысленно пытаться и ИДТИ. Экономистам рекомендовалось исследовать устройство общества в целом, отказавшись от претензии на существование такой автономной дисциплины, как экономическая теория. Более того, поскольку научно обоснованные прогнозы возможны лишь при существовании универсальных законов, действие которых не ограничено какими-то обстоятельствами, а экономическая система постоянно открыта для воздействия внеэкономических сил и игры случая, то, следовательно, экономических законов и следующих из них экономических прогнозов как таковых существовать не может!..

Государственное управление экономикой и экономическая наука

Люди, посвятившие себя прочим общественным наукам, — социологии, антропологии, политологии и истории, склонны либо завидовать экономистам из-за внешней научной строгости их дисциплины, либо презирать их за то, что они находятся на побегушках у правительств. Чистая экономическая

Страницы исТории

4 (61) – 2006

теория сама по себе не может решать практических проблем. Концепция оптимальной сознательно управляемой экономики подразумевает знание не только направления экономических эффектов, но и их точной величины. Конечно, до некоторой степени управление возможно и на основе качественных расчетов, но для «точной настройки» не достаточно одного лишь знака экономических изменений. При этом существует тонкое различие между возможным и желательным улучшением.

Экономическая теория постоянно затрагивает вопросы, относящиеся к области государственной политики, так что главные экономические доктрины являются не только научно-исследовательскими программами, но и программами политических действий (марксизм в СССР, «новый курс — кейн-сианство» Рузвельта в США 30-х гг. XX в., монетаризм в своей поздней фазе в 1980-е гг. в Англии при правительстве М. Тэтчер и др.). Одной из причин трудностей в оценке экономической деятельности власти является отсутствие общепризнанной теории поведения правительств и критерия оценки государственного вмешательства в экономику (внеидео-логический критерий оценки эффективности макроэкономической политики государств предложен автором в [5]).

В политической команде разные члены имеют превосходство в данный (разные) момент. Политики не пытаются получить, что хотят, они скорее учатся хотеть, оценивая то, что получают. Поскольку очевидные предпочтения стандартного политика — максимизация электоральной поддержки, то этого ему легче всего достичь, формулируя цели, по возможности, туманно, а не открывая их (в том числе экономисту). При этом о ценностях (в том числе «бесспорных») и целях экономической политики нельзя сказать почти ничего определенного, кроме того, что говорят (зачастую безответственно) сами политики. Очевидно, что принимаемые решения, особенно на государственном уровне, никогда не достигают и даже не приближаются к оптимальным, хотя бы потому, что время, необходимое для сбора информации, которая нужна для «точной настройки» экономики, всегда является ограниченным ресурсом.

Поэтому экономист не может, не впадая в самообман: а) выявить функцию предпочтений, лежащую в основе политических решений меняющейся политической команды; б) оценивать прошлые решения; в) улучшать будущее. Он отчетливо сознает, что лежит целая пропасть между утверждением о существовании кривой Филипса — конкретного функционального соотношения между уровнем безработицы и темпом изменения ставок заработной платы (или цен) и тем, что безработица столь пагубна, что для избавления от нее мы должны быть готовы пе-

ренести любую инфляцию. В то же время каждому индивиду нужно позволить тратить свой доход как он захочет; ни один трудоспособный гражданин не имеет права на поддержку окружающих; правительства должны предоставлять помощь жертвам безжалостных экономических законов.

Экономическая политика стремится управлять экономикой, и предсказание ее поведения исходит из невозможности баланса между инфляцией и безработицей. Одновременно государство должно создать социальную инфраструктуру и институты, противостоящие разрушительным силам рынка — асимметрии информации, господству естественных монополий, внешним помехам разного рода — непродуманным налогам, законам и пр. Очевидно, что существует логический предел государственному вмешательству в экономику: по мере того как это вмешательство становится все более изощренным, опирающимся на новейшие достижения экономической теории, оно в конечном счете приходит к своему отрицанию, становится еще одной составляющей того самого стихийного движения, для корректировки которого первоначально замышлялось.

А поскольку в современной экономической системе действующие институты являются результатами эволюционного процесса, то нет никаких оснований считать их наилучшими из всех возможных. Следовательно, мы должны либо уповать на спонтанный порядок, не требующий существенного намеренного вмешательства человека, либо пытаться организовать вмешательство наилучшим образом.

Краткая история экономической науки в России

В развитии отечественной экономической науки можно выделить четыре этапа: первый (до 1917 г.) — период до-и капиталистических отношений; второй (с 1917 по 1928 гг.) — переходный к централизованной административно-командной экономике; третий (с 1928 по 1990 гг.) — централизованной плановой экономики; четвертый (с 1990 г. по настоящее время) — переход к рыночным отношениям в условиях смешанной экономики.

Первым трудом российского ученого в экономической теории, получившим всемирное признание, является статья Д. Бернулли о Санкт-Петербургском парадоксе (1738), заложившая основы объяснения поведения потребителей в условиях неопределенности на основе наблюдения за их реакцией на вероятностные ситуации, утверждавшая, что люди руководствуются не «максимальным математическим ожиданием», а «моральным ожиданием успеха» (дохода, прибыли, вероятность которой взвешивается по полезности дохода). Позже А. Смит также под-

черкивал, что люди склонны переоценивать шансы удачи и недооценивать шансы потери.

Общеизвестно, что основными «стратегическими собственниками» в России тогда (и сейчас?…) являлись не технико-финансовые творцы-управленцы, как в США, Англии, Германии, Франции, Японии, а приобретшие богатство внеэкономической деятельностью по принципам: «выпросил», «получил по наследству», «подарил», «обобрал-украл», «выдумал и реализовал удачную финансовую схему»… Трудовая собственность в стране составляла менее 10%, была крайне слабой, в общественном мнении не уважалась.

После 1917 г., когда все экономические ресурсы оказались в единых руках государства, с помощью централизованного планирования были осуществлены многочисленные крупнейшие социально-экономические программы. Советский опыт уникален своим новаторским и прорывным (далеко не безошибочным) содержанием в будущее, в неэксплуататорскую формацию. Была преодолена безработица, СССР превратился из аграрной страны в индустриальную, стал в 1960-е гг. второй промышленной державой, первым вышел в космос и поставил на службу народному хозяйству энергию мирного атома. Именно в этот период были на практике реализованы многочисленные эффективные проекты: Днепрогэс, крупные тепло-, гидро- и атомные электростанции, металлургические и машиностроительные заводы, каналы, порты, оборонительные и космические объекты.. Справедливости ради необходимо отметить, что к большинству этих проектов привлекались иностранные специалисты.

Временное вынужденное (в том числе международным империализмом) ограничение роста текущего потребления советских людей ради увеличения накопления и производства мощностей для достижения максимальной общественной эффективности в перспективе привело к невиданному в истории подъему производительных сил, политической и экономической независимости, повышению обороноспособности СССР. Важным этапом формирования методологии экономической науки в условиях социализма с учетом интересов экономического и социального развития всего народного хозяйства явилась разработка плана ГОЭЛРО (переросшем в 1921 г. в Госплан — первый председатель Г.М. Кржижановский), по заданию и под руководством В.И. Ленина в 1920 г. ГОЭЛРО был рассчитан на 10 — 15 лет, и предусматривал коренную реконструкцию народного хозяйства России на базе электрификации. В нем впервые был реализован балансовый метод прогнозирования для сравнения расчетов эффективности общественного производства при его электрификации и в сравнении с другим воз-

можным вариантом. Балансовый метод стал применяться не только в прогнозах-планах, но и для анализа итогов их выполнения. Первый такой баланс был разработан ЦСУ СССР (Л.Н. Литошенко) по данным за 1923/24 хозяйственный год. Схемы и методы баланса народного хозяйства и межотраслевого баланса стали в дальнейшем заимствовать у СССР экономисты США, Франции и других стран.

Ядро фундаментальной экономической науки 1920 -1930-х гг. составляли труды выдающихся ученых — В.В. Новожилова, Л.В. Канторовича (лауреат Нобелевской премии 1975 г., разработавший теорию оптимального использования ресурсов), Н.Д. Кондратьева, А.В. Чаянова, Л.Н. юровского и др. В 1927 г. молодой сотрудник Госплана СССР В. Леонтьев опубликовал свою первую работу по межотраслевому балансу. Продолжая работу в этом направлении, уже в эмиграции на Западе, впервые в мире применив компьютер для исследования структуры экономических связей, Леонтьев разработал метод, названный им анализ «затраты — выпуск», за который он удостоился Нобелевской премии в 1975 г. За 20-30 лет до того как необходимость макроэкономической теории стала признаваться на Западе, она научно разрабатывалась и применялась в практике планового хозяйства в СССР [6]. К сожалению, ценные научные разработки вызывали раздражение властей, потому что становились на пути нередко авантюрной политики.

С 1930-х гг. официальная советская экономическая наука попросту прислуживала партийному руководству страны, перекраивала экономическую теорию Маркса — Энгельса — Ленина на требуемый манер, декларируя ее единственно научной (а все другие теории — вульгарными, ненаучными, буржуазными). По мере становления нерыночной административно-командной системы происходила идеологизация научных исследований и разработок, уничтожение реальной предприимчивости, свойственной рыночным отношениям. Модель советской экономики была построена на жесткой централизации управления, составной частью которого было и планирование, что полностью лишало хозяйствующие субъекты как юридического права, так и реальной возможности самостоятельно решать, что, когда и как производить, кому и по какой цене продавать. С позиции теории управления, советское общество опиралось на элементарную утопию — веру в возможность управлять всем и вся из единого центра. В результате у предприятий уменьшалась мера собственной ответственности и, следовательно, степень неуправляемости в экономике всей страны возрастала. В плановом хозяйстве ценности определяются не производителями с потребителями, а властвующей элитой волюнтаристским путем.

В результате страна производила массу товаров и услуг, которые распределялись по бартеру в приказном порядке (или принудительном) и общественная полезность которых часто вызывала сомнения, хотя политическая экономия социализма гордо называла такое производство непосредственно общественным, стоящим неизмеримо выше какого-то там товарного, а тем более капиталистического производства. Фактически социалистическая экономика СССР с конца 20-х гг. XX в. была призвана удовлетворять потребности людей на грани прожиточного минимума. Для многих десятков миллионов советских людей главным делом жизни стала добыча дефицитных товаров, а для правящей номенклатуры со времен Сталина социалистический строй стал средством обеспечения своего всевластия, обретения неограниченной возможности безнаказанно (в том числе бездарно) командовать и определять судьбы «великой и бессильной матушки Руси».

Почва для коррумпированности создавалась самая благодатная. Россия оказалась загнанной в тупик, обреченной на длительное отставание и глубокий общественный кризис. Основные экономические причины неэффективности социалистической экономики сформулировал Я. Корнаи в концепции, противопоставляющей ресурсно-ограниченные и спросо-ограниченные фирмы, а также мягкие и жесткие бюджетные ограничения предприятий [7].

С 1990 г., менее чем через десять лет переходного периода, в РФ бюрократически-коллективистская тоталитарная система сменилась новой номенклатур-но-капиталистической. Наука и история показали, что марксизм в исполнении советской партноменклатуры (особенно в период «застоя») оказался аполо-гетичным, в стороне от подлинного прогресса, связанного с постепенным и непрерывным совершенствовании (отнюдь не абсолютизировании) рыночных отношений. В период 1991 — 2000 гг. частнокапиталистическая система России сразу и целиком оказалась под влиянием иностранного корпоративного капитала, вследствие чего выродилась в компрадорскую.

Как показывает опыт экономических реформ, современные трудности, связанные с трансформацией народного хозяйства России, вызваны в первую очередь отсутствием адекватной экономической теории и способных к ее восприятию высших лиц государства (например, одно дело — диалог Ленин — Кржижановский в 1920-е гг. в СССР, Кейнс — Рузвельт в 1930-е гг. Великой Депрессии США, Сталин — Вознесенский, даже Тэтчер — Фридмен, но совершенно другое — ничтожные монологи на экономическую тему Xрущева, Брежнева, Горбачева или диалог Гайдар — Ельцин («проклятие посредственностей в элите страны».). Основной теоретической ошибкой достаточно ограниченных идеоло-

гов российской экономической реформы явилось игнорирование ими достижений современной экономической мысли — неокейнсианства, институ-ционализма и других (кроме давно потерпевшего поражение монетаризма), которые либо трусливо замалчивались, либо специально представлялись в ложном свете. Именно здесь причины создания в современной России дикого капитализма со всеми вытекающими пагубными последствиями.

Главная цель реформ — перераспределение общенародного достояния России между так называемыми стратегическими собственниками путем акционирования. Поскольку при разрушении производства капитала не производится, то формирование стратегических собственников может вестись и велось за счет изъятия капиталов у всего остального населения. Обещанное «реформаторами» справедливое распределение государственной собственности не сбылось: с самого начала приватизация сопровождалась аферами, запугиванием, воровством, мошенничеством. Разве сравнимы организационные и изобретательские гении Эдисона, Форда, Гейтса, Xонды с российскими компрадорскими пигмеями-олигархами (вновь «проклятие посредственностей в элите бизнеса»)? В результате Россия отброшена в экономическом и социальном развитии на многие десятилетия назад, в категорию стран, которые только вступили на индустриальный путь развития. За предшествующую тысячу лет ни в одной стране, ни у одного народа не было ни одного прецедента столь бесстыжей распродажи национального достояния. По правительственным прогнозам, к 2021 г. РФ достигнет с США по промышленному производству уровня 1913 г. (16%) и будет иметь в два раза меньшее, чем в 1913 г., соотношение по ВВП (25%). Нынешняя экономическая политика в инвестиционной сфере — концентрация всего возможного прироста капитальных вложений в отраслях ТЭК бесперспективна и катастрофична.

Наиболее важным уроком экономической истории XX в. является провал централизованного планирования. Централизованное планирование провалилось в конечном счете из-за его нежелания (или неспособности) воспользоваться ценной информацией, которую могут обеспечить хорошо функционирующие и регулируемые рынки для принятия решений о распределении ресурсов, а также из-за отсутствия конкуренции между самостоятельно действующими субъектами рынка, которая могла бы создать у них постоянные стимулы к повышению эффективности и инновациям. Научно-технический прогресс вообще делает экономику значительно менее уязвимой к сильным внешним шокам, например к резким изменениям цен сырья или обменных курсов валют.

Привлекательность планируемой и управляемой из единого центра экономической системы объяснялась не только реальными недостатками ее капиталистической альтернативы, но и чрезмерно оптимистической оценкой способности государства предвидеть будущее, познавать настоящее и корректировать действия рыночных сил, а также утопической верой в возможность добровольно-принудитель ного «совершенствования» природы человека.

Заключение

Основная цель экономической теории — предсказывать, а не только понимать. Но способность экономистов предсказывать фактическое развитие экономических событий серьезно ограничена, что, естественно, вызывает чувство разочарования. Проблема единства экономической науки, разобщенной на противостоящие друг другу экономические теории, в том числе: а) марксистской трудовой теории стоимости и б) австрийской субъективной теории ценности осталась неразрешенной до сего дня ( хотя представляется, что в научном отношении они дополняют друг друга в соответствии с принципом дополнительности Н. Бора: «В процессе познания для воспроизведения целостности объекта необходимо использовать взаимоисключающие, «дополнительные» классы понятий, каждый из которых применим в своих особых условиях»)[3]. Разработанные не просто в различных, а именно в противоположных идеологических координатах (идеология в конечном счете определяет вектор движения научной мысли), эти направления экономической мысли в научном отношении по необходимости дополняют друг друга. К тому же классическая марксистская теория — «неорикардианская» основана скорее на работах Сраффы, нежели Маркса.

Ни в каких закоулках экономической теории мы не найдем ни хорошо сформулированной критики, ни обоснования необходимости частной собственности на средства производства. Поэтому некорректно утверждение, будто предприятия, находящиеся в государственной собственности, неэффективны, поскольку ими управляют политики и бюрократы, а не менеджеры, прислушивающиеся к рыночным потребностям и платежеспособному спросу.

Политики могут, например, быть заинтересованными в росте уровня занятости или в валовой выручке, а не прибыли.

Поэтому добросовестный экономист никогда: а) не будет тратить времени на поиск подозрительного «коллективного разума» или «безличных сил» — экономических или каких-либо других; б) ненаблюдаемые свойства не будет присваивать таким же ненаблюдаемым групповым сущностям; в) не будет в соответствии с методологическим предписанием неметь (впадать в молчание) перед вопросами, о которых можно сказать очень многое, хотя и не точно [8]. По глубокому убеждению автора, главным выводом для современных российских экономистов из истории экономической науки должен стать вечно юный — «не сотвори себе кумира».

ЛИТЕРАТУРА

1. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. – М.: Экономика, 1995.

2. Эйнштейн А. Собрание научных трудов. Мое кредо. – М.: Наука. 1967.

3. Бузгалин А. Эвристический потенциал политической экономии социализма в XXI веке// Вопросы экономики. -2003. -№ 3.

4. Математика и опыт / Под ред. А.Г. Барабаша. -М. Изд. МГУ, 2003.

5. Владимиров С.А. Об объективном показателе эффективности и качества макроэкономической политики // Финансы и кредит. -2002. -№ 4.

6. Губанов. Народнохозяйственные начала: прошлое и будущее (по публикациям журнала в 1924 — 2004 г.г.) // Экономист. -2004. -№ 3.

7. Корнаи Я.Системная парадигма // Вопросы экономики. -2002. -№ 4.

8. Блауг М. Методология экономической науки (или как экономисты объясняют) / Ж. Вопросы экономики». -2004.

9. Афанасьев А. Вклад австрийской школы в развитие трудовой теории стоимости (к проблеме единства экономической науки) // Вопросы экономики. – 2002. – № 2.

10. Нобелевские лауреаты по экономике: взгляд из России. Под ред. Ю.В. Яковца) – СПб, 2003.