Медицина древней руси (сборник). медицина древней руси (марк мирский, 2021)
Глава I. Медицина Древней Руси (X–XIII вв.)
Древняя Русь (или, по-другому, средневековая Россия), раскинувшаяся на просторах Восточной Европы, была в период Средневековья одним из значительных государств. Возникнув в IX в. на месте небольших княжеств, она быстро стала могучей державой, обладавшей, в частности, довольно высокой культурой, в том числе медициной.
Однако медицина Древней Руси до сих пор, как ни странно, не была предметом обстоятельного и глубокого изучения. Разумеется, в какой-то мере ее касались все, кто, описывая историю отечественной медицины, старался выяснить ее корни и истоки. Но при этом обращают на себя внимание три немаловажных обстоятельства. Во-первых, большинство авторов учебников и иных обобщающих трудов, явно злоупотребляя пересказом общеизвестных фактов, начинают свое повествование со времен Киевской Руси (IX в.), игнорируя, по сути, большую и славную предысторию — праславянскую медицину; так же поступали фактически и авторы немногих специальных работ (Н. П. Загоскин, 1891; Л. Ф. Змеев, 1896; М. Ю. Лахтин, 1906; Н. А. Богоявленский, 1960 и др.). Во-вторых, о врачах Древней Руси (о врачах-монахах, мирских врачах, а также о волхвах и других целителях) говорилось немного, их лечебные действия — и, так сказать, терапевтические, и в особенности хирургические — за немногими исключениями практически не анализировались. В-третьих, совершенно недостаточно изучалась роль Православной церкви, особенно монастырей, в приумножении медицинских знаний Древней Руси, да и в оказании необходимой помощи болящим и страждущим в монастырских больницах.
Перефразируя древних летописцев, можно сказать, что, хотя вопрос о том, «откуду есть пошла медицина Руси», интересовал и продолжает интересовать многих исследователей, полного разрешения он пока еще не получил.
В истории медицины Древней Руси (а изучение этой истории, вне всякого сомнения, должно базироваться на анализе первоисточников, прежде всего древнерусских летописей) целесообразно, на наш взгляд, различать несколько этапов. Это праславянская медицина (VI в. до н. э. — VIII в. н. э.), медицина периода Древнерусского государства (IX–XIII вв.), медицина периода возрождения русской государственности и культуры (XIV–XVI вв.), медицина позднего Средневековья России (XVI–XVII вв.).
Праславянская медицина
История государства Российского, как шутили наши предки, «теряется во тьме веков». В шутке этой, как ни странно, скрыто много правды.
По современным представлениям, формирование славянства началось задолго до наступления нашей эры — в IV–III тысячелетиях до н. э. (Б. А. Рыбаков); высказано мнение, что следует различать две фазы формирования славянства — протославянскую стадию (XI–VI вв. до н. э.) и праславянскую стадию (VI в. до н. э. — VIII в. н. э.). Эти представления вполне укладываются в рамки так называемого автохтонистского направления археологии, исходным положением которого является включение в число прямых предков современных народов всех предшествующих обитателей территорий, занимаемых этими народами в настоящее время.
Как считает российский историк Б. А. Рыбаков, в середине II тысячелетия до н. э. начинает оформляться и обособляться массив праславянских племен в широкой полосе от Одера до Днепра. А в VI–IV вв. до н. э. праславянское («сколотское») общество, занимавшее восточную половину общеславянской прародины, достигло высшего уровня первобытности. С этой эпохи, справедливо называемой скифской, и начинается полуторатысячелетний период, завершившийся созданием феодального государства Киевской Руси[1].
Доказано, что в VI в. н. э. в Среднем Поднепровье складывался мощный союз славянских племен; в этот союз входили поляне, древляне, кривичи, радимичи, северяне и др. Приняв имя народа Рос, или Рус, они объединились вокруг Киева. Возникшая «Русская земля» включала тогда Киев, Чернигов, Переяславль, Северскую землю, Курск. Другим центром русской государственности стал Новгород.
Древнерусское государство (Киевская Русь) IX–XII вв. было огромной страной, раскинувшейся от Балтики до Черного моря и от Западного Буга до Волги. Уже в X в. в Древнерусском государстве было свыше 20 городов, в том числе Киев, Белоозеро, Изборск, Коростень, Ладога, Муром, Новгород, Полоцк, Псков, Смоленск, Туров, Чернигов и др. А в X–XIII столетиях, до татаро-монгольского нашествия, на Руси было около 350 городов, а всего населенных пунктов — несколько тысяч[2]. Городское население Руси, по мнению историка Г. В. Вернадского, к началу XIII в. составляло 13 % от общего количества (примерно 7,5 млн)[3].
Главнейшие славянские города возникали по большим водным путям (великий волжский путь «из варяг в арабы», днепровский путь «из варяг в греки»). Об их величине и влиянии можно судить хотя бы по тому, что «мать городов русских» — древний Киев, согласно данным историко-археологических исследований, занимал площадь около 400 га; на этой площади в XII–XIII вв. могло проживать до 50 тыс. человек[4].
Не исключено, что состав населения Киева, Новгорода, Пскова, Ладоги и других городов — центров цивилизации Древнерусского государства уже в VIII–IX вв. был полиэтническим, здесь жило немало пришельцев из разных стран, прежде всего из Византийской империи, а также из Скандинавии. Торговые и экономические интересы привлекали сюда людей из разных стран.
Многолюдные и богатые древнерусские города были центрами не только ремесленного производства и торговли, но и центрами культуры — важнейшей области общественной жизни, духовно-творческого потенциала народа.
Правда, «Древняя Русь не получила такого богатого античного наследия, как, например, Греция, Италия, Франция, Испания, — пишет Б. А. Рыбаков. — Однако культура Руси вырастала не на пустом месте, и ее истоки идут из глубокой праславянской и даже еще более ранней индоевропейской древности. Значительное культурное наследие было получено той частью восточных славян, которая в первом тысячелетии до нашей эры входила в конгломерат племен, условно называемый Скифией»[5].
На это же обращал внимание известный ученый Н. Я. Марр: еще в 1922 г. он считал, что вопрос о культурном наследии скифов очень важен «в связи с выяснившимся значением их древностей, с их ролью в мировых событиях эпохи, с их распространением от Черного моря до Закаспийской области, Туркестана и Малой Азии»[6].
У скифов (этим именем античные авторы называли обширную этнокультурную общность, которую составляли многочисленные, отличавшиеся друг от друга по своей языковой принадлежности и хозяйственному укладу племена степной, лесостепной и лесной зон Восточной Европы) была и своя медицина.
Следует, впрочем, отметить, что в прошлом веке некоторые историки, изучавшие культурное наследие скифов, полагали, что их медицина не представляла собой ничего оригинального. Например, А. Лаппо-Данилевский, ссылаясь, правда, на «недостаток данных», писал: «Медицинские средства скифов, прижигание и пускание крови представляют сходство с такими же средствами, например, у юраков, которые прижигают там, где крепко заломило, и пускают кровь из глазных вен для излечения от снежной слепоты, средства вообще довольно первобытные, не свидетельствующие в пользу какого-либо развития медицинских познаний среди скифских племен»[7].
Согласиться с этим никоим образом нельзя, а «недостаток данных» — не оправдание для подобных выводов. На самом деле медицинские познания скифов, как считали даже их более просвещенные античные современники, достойны весьма высокой оценки.
Так, греческие и римские историки сообщали об использовании скифами различных лекарственных растений. Об этом писал, например, Плиний Старший (I в. до н. э.) в своей «Натуральной истории», подчеркивая, что «скифская трава» от болот Меотийских, а кроме этого и другие травы из других мест, перевозятся туда и сюда по всему миру для блага человечества». Это подтверждается более ранними данными Феофраста о так называемом «скифском корне», т. е. о той же «скифской траве». Римский историк Аммиан Марцеллин тоже упоминал о скифском корне — ревене, имевшем большое применение в древней медицине. Наконец, Пелагоний, врач, живший (как и Аммиан Марцеллин), во второй половине IV в. н. э., писал, что греческие и римские врачи пользовались для изготовления лекарств такими понтийскими (скифскими) травами, как понтийский абсинтий (горькое питье), понтийский ирный корень, понтийский заячий корень и понтийская шандра[8]. О распространении скифских лекарственных растений в Италии за несколько столетий до нашей эры сообщали, кроме того, Катон Старший и Плавт, жившие на рубеже III–II вв. до н. э.
Скифией и ее медициной интересовались и знаменитые врачи древности, и писатели (V в до н. э.). Известно, что «отец медицины» Гиппократ побывал в Скифии, описал (в книге «О воздухе, водах и местностях») эту страну и ее обитателей. Он приводил и подлинные факты, например, о болезнях скифов, и легенды, например, о том, что у женщин-савроматов якобы нет правой груди, которую они удаляют. Аполлоний Родосский (III в до н. э.) в своем «Походе аргонавтов» описал защищавшую от ран и ожогов «волшебную мазь Медеи», которую в Скифии готовили из сока растения, сверху похожего окраской на корикийский шафран, а в земле корень подобен свежеразрезанному мясу[9]», — писал знаменитый врач древности римлянин Гален (II в. н. э.) в своей книге «О сохранении здоровья». В другом сочинении («О противоядиях две книги») он описал противоядия боспорского царя Митридата (что косвенно подтверждает применение скифами ядовитых растений, таких, как анонит и др., в своей медицинской практике). Наконец, Орибасий (IV в. н. э.) лейб-медик императора Юлиана, в книге XV «Медицинских собраний к Юлиану» упоминал, что «к числу размягчающих скиры (твердые нарывы) лекарств принадлежит… и скифский бделлий, который и чернее, и смолистее аравийского… Скифский бделлий имеет очень действенные смягчающие свойства»[10].
Существует мнение, что на основании свидетельств Плиния и других древних писателей можно сделать вывод, что именно скифы разводили лекарственные растения в огородах, садах, на своеобразных плантациях, как это было позднее в Древнерусском государстве, в средневековой России, на Украине. Иначе говоря, скифы культивировали лекарственные растения как одну из отраслей народного хозяйства[11].
Говоря о достижениях медицины скифов, нельзя не упомянуть об их познаниях в хирургии, о применении оперативных методов лечения (все это они, скорее всего, позаимствовали от греков). Например, на хранящейся в Эрмитаже знаменитой Куль-Обской вазе, найденной вблизи г. Керчь и относящейся к V–IV вв. до н. э., изображена хирургическая операция — скиф вправляет челюсть травмированному воину, удаляет зуб, перевязывает голень раненому. Некоторые хирургические инструменты и их изображения удалось обнаружить археологам в Чертомлыцком кургане (в среднем течении Днепра) и в других курганах, находившихся неподалеку.
Древнегреческий историк Геродот, побывавший в Скифии в V в. до н. э. и описавший ее жителей, свидетельствовал, что лечением больных там занимались колдуны и чародеи, позже — жрецы. Их практика не всегда приносила пользу, а при неудаче их, случалось, жесточайшим способом наказывали — сжигали.
В исторических сочинениях Геродота и Плутарха говорилось и о «профессиональных» скифских врачах, которые одновременно, правда, были и жрецами. Это, например, Абарис, жрец гиперборейского Аполлона: по Геродоту, Абарис приезжал в Дельфы, где с помощью лечебных средств и песнопений, использовавшихся тогда многими жрецами, он «изгонял болезни» и даже сумел якобы прекратить эпидемию чумы в Спарте. Известны были также скифские врачи Анахарсис, приехавший в Афины во времена Солона и славившийся, по Плутарху, «глубокой мудростью и воздержанием», и Токсарис — в Афины он прибыл вместе с Анахарсисом, был посвящен здесь в асклепиады и с большим успехом занимался медицинской практикой: существовала легенда, что якобы Токсарис «после смерти являлся на землю», чтобы прекратить чуму, вследствие чего афиняне соорудили ему памятник и ежегодно приносили в жертву белого коня[12].
И другие греческие и римские писатели (Лукреций Самосатский, например) сообщали о том, что во времена Солона (VII–VI вв. до н. э.) в Скифии, в Греции, в Афинах широкой славой пользовались такие скифские врачи, как Анахарсис, член царской семьи, один из семи мудрецов Древнего мира, и Токсарис — «муж мудрый, отличавшийся любовью к прекрасному и стремлением к благороднейшим знаниям, но происходивший не из царского рода и не из колпаконосцев (жрецов), а из толпы простых скифов, каковы у них так называемые «восьминогие», т. е. владельцы пары быков и одной повозки. Этот Токсарис… умер в Афинах и, немного спустя, даже был признан героем; афиняне приносят ему жертвы как иноземному врачу»[13].
Как Анахарсис, так и Токсарис считались древними греками самыми крупными врачами. Вообще в Афинах всегда высоко ценили как скифских педагогов, так и врачей, даже во времена Гиппократа; особенно ценились скифские врачи как знаменитые диагносты и прогносты[14].
Стоит упомянуть и о том, что на землях скифов, в Северном Причерноморье, существовало Боспорское царство. Последним его правителем был Митридат VI Евпатор, которого считают одним из знаменитых фармакологов и токсикологов Древнего мира. Центром его деятельности был город Пантикапей (Керчь). Митридат — крупный врач, автор ряда трудов в области медицины, которые, к сожалению, не сохранились. При дворе Митридата образовалось общество самых знаменитых ученых того времени, в их составе были и врачи. Митридат был изобретателем так называемого териака — древней панацеи против разнообразных заболеваний, в состав которого входило около 60 разных противоядий[15].
Наконец, в Скифии, в том же Северном Причерноморье, в IV в. н. э. жил и практиковал знаменитый византийский врач Орибасий: в его трудах есть указания на его «скифскую» практику. Не исключено, что он помогал скифским врачам, может быть, обучал их.
Возникает, кстати, вопрос: существовали ли в Скифии какие-нибудь школы для обучения медицине? По мнению украинского историка Н. С. Думки, на этот вопрос можно ответить положительно, ибо имеются данные, свидетельствующие о возможности существования в Скифии медицинских школ или кружков, в которых молодежь обучалась врачебному искусству. Наличие в ряде греческих колоний, представлявших смешанные греко-скифские поселения, и в некоторых местностях внутри Скифии асклепейонов, при которых традиционно существовали медицинские школы, дает основание высказывать мнение, что именно в них обучалась не только греческая, но и скифская молодежь. Это тем более вероятно, что во времена Геродота и Гиппократа кастовая замкнутость врачей-асклепиадов была разрушена, и эти врачи обучали лечебным знаниям не только своих сыновей и родных, но и посторонних людей за хорошую плату, как это делали в то же время и в Греции «учителя мудрости» — софисты. Не исключена даже возможность существования отдельных, чисто скифских медицинских школ или кружков, где учеба шла только на скифском языке, тем более что скифский язык уже в V–IV вв. до н. э. имел достаточно богатый словарный фонд и развитую грамматику[16].
Поучительно, что многие секреты скифской медицины стали затем известны римлянам. Знаменитый Гай Плиний Секунд в своей «Естественной истории» (I в. н. э.) описал, как это произошло: «Митридат… обладал особым интересом к медицине и, выпытывая разные средства от всех своих подданных, которые занимали значительную часть Вселенной, оставил в своих тайниках ящики такого рода сочинений, образцы и описания их действий; а Помпей (римский полководец. — М.М.), овладев всей царской добычей, приказал своему вольноотпущеннику, грамматику Ленею, перевести их на наш язык, и, таким образом, его знаменитая победа принесла не менее пользы человеческой жизни, чем государству».
В своей книге Плиний описал ряд применявшихся скифами лекарственных трав. «Скифы первые открыли ту, которая называется “скифской”, — писал он, — она произрастает вокруг Меотиды, имеет очень сладкий вкус и чрезвычайно полезна против так называемых астм». Кроме того, он описывал «гиппану» и «акор», который «действует как горячительное и облегчающее средство, затем против подтеков и потемнения в глазах, а питье их сока — против ужаления змей».
Плиний особо подчеркивал, что «скифы лечат раны “скифской травой”… “Скифская трава” от болот Меотийских… а кроме того, и другие из других мест перевозятся туда и сюда по всему миру для блага человечества».
Плиний писал еще об одной лечебной траве: «“Безыменка” получила такое название за неприисканием другого; она привозится из Скифии, прославлена весьма авторитетным врачом Гикесием, а также Аристогитоном, и составляет превосходное средство для заживления ран, если прикладывается истолченной с водой, а в виде питья — против поражения груди и предсердия, а также против кровохарканья; советовали пить ее и раненым»[17].
Достижения скифских врачей сохранялись веками. Так, через несколько столетий после Плиния довольно известный в Риме Марцелл, придворный врач императора Феодосия I (V в. н. э.), в «Книге о врачебных средствах» упоминал, что существует такое лекарство, как «красноватая скифская смола, которую другие называют писсасфальтом»[18].
Но если об этих достижениях помнили на Западе, то, по всей вероятности, они сохранялись и в памяти народа, народных лекарей, волхвов, тех, кто лечил и заботился о здоровье скифов: логично предположить, что они (целиком или частично) из праславянской древности перешли в «медицинский обиход» славян, использовались ими еще до принятия христианства.
Достижения праславянской (скифской) медицины, как и вообще скифской культуры, составили часть того культурного наследия, которое получили древние славяне. Это неоспоримый факт. «Внимания заслуживает, с каким бы интересом ни подходить к скифам, — с интересом ли доисторика, или историка, особенно историка культуры, — писал Н. Я. Марр, — лишь одно громадной важности обстоятельство, собственно непререкаемый факт: совершенно реальные достижения скифов в области материальной культуры, в том числе и открытие металлов, в особенности “золота”, и изобретение “плуга”, — настолько древнее явление, что они успели войти, еще до возникновения письменных источников истории, в систему космических представлений и до нас сохраниться в легендарных изложениях с приемами мифов»[19]. Впрочем, сведения о важной части скифской культуры — скифской медицине — сохранились, как показано выше, и в письменных источниках.
Наследие цивилизаций и знахарство
Каковы современные представления о генезисе древнерусской народности?
Известный российский историк В. В. Седов на основании анализа археологического материала сформулировал мнение о восточнославянской общности и ее предыстории. Он считает, что в X–XII вв. для всех городских поселений на обширной территории от Галицко-Волынской земли до Новгорода и от Полоцка до Суздальской земли был характерен высокий уровень развития различных ремесел. Культурное единство проявлялось в однотипном городском костюме и украшениях. Согласно письменным источникам, в XII в. существовало 220, а в начале XIII в. — более 300 городов. В действительности, по археологическим данным, насчитывалось более тысячи крепостей, усадеб-замков, волостных центров. Возникшая общность носила этнокультурный характер, о чем свидетельствуют однотипные курганные могильники (только 10–15 % курганов имеют региональные отличия). Все это свидетельствует о наличии сложившегося древнерусского этноса, который был единым, но не монолитным. Он объединял различные этнические компоненты (дунайские, скандинавские, византийские и др.)[20].
Культуру Древнерусского государства обогащали контакты как с Западом, так и с Востоком. Особенно важными были весьма плодотворные связи с Византией — хранительницей достижений древней цивилизации. Эти связи значительно расширились и укрепились после принятия Древней Русью христианства (X в.).
Христианизация славянского мира оказала решающее влияние на все сферы жизни общества, на трансформацию общественных отношений, что не могло не отразиться на характере, формах помощи и поддержки человека. Создавшаяся культурно-историческая ситуация потребовала иных принципов интеграции и иных форм поддержки и защиты. Именно с этого времени начинает формироваться христианская концепция помощи, в основе которой лежит философия деятельной любви к ближнему. «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Данная формула становится нравственным императивом, определяющим сущность поступка индивида. С другой стороны, она выражает сущность единения субъектов, становясь тем самым показателем принадлежности к определенной общности[21].
Следует, впрочем, подчеркнуть, что тесные связи Древней Руси с Грецией, сопровождавшиеся проникновением достижений древнегреческой культуры, начались еще в дохристианские времена.
«Начиная с III в. до н. э. предки славян просачивались из Среднего Поднепровья на юг, к берегам Черного моря и низовьям Дуная, сливаясь с туземным населением, в котором была значительная примесь греков, — считает Б. А. Рыбаков. — Учитывая эти исторические условия, мы не будем удивляться тому, что древние связи славян с греками, носившие первоначально лишь характер торговых сделок в Ольвии, постепенно приводили к притоку славянского населения в греческие приморские города»[22]. Это касалось, конечно, не только Ольвии, но и Танаиса, Херсонеса, Пантикапея, других греческих поселений в Скифии.
Важнейшим этапом стало крещение Древней Руси (X в.). «Христианство было даже более важным для Руси, чем для некоторых стран Западной Европы. Оно передало этому обществу и государству многое из того, что было необходимо для его культурного прогресса, укрепления государственности, дабы Русь смогла занять подобающее ей место в кругу европейских держав»[23].
Византийско-православное наследие открыло русскому народу путь приобщения к культуре эллинизма, а через нее и к истокам культуры латинского Запада, Средиземноморья и Ближнего Востока. Длительная и основательная связь России с православной Византией позволила заложить основы русской культуры, сформировать универсальный, а не локально или этнически замкнутый тип культуры. «Только с принятием христианства, — писал С. С. Аверинцев, — русская культура через контакт с Византией преодолела локальную ограниченность и приобрела универсальное измерение. Она осознала себя самое и свое место в ряду, выходящем далеко за пределы житейской эмпирии; она стала культурой в полном значении этого слова»[24].
Русская культура Средневековья опиралась в своем развитии на те же содержательные основания, что и средневековая культура Запада. Опора на общие истоки предопределила сходство русской и западноевропейской культуры Средневековья. Вследствие этого и народы Европы, при всех различиях, составили единую семью христианских народов. Их культура, образ жизни, менталитет, традиции и многое другое приобрели черты сходства[25].
После принятия Древней Русью христианства наследие древней цивилизации стало как никогда раньше широко проникать в славянскую культуру, что явилось фактором огромной важности. «Нам не следует бояться признания огромной роли Византии в образовании славянской культуры, — писал Д. С. Лихачев, — посредницы и отдельных национальных культур славян. Славянские народы не были провинциальными самоучками, ограниченными своими местными интересами. Через Византию и другие страны они дышали воздухом мировой культуры, развивали свою общую и местные культуры на гребне общеевропейского развития. Их культуры для своего времени представляли собой в известной части итоги общеевропейского развития»[26]. А древнерусская культура впитала в себя и византийские, и восточные, и североевропейские элементы.
По мнению видного российского историка В. О. Ключевского, «известия XI и XII вв. говорят о знакомстве тогдашних русских князей с иностранными языками, об их любви собирать и читать книги, о ревности к распространению просвещения, о заведении ими училищ даже с греческим и латинским языками, о внимании, какое они оказывали ученым людям, приходившим из Греции и Западной Европы. Эти известия говорят не о редких, единичных случаях или исключительных явлениях, не оказавших никакого действия на общий уровень просвещения; сохранились очевидные плоды этих просветительских забот и усилий»[27].
Развитие культуры в Древнерусском государстве обусловило возникновение в обществе слоя образованных людей, прежде всего монахов, но и светских людей тоже. Широкое развитие грамотности подтверждает сравнительно недавнее открытие при раскопках в Новгороде берестяных грамот XI–XV вв. Об этом свидетельствуют также обширные собрания книг: например, «книжный фонд Киевского государства в домонгольский период… исчисляется сотнями тысяч единиц»[28]. А в XV в. Новгород, избежавший монголо-татарского нашествия, обладал, по некоторым предположениям, самым большим собранием рукописей в славянском мире: здесь при Софийском соборе продолжала существовать богатейшая на Руси библиотека, а также книжная мастерская со штатом книжников, переводчиков и писцов, в которой изготавливали книги (рукописи) самого различного содержания.
К великому сожалению, большинство произведений древнерусской письменности не дошло до нас — тому виной кровавое монголо-татарское нашествие, другие войны, пожары, прочие бедствия. Однако даже то немногое, что сохранилось, свидетельствует об общей высокой культуре Древнерусского государства.
Древние рукописи отражали, разумеется, представления своего времени о мироздании, о явлениях природы, о животном и растительном мире, о человеке. Так, в культурном наследии Древнерусского государства были обнаружены сочинения, содержавшие определенный теоретический материал о природе и человеке. Таковы были «Шестоднев» Иоанна Экзарха Болгарского (X в.), «Изборник Святослава» (XI в.), «Слово о правой вере» Иоанна Дамаскина (XII в.), «Христианская топография» Космы Индикоплова (XII в.), «Толковая Палея» (XII–XIII вв.), «Физиолог» (XIII в.) и другие подобные сочинения — большей частью переводные, но частью и «оригинальные».
Эти и другие подобные сочинения пришли на Древнюю Русь вместе с христианством, которое принесло на Русь славянскую письменность, ввело ее в семью христианских славянских государств, в систему христианских стран Европы с их культурными достижениями. «Принятое из Византии христианство сделалось основой для исключительно интенсивного потока текстов, хлынувшего в буквальном смысле на Русь, — считал Ю. М. Лотман. — Правда, картина здесь несколько усложнялась тем, что загоревшиеся от византийского факела южнославянские культуры уже вступили в стадию активного создания собственных текстов. Так что Русь получала как бы двойной их поток»[29].
Важно, что христианство принесло с собой многие достижения византийской, а через нее и античной культуры, в том числе и медицины. Неудивительно, что во всех этих сочинениях сказывалось влияние трудов Гиппократа, Аристотеля, Галена, Цельса, других классиков.
Например, в «Слове о правой вере» Иоанн Дамаскин (он жил в VII–VIII вв. н. э.) уделял внимание устройству человеческого тела, пересказывая, в сущности, то, что писал Гиппократ о четырех стихиях — он называл их четыре «изливе, рекше хуми», т. е. жидкости: земле отвечала в организме «черная кручина» (черная желчь), воде — «глен» (флегма), воздуху — кровь, огню — «желтая кручина» (желтая желчь)[30]. Что касается характеристики органов и деятельности «чувства», то здесь Дамаскин повторял (в упрощенном виде) то, что писал Аристотель. За Аристотелем следовал в своем описании анатомии и физиологии человека и автор «Шестоднева».
В «Толковой Палее» тоже воспроизводилось гиппократовское учение об участии четырех стихий в составе человеческого тела; другие анатомические и физиологические сведения повторяли Аристотеля. Своеобразен был и «Физиолог» — пользовавшийся несомненной популярностью в Византии памятник александрийской эпохи, сочинение «биологического» содержания, написанное по-гречески в Египте во II в. н. э. и известное на Руси около XIII в., а может быть, и раньше.
В сочинении «О диете при острых болезнях», да и в других работах Гиппократ рассматривал пищу и, как мы говорим сейчас, диететику, как первейшее условие сохранения здоровья. В древнерусской литературе прослеживается эта же линия. «Изборник Святослава» (XI в.) содержал определенные гигиенические предписания, связанные, правда, с религиозными мотивами (посты, праздники и др.), но определенно примыкающие «к астрологическим воззрениям древности»[31]. Хотя и подчеркивалась необходимость питания, но указывалось, что не всякая еда идет на пользу человеку. Все-таки гигиенических предписаний было немного, преобладала «аскетическая» точка зрения. Собственно, такой же характер носили советы и предписания в других древних рукописях — таких, как «Златоструй» (XII в.), «Житие Феодосия Печерского» (XIII в.) и др.
В известном смысле, считал историк науки Т. Райнов, вся эта переводная литература является эллинистической, понимая под эллинизмом совокупность идей, в образовании которых в большей или меньшей степени участвовали элементы греческой науки в сочетании с мотивами восточного происхождения.
Известно, что в Византии было много различных медицинских сочинений (считается, что они появились под влиянием Гиппократа и Галена): данные об этом приводил, в частности, немецкий историк К. Крумбахер в своей «Истории византийской литературы»[32]. Не подлежит сомнению, что подобные сочинения существовали и в Древнерусском государстве. Об этом свидетельствует хотя бы практика успешно действовавших лечцов — «врачей-профессионалов»: приобрести и совершенствовать свои медицинские знания эти грамотные и образованные люди могли лишь с помощью сочинений древних врачей. Можно добавить, что, как свидетельствует древнерусская «Начальная летопись» («Повесть временных лет…»), киевский князь Ярослав Мудрый (XI в.) собрал писцов и вместе с ними переводил книги с греческого языка на славянский: «Ярослав… был склонен к книгам, читал их часто днем и ночью. Он собрал многих писцов и переводил с ними с Греческого на Славянское письмо, переписал много книг»[33]. Логично предположить, что среди книг, переведенных под руководством Ярослава, были и чисто медицинские сочинения.
«Первые понятия о греческой медицине (а, следовательно, и о медицине Гиппократа и гиппократиков. — М.М.) распространились у нас посредством греческих (православных. — М.М.) монахов еще в XI и XII столетиях, — справедливо утверждал В. М. Флоринский, — и нет основания не допустить, что уже в это время были возможны переводы и переделки на русский язык латинских и греческих медицинских сочинений»[34]. Можно еще раз пожалеть, что эти рукописи не дошли до нас…
Впрочем, еще до проникновения к нам, с христианством и византийской культурой, «греческой медицины», основывавшейся на достижениях античных врачей и мыслителей, охранять здоровье наших предков помогала народная медицина, которая была хранителем бесценного опыта поколений. Используя достижения, корни которых уходили в седую древность, она в течение многих столетий питала и обогащала «медицинскую» практику, помогала заботиться о здоровье, применять наиболее рациональные способы борьбы с болезнями.
Правда, в народной медицине было немало иррационального, а порой и просто вздорного, вредного для организма: связано это было со знахарством, широко распространенным в нашей стране (как, впрочем, и в других странах) в течение многих и многих столетий. Даже в конце прошлого века доктор Н. В. Слюнин, выступая 13 марта 1882 г. на заседании Общества русских врачей в Петербурге, отметил «широкое развитие у нас знахарства, порчи и лекарства; нет той деревушки, где не было бы зловещей знахарки»[35]. О нынешних временах умолчу — что уж говорить о седой древности!..
Поэтому обладавшую вековым опытом народную медицину, важную и нужную саму по себе, выработавшую традиционные и во многом рациональные методы, следует отличать от знахарства (хотя и здесь было кое-что полезное, в частности, по использованию дикорастущих трав и других растений).
Знахарство — и тогда, и в последующем, вплоть до нашего времени, — включало как непременный атрибут различные заговоры, мало изменявшиеся по сути своей в течение столетий, но всегда исключавшие применение каких-либо материальных средств.
Заговоры эти представляли собой пожелания, которые должны исполниться с чьей-либо помощью — либо самого знахаря, либо языческих божеств, либо (в христианские времена) с помощью святых или даже самого Бога. Вот, например, каков был содержавшийся в рукописном сборнике «Заговор от течения крови, троекратный»: «Должно смотреть на рану и прочитать над нею сию молитву три раза. Молитва: “Кровь булат, мать руда, тело древо, во веки веков. Аминь”»[36].
Или «Записка от холеры»: «Напиши несколько записок нижеследующего содержания, и прилепи их в доме, по одной над каждой дверью и окном. Тот дом бывает охраняем Богом от болезни холеры. Молитва: “Иисус Христос с нами уставися, вчера и ныне и днесь, той же и во веки веков. Христос ненависти прогоняет, Христос в сем доме вездесущий у твоих раб, всегда и ныне и присно. Аминь”»[37].
«С принятием Русью христианства языческое врачевание, если и подвергалось каким-либо влияниям, — считал историк медицины А. П. Левицкий, — то… исключительно со стороны христианского мировоззрения, которое вошло в соприкосновение с языческим»[38]. Этим, вероятно, и можно объяснить содержание заговоров, не противоречивших, на первый взгляд, христианским догматам.
Несмотря на, казалось бы, религиозную и христианскую основу подобных заговоров, трудно поверить, чтобы образованные, знакомые с основами медицины монахи-лечцы рекомендовали их вместо лечения. Все-таки это, по-видимому, плоды «творчества» самонадеянных «целителей», которых тогда на Руси было пруд пруди (во всяком случае, намного больше, чем сейчас, в наше цивилизованное время).
Разумеется, медицина Древнерусского государства вовсе не ограничивалась знахарством или применением народных средств врачевания. Являясь составной частью культуры, питаясь ее достижениями, медицина соответствовала ее общему уровню. «Греческое христианство, — утверждает Б. А. Рыбаков, — застало в 980-е гг. на Руси не простое деревенское знахарство, а значительно развитую языческую культуру… Язычество Древней Руси IX — XIII вв. — важный раздел русской средневековой культуры»[39].
Волхвы, составлявшие, по Б. А. Рыбакову, основную часть жреческого сословия Древней Руси, занимались, в числе прочего, и лекарским знахарством — в этом им помогали женщины («ведьмы», от слова «ведать» — знать), которых позднее, в XII в., называли «бабы богомерзкие». Волхвы должны были, в частности, знать целебные свойства трав — это знание было результатом наблюдений, которые велись многими и многими поколениями, начиная, вероятно, еще от первобытного общества.
В общем, вполне правомерно считать, что волхвы были целителями, лечившими людей рациональными средствами народной медицины. Это подтверждают и записки путешественников, посетивших нашу страну в те далекие времена.
Так, в «Записке» арабского путешественника Ахмеда Ибн-Фадлана, который в 20-х годах X в. побывал в землях волжских булгар, хазар и русов, говорилось: «Когда один из них заболевает, то они разбивают ему палатку вдали от них, бросают его туда и кладут с ним кое-что из хлеба и воды, но не приближаются к нему, не говорят с ним, даже не посещают его во все время (болезни), особенно когда он бедный или невольник, Если он выздоравливает и встает, то возвращается к ним; если же умирает, то они его сжигают»[40]. А в «Книге драгоценных сокровищ», написанной около 30-х годов X в., арабский писатель Ахмед Ибн-Даста отмечал: «Есть у них знахари, из коих иные повелевают царю, как будто они начальники их (Русов). Случается, что приказывают они приносить жертву творцу их, что ни вздумается им: женщин, мужчин и лошадей, а уж когда приказывают знахари, не исполнить приказания нельзя никоим образом»[41], — речь здесь, очевидно, шла о волхвах.
Следует, однако, отметить, что и после принятия христианства долгое время, на протяжении столетий, волхвы — хранители богатейших медицинских познаний языческих времен — оставались одними из авторитетнейших врачевателей. К их услугам прибегали не только простые люди, но и аристократические слои общества, княжеские роды. Так, о князе Всеславе (середина XI в.) летопись сообщает, что «его же ради мати от вълхвованья»[42].
Священнослужители нередко обращали внимание на то, что русские, сами язычники в недавнем прошлом, несли своих детей, обращались при болезни к волхвам, а не к священникам, не в монастыри. Это подтверждают, в частности, и приведенные в русских летописях факты. Так, Лаврентьевская летопись свидетельствует, что воевода Ян (1071 г.) сурово осуждал волхвов.
Распространенность этого явления в средневековой России подтверждают многие исторические источники. В «Повести временных лет» упомянуто (1071 г.), что «много волхвуют жены чародейством, и отравою, и иными бесовскими козньми»[43].
В другой летописи говорится о том, что «в лето 7006 (1498 г. — М.М.)… опалу положил князь великий (Иван III. — М.М.) на жену свою, на великую княгиню Софию (Софья Палеолог. — М.М.), о том, что к ней приходиша бабы с зелием; обыскав тех баб лихих, князь великий велел их казнити, потопити в Москве реке нощию»[44]. А в начале XVI в. в волховстве подозревали даже жену Василия III великую княгиню Соломониду (Соломонию), которую за это принудительно постригли в монахини. Даже в конце XVI в., в 1575 г., как свидетельствует летопись, «в Новгороде 15 жен, а сказывают ведуны, волхвы»[45].
Еще в одной летописи указано, что в 1607 г. сожгли вора-еретика, старицу «Алену» вместе с чародейными (заговорными) бумагами и кореньями; она сама созналась, что портила людей и учила «ведовству». В 1674 г. опять сожгли женщину Федосью, невинно, как оказалось, оговоренную в порче[46].
В «Домострое» (XVI в.), представлявшем собой древнерусскую энциклопедию семейного быта, была в какой-то мере представлена и медицина. Используя, очевидно, различные источники, автор (это сочинение приписывается Сильвестру, священнику Кремлевского Благовещенского собора, бывшему одно время фаворитом Ивана Грозного) одну из глав посвятил тому, «како врачеватися христианам от болезни и от всяких скорбей». В главе этой описаны различные болезни — «от духов лукавых мучение, телу согнитие, костем ломота, оток и опухоль на все уды, проходом обоим заклад, и камень в удах, и глухота и слепота и немота; во утробе терзание и блевание злое; и на низ, во оба прохода, кровь и гной, и сухотная и кашель; и главоболение и зубная болезнь, и камчюг, и френьгючи, и расслабление и трясение, и всякие, тяжкие, различные недуги». Все это рассматривалось как «наказание гнева Божия». Характерно, однако, что в «Домострое» хотя и не было никаких конкретных советов по лечению болезней, все же содержалось серьезное предостережение: «Не призывающе к себе ни чародеев, ни кудесников, ни волхвов, ни зелейников: никаких бесовских врачеваний»[47].
Влияние волхвов, вера в их всемогущество сохранялись очень долго. «Такой для своей эпохи весьма даже просвещенный человек, как Иоанн IV (Иван Грозный. — М.М.), — отмечал историк медицины Ф. Л. Герман, — …окруженный многими врачами, он перед смертью совещается с волхвами, которых собрали в России и Лапландии до 60, по случаю появления кометы, и которые, по словам летописцев, верно предсказали день его смерти»[48].
Да, неисповедимы мысли и поступки сильных мира сего…
Монастырская медицина
Ясно лишь одно: языческие поверья, языческая старина, особенно в том, что касалось сохранения здоровья и лечения болезней, долго, очень долго, вплоть до нашего времени, не уходили из народной памяти, передавались из поколения в поколение. «Одним из пережитков языческой старины у всех славян служат поверья в ведьм и колдунов, — отмечал Н. С. Державин. — Это существа, наделенные сверхъестественною силою или большими знаниями (ведением), чем обыкновенный человек… Ведьмам и колдунам известна магическая сила трав. Блуждая по полям и лесам, они собирают лечебные травы, выкапывают коренья и пользуются ими при лечении болезней… Ведьмы и колдуны (их еще называли волхвами, знахарями, чародеями, кудесниками и пр. — М.М.) умеют залечивать раны, лечить болезни, останавливать кровотечения, помогать при укусе змеи и бешеной собаки»[49].
Но все-таки эпохальным для тогдашней медицины было время, когда Древняя Русь стала христианским государством. Именно тогда появились монастыри, которые были не только сугубо религиозными учреждениями, но и формой социальной организации жизни людей на основе общих взглядов.
Поначалу монастыри существовали как закрытые сообщества. Они как бы не стремились к «общению» с народом, так как монашество являлось подвижничеством, отречением от мирских соблазнов, почему их воспринимали как некое таинство, приносящее чудесное исцеление. Имея более высокую культуру жизнедеятельности, монастыри представляли собой многофункциональную систему самоподдержки, где образовался особый тип самопомощи человеку, связанный с основными важнейшими сферами его жизни: общением, обучением, совместным проживанием в общности, лечением, ведением хозяйства. Получив поддержку со стороны княжеской власти, окрепнув экономически, монастыри становятся центрами благотворительной, социальной деятельности. Они выполняют четыре основные функции: лечение, обеспечение неимущих (в виде милостыни), обучение, контроль[50].
Уже в первой половине XIII в. было известно до 70 монастырей, причем в крупных городах их насчитывалось большое число: по 17–18 — в Киеве и Новгороде, 4 и более — во Владимире Суздальском, Смоленске, Чернигове, Галиче[51]. Монастыри были почти в каждом древнерусском городе или его пригороде и являлись составной частью городской структуры и структуры княжеского управления.
Если в XIII в. новых монастырей было основано около трех десятков, причем почти все они строились в городах или непосредственно за их стенами, то с середины XIV в. их возникает до полутораста, большинство из них вырастает вдали от городов и сел, в лесных дебрях, на берегах глухих рек и озер. Монастыри продвигаются и на север, и на восток, и на запад, подчиняя своему культурному влиянию окрестное население.
Выдающимися центрами культуры стали монастыри на Севере — их число чрезвычайно увеличилось в XV в. Первые основатели этих монастырей — Сергий Радонежский, Стефан Пермский, Кирилл Белозерский, Иосиф Волоцкий, Мартиниан Белозерский, Кирилл Комельский — были образованными, знающими людьми, сами переводили и переписывали книги и поручали это своим ученикам. Вероятно, они были хорошо знакомы и с медициной — так, как знаменитый Кирилл Белозерский.
Нужно, правда, оговориться, что основным занятием ученых монахов, хотя они и представляли очень тонкий тогда слой носителей интеллектуальной культуры, было, скорее всего, не изучение и переписка античной литературы (и уж тем более не исцеление болящих), а богословие, поглощавшее главные интеллектуальные устремления духовного сословия. Тем большего уважения заслуживает гуманный подвиг — именно подвиг — безвестных монахов, посвящавших себя милосердной деятельности по исцелению болящих и страждущих.
Важно отметить еще одно обстоятельство, связанное, в определенной мере, с монастырями и вообще с православием. По мнению Д. С. Лихачева, «русские не восприняли, однако, типичного для Запада экзальтированного аскетизма. На Руси не были известны ни целования ран прокаженных, ни появление стигматов на теле святого, ни истерическое самоунижение. Наоборот, русские монахи и монастыри конца XIV — начала XV в. очень часто подчиняли свою деятельность государственным интересам»[52].
Итак, в средневековой России, как и в других европейских государствах того времени, монастыри были очагами науки и культуры, в том числе медицины. Здесь, в монастырях, действовали первые в Древнерусском государстве больницы: основали их по примеру Афонского и других христианских монастырей Византийской империи, с которыми монастыри Древней Руси были связаны тесными узами.
Как свидетельствует летописец, в X в. игумен Печерского монастыря Феодосий построил при монастыре богадельню: «Сътвори двор близ монастыря своего, и церковь вьзгради в нем святаго первомученика Стефана, и ту повеле пребывати нищим, слепым и хромым и трудноватым, и от монастыря подаваше им еже на потребу, и от того всего сущаго монастырскаго десятую часть давайте им»[53]. Фактически это было соединение богадельни с больницей — странноприимный дом, созданный, скорее всего, по примеру православных монахов Византии.
В церковных рукописях упоминается, что странноприимные дома, или странноприимницы, включавшие, очевидно, и больницы, действительно существовали в Византии. «Егда създа Великий Макарие странноприимницу, тамо приходящая и болящая и странныя приемляше, и всякой потребе сподобляше их»[54]. Такую же странноприимницу организовал Феодосий в Печерском монастыре.
Феодосий Печерский, преподобный (около 1036–1091) — русский святой, один из основателей Киево-Печерской лавры (другим основателем считается Антоний Печерский), учредитель монашеского общежития в русских монастырях. Будучи вторым игуменом Киево-Печерской лавры, ввел в монастыре так называемый Студийский общежительский устав, предписывавший общую трапезу, одинаковую одежду, отсутствие личного имущества и непрестанные труды для всех монашествующих. Начал в монастыре обширное строительство. Принимал участие в политической жизни киевского княжества[55].
Как считали историки, господство религиозного сознания в Средневековье вместе со слабостью медицины того времени отдавали в распоряжение церкви множество тяжело или неизлечимо больных еще задолго до их смерти. Например, в рассказе Киево-Печерского патерика об организации Феодосием больницы (странноприимницы) в монастыре в 1060–1070 гг. ясно указывается, что тяжелобольные, которых приносили в монастырь, прежде чем они поступали в монастырскую больницу, постригались, т. е. превращались в монахов: «ин же некто, тако же болен, принесен бысть в печеру и пострижен; и мниси же на то устроении болным служити, вземыпе и сего, несоша его къ Пиминови»[56].
По всей вероятности, странноприимница Печерского монастыря была не единичным подобным учреждением, ибо в тогдашнем законодательстве было узаконено их существование и даже определено их «финансовое положение».
Хотя о точной дате открытия монастырских больниц говорить трудно, все же следует считать, что они появились в Древней Руси одновременно, по-видимому, с монастырями. Во всяком случае, первое сохранившееся упоминание о монастырских больницах относится ко времени княжения Владимира Святого (X в.): именно он, как свидетельствуют летописи, вместе с митрополитом Леоном (Леонтием) установил своеобразную подать (налог) — так называемую десятину в пользу «нищих, сирот, сирых, больных и пр.». Это были весьма солидные средства.
В «Уставе святого князя Володимира, крестившаго Русскую Землю», говорилось: «А се о десятинах. От всякого княжа суда десятая векша, и с торгу десятая неделя, от дани и от виры и всего схода и прибытка, и от лова княжа, от всякого стада и от всякого жита десятое в соборную церковь, царь или князь в девяти частях, а церкви сборная в десятой части»[57]. Кстати, в этом «Уставе» говорилось не только о больницах, но и о банях, которые издревле занимали особое место в жизни народа, в том числе в мероприятиях, связанных с охраной здоровья: «Монастыри, и бани их, больницы, и врачи их»[58] — этот текст содержится в позднейшей Иосафовской редакции.
В древнейшем списке устава Владимира, написанном в Новгороде в конце XIII в., в числе «церковных людей» упомянуты, между прочими, «лечец, задушный человек, слепец, хромец, монастыреве больницы, гостинницы, странноприимницы» это люди церковные богадельные». Все они — и люди, и учреждения — поручались ведению архиереев. Таким образом, именно монастырская больница, находившаяся в ведении Православной церкви, была учреждением, где работал лечец (лекарь, врач).
Это подтверждает и другая древнерусская летопись. В Степенной Книге («Книга степенная царского родословия») говорится, что Владимир Святой установил «десятину» — церкви полагалась «десятая часть от всего стяжания нашего». Здесь же упоминались «церковнии люди» — среди них были и «лечци», а далее перечислялись «монастыреве и больницы и гостинницы и странноприимницы»: все они подчинялись церкви, их «не подобает судити ни князю, ни боляром, ни судиям их»[59].
Кстати, в некоторых списках Устава Владимира (Смоленская грамота) были расширены статьи о церковных людях — в списке лиц, подлежащих суду церкви, оказались «лечец» и «прощеник». По мнению Я. Н. Щапова, под «прощениками», по-видимому, следует понимать многочисленную группу людей, которые тем или иным способом получили «прощение», «прощу», т. е. чудесное «исцеление», и в результате этого оказались под эгидой церкви.
Дело в том, что в религиозном сознании древности и Средневековья болезнь представлялась наказанием человеку за его грехи, а выздоровление — прощением их. Судя по отечественным памятникам, духовное «прощение» и физическое «исцеление» не разделялись в сознании древнерусских людей: термин «прощение» употреблялся, когда подразумевалось чудесное выздоровление. Таковы рассказы Устюжского летописного свода об исцелении в церкви Бориса и Глеба в Смоленске (1177 г.). Ослепленные князья Ярополк и Мстислав «поидоша на прощение к св. мучеником Борису и Глебу, и бывшим на Смядыни и прозревшим во церкви св. мученик…»; сообщения ряда летописей (1413 г.) об «исцелении» от иконы богородицы под Можайском: «Явилося жалования и прощения людем много: слепым, хромым, раслабленым, глухим и немым»[60].
То, что лечцы, да и больницы, были, как писал знаменитый русский историк Н. М. Карамзин, «отчуждены от мирскаго ведомства», означает, что они во всем подчинялись церкви. Таким образом, именно эти лечцы играли основную роль в медицине, хотя были, несомненно, и мирские, т. е. как бы гражданские лечцы.
Бесспорно, что с первых же шагов на Русской земле Православная церковь взяла медицину под свое крыло — подобно тому, как это было в Византии, или как поступала православная, да и католическая церковь, во многих странах Европы.
Уже в скором времени больницы стали, очевидно, непременной частью монастырей, впрочем, и церквей тоже: во всяком случае, при сооружении новых церквей и различных зданий для монастырей предусматривалось строительство и «медицинского корпуса». Так, в Никоновской летописи говорится, что Ефрем, митрополит Киевский «в лето 6599 (т. е. в 1091 г. — М.М.)… бе же тогда зданиа многа воздвигл: докончав церкви святаго архангела Михаила, и заложи церковь камену на воротах градных… другую церковь и строение банное, и врачеве и болницы, всем приходящим безмездно врачевание, такоже и в Милитине в своем граде устрой, и по иным своим градом митрополским, иже суть и со уезды и с волостьми и с селы; се же не бысть прежде в Руси; и град бе Переаславль заложил камень, от церкви святого Федора, и с прочими здании, и съверши его чюдне»[61]. Иными словами, митрополит Ефрем не только построил больницы, но и установил, что больных надо лечить «безмездно», т. е. бесплатно.
Таким образом, монастырские и церковные больницы (и в Киеве, и в Переяславле, и в Милитине, и в других городах) стали непременной принадлежностью социального устройства Древнерусского государства. (Кстати, уместно напомнить, что о больных заботились не только в монастырях: как свидетельствует Ипатьевская летопись, в 1175 г. князь Андрей Боголюбский «веляшет по вся дни возити по городу брашно и питие разноличное больным».) Важно обратить внимание и на то, что больницы эти были общедоступными, так как в них «медицинская помощь» оказываемая лечцами, была бесплатной («безмездно врачевание»), в отличие от помощи других, мирских, или «гражданских», лечцов.
Итак, очевидно, что монастырские больницы были специальньными учреждениями, где работали опытные лечцы — «врачи-профессионалы».
Врачи
Кто же были они, эти первые на Руси профессионалы-медики?
Обычно, ссылаясь на труды средневековых историков, пишут, что у князя Владимира Святого был врач Иоанн Смер (Смера), родом половчанин: в 987–990 гг. он, по повелению Владимира, побывал в Паннонии, Сербии, Булгарии, Мизии, Греческой (Византийской) империи, Египте. «Ежели справедливы и имя его, и должность при Дворе Российском, — считал историк медицины В. М. Рихтер, — то нет сомнения, что Иоанн Смер был самый древний из всех медиков в нашем отечестве»[62].
Может быть, это и так, хотя сомнения все-таки есть. Ведь Смер мог быть и волхвом (знахарем, «народным врачом»), т. е. представителем народной медицины, и, конечно же, незаурядным специалистом — иначе бы не стать ему лекарем князя Владимира. Известно также, что, будучи половчанином (половцем), он был язычником, а христианство принял лишь во время поездки в Египет: следовательно, до этого обучение медицине у врачей (например, в Византии) и знакомство с достижениями древней медицины были ему вряд ли доступны. Не работал он и в монастырских больницах — их тогда не было.
Все это, конечно, формальные моменты, но их тоже следовало бы принимать во внимание.
В отличие от Смера, о медицинской деятельности которого никаких сведений не осталось, другие киевские врачи (жившие, правда, немного позднее) прославились, согласно древнерусским летописям, своим врачебным искусством.
Древнерусский историк оставил нам красочные описания высокогуманных деяний первых врачей — монахов Киево-Печерского монастыря: под монашескими клобуками у них были солидные знания медицины.
В Киеве известен был как врач Антоний Печерский, один из основателей и первый настоятель Киево-Печерского монастыря.
Антоний Печерский, преподобный (983–1073) — русский святой, основатель Киево-Печерской лавры, один из родоначальников русского монашества. Принял пострижение на Афоне, а в 1028 г. вернулся в Киев, где предавался отшельническому подвигу в пещере на Берестовой горе, увлекая своим примером будущих иноков Киево-Печерской лавры[63].
В летописи о нем говорится: «Яко же бо он, великий, покрываа свою святость, больныа исцеляше от своеа яди, мияся тем врачевное зелие подаваа, и тако здрави бываху молитвою его»[64]. Хотя о методах лечения Антония больше не сказано ничего, ясно, что он применял, выражаясь современным языком, только терапевтические и психотерапевтические способы.
Гораздо больше летописец рассказывает «о святом и блаженнем Агапите, безмездном враче».
Агапит, преподобный Печерский (? — 1095), поступил в Киево-Печерскую лавру при Антонии, а после смерти Антония поселился в его пещере, подвизался на посте и молитвах, лечил больных.
Агапит был преданным учеником Антония — в летописи о нем говорится, что «сий блаженный Агапит, ревнуа святому тому старцу (т. е. Антонию. — М.М.), помогаше больным». Агапит лечил всех, кто находился в Печерском монастыре, прежде всего, конечно, иноков: они часто приходили к нему в келью, либо Агапит сам шел к ним. «И егда кто от братиа разболяшеся, — свидетельствовал летописец, — и тако остави келию свою, приходяще ко болящему брату и служаще ему». Больным он сам готовил лекарства («еже сваряше зелие»), оставаясь с ними в продолжение всего заболевания («Аще ли продолъжаше недуг… сий же блаженный Агапит пребываше неотступно»).
Результаты проводившегося им лечения (тоже, вероятно, терапевтического и психотерапевтического) были совсем неплохими: недаром же Агапит «прозван бысть “лечець”, сему бо дарова Господь дар исцеления». Во всяком случае, в Киеве он пользовался репутацией отличного врача, к нему в монастырь приходило много пациентов, которых он успешно лечил: в летописи говорится, что «слышанно бысть о нем в граде (т. е. в Киеве. — М.М.), яко некто в монастыре лечець, и мнози болящий прихождаху к нему, и здрава бываху»[65].
Агапит, «безмездный врач», исцелил князя Владимира Мономаха, заболевшего в Чернигове. Он, однако, не захотел нарушить своего обета («безвыходного» пребывания в монастыре) и потому ответил отказом посланникам князя на просьбу посетить их больного господина в Чернигове; не принял он от него и богатых даров (после того, как дал ему исцеление посланным зелием). «О, чадо мое! — сказал посланнику князя инок Агапит. — Я никогда и ни от кого не брал даров за лечение». Он, однако, потребовал, чтобы исцеленный князь раздал свое имение, что Владимир и исполнил. Уже одно это отношение Владимира к Агапиту (в сочетании с фактом потери князем своего сына), отмечал П. В. Владимиров (1900), могло вызвать знаменитое поучение Мономаха[66].
В ту пору в Древнерусском государстве медицинской практикой занимались и иноземные врачи: они приезжали главным образом из восточных стран (Армения, Сирия и др.) и, конечно же, наряду с византийской, были знакомы и с арабской медициной. Например, почти такой же известностью, как Агапит, пользовался в Киеве еще один врач, о котором летопись сообщала, что был он «арменин родом и верою, хитр бе врачеванию, яко таков не бе прежде его». Этот врач якобы по одному взгляду на больного ставил диагноз и прогноз болезни («еже только видев болящего, познаваше и поведа ему смерть, нарек ему день и час»).
Летописец писал о споре, разгоревшимся между врачом-армянином и Агапитом, превзошедшим его во врачебном искусстве. Пришедшего к заболевшему Агапиту армянина, предсказавшего ему, по пульсу («и емь его за руку, рече»), смерть на 3-й день, тот обличает в отсутствии у него врачебного мастерства. Вот как говорится об этом в летописи: «Блаженный же (т. е. Агапит. — М.М.) с яростию глагола тому (т. е. армянину. — М.М.): “сицева ли суть твоего врачевания отрази: смерть ми поведаа, а помощи ми не можеши? Аще есм худог, то дай же ми живот; сице ли сим не владееши, то почто укоряеши мя, осуждаа в 3-й день умрети ми?”»
В это время к Агапиту пришел больной из Киева и, превозмогая себя, тот встал и дал ему лекарство, которое сам принимал: при этом он показал лекарство армянину, сказав: «се есть зелие, разумей и виждь», т. е. предложив определить, что это такое. Армянин ошибся, посчитав лекарство иноземным, привезенным из Александрии (факт, сам по себе весьма знаменательный, подтверждающий тесные связи Древнерусского государства с Византией, плодотворные контакты русских медиков со своими зарубежными коллегами). Это вызвало негативную реакцию у Агапита: «Посмеав же ся блаженный невежеству его, дасть зелие болящему, и тогда здрава сотвори».
В общем, спор Агапита с врачом-армянином (а по сути — медицинский диспут) закончился ссорой, и он выгнал его из своей кельи. Но когда Агапит умер, армянин пришел в Печерский монастырь и, в память о нем, постригся в монахи[67].
Интересно, что после пострижения игумен сказал армянину «пусть он перестанет быть врачом тела чужого, а будет искусен во врачевании своей души, следуя блаж. Агапиту», т. е. оставь лечение и думай о душе. Ставший монахом армянин до конца своих дней жил и скончался в Киево-Печерском монастыре.
Добавлю, что медицинский диспут Агапита и армянина можно рассматривать и как отражение своеобразной конкуренции между монастырскими и мирскими врачами: эта конкуренция возникала еще и потому, что монастырские были, скорее всего, безмездными, а мирские (гражданские) врачи — возмездными.
Кстати, практика иноземных врачей не представляла тогда ничего необычного. Как считает историк В. П. Даркевич, в Древней Руси XI–XIII вв. «верили, что врачество предполагает сокровенные знания, предпочитая иноземных лекарей»[68].
В Киеве славился в это же примерно время (XI в.) еще один врач — Петр Сириянин: он служил князю Святоше Черниговскому (князю Святославу Давыдовичу Черниговскому) и вместе с ним пришел в Печерский монастырь. Вот что рассказывается о нем в летописи: «Имяше же сий блаженный князь Святоша, еще в княжении сый, лечьца хытра вельми, именем Петра, родом Сурянина, иже прииде с ним в монастырь. Видев же сего Петр вольную нищету, в поварьници жеиу врат приседяша, лишився его и живяше в Киеве, врачюа многих». Петр часто навещал Святошу в монастыре, советовал ему заботиться о своем здоровье; он говорил ему: «Блюди, да некогда недуг, отовсюду собрався, и не имушо ти крепости, скоро живота гоньзнеши, — мне же не могушу ти помощи». Святоша же отвечал ему: «И ты убо, егда уврачюеши, не гнушати ли ся велиши брашен?»
Когда Святоша все же серьезно заболел, Петр хотел начать лечить его. «И егда убо разболяшеся сий блаженный, и видев же его, лечець приготовляет зелиа на потребу врачеваниа, на кыйждо недуг, когда беаше или огненое жжение, или теплота кручиннаа». Но Святоша быстро выздоровел: «И прежде пришествиа его (т. е. Петра. — М.М.), здрав бываше князь: никако же не дадый себе врачевати». Так повторялось много раз.
Когда же заболел сам Петр, Святоша посоветовал ему не пользоваться лекарствами: «Петрови разболевчшуся, посла к нему Святоша, рече: “аще не пиеши зелиа, скоро исцелееши; аще ли мене преслушаеишся, много имаши пострадати”». Но Петр сначала не послушал его: «Он же, хитр ся творя и болезни гонзнути хотя, мало живота не погреши, растворениа вкусив». Однако состояние Петра не улучшилось: «Пакы же сему разболевыпуся, наречие посылает к тому святый, глаголя, яко в 3-й день исцелееши, аще не врачюешися».
В этот раз все кончилось благополучно: «Послушавьше его Сирианин, в 3-й день исцеле, по словеси блаженного». Когда же Святоша сообщил, что через три месяца покинет этот мир, Петр сильно опечалился и, желая спасти князя, попросил его: «Повеждь мне, рабу своему, язву смертную, да ще аз тя не изоврачюю, да будет глава моа за главу твою и душа моа за душу твою». Однако Святоша отказался от помощи врача: «Врачевания же в животе не требовах, мертвии бо живота не имут видети, не врачеви могут въскресити». И тогда Петр решил умереть и лечь в гроб, который приготовил себе Святоша; он сказал князю: «Ты живи еще, а мене здесь положи». Врач Петр Сирианин умер на 3-й день, а Святоша прожил в монастыре еще 30 лет[69].
А вот что говорится об этом же в Степенной Книге: «Еще же во княжении сый (т. е. князь, Святоша. — М.М.), имеа у себя лечьца вельми хитра именем Петра, родом Сириянина, с ним же и в монастырь прииде. Видев же вольную нищету господина своего, в поварни и у врат приседяша, отлучися от него же и живяше в Киеве, врачюя многих». Далее рассказывается, как Петр укорял Святошу в пренебрежении к своему здравию, на что князь отвечал ему, в частности: «И ты убо егда кого врачюеши, не велиши ли гнушатися брашен?» Описывается и предпринятая Петром попытка лечения заболевшего князя: «Егда же ли разболяшеся блаженный Светоша и, видев его, лечець приготовляет зелие на потребу врачевания; и прежде пришествия его здрав бываше князь, и никоко же дабы себе врачевати. И се многажды сотвори». Когда же заболел сам Петр, Святоша вылечил его святой молитвой. А в конце говорится о том, как Петр умер вместо Святоши, а тот жил еще 30 лет[70].
Когда игуменом Киево-Печерского монастыря был Феодосий, в монастыре жил Дамиан (Демьян), которого летописец называл «целебником Печерским»[71]. Так, «если кто приносил дитя, одержимое каким-либо недугом, или взрослый человек, страдавший какой-нибудь болезнью, приходил или бывал привозим в монастырь»[72], всех их Феодосии направлял к Дамиану.
О Демьяне летопись сообщает следующее: «Яко се первый Демьян презвутер бяше тако постник и въздержник, яко разве хлебати воды ясти ему до смерти своея. Аще кто коли принесяше детищ болен, кацем любо недугом одержим, принесяху в манастырь, ли свершен человек, кацем любо недугом одержим, приходяше в манастырь к блаженному Феодосью, повелеваше сему Демьяну молитву створити болящему; и абье створяше молитву, и маслом помазаше, и приимаху ицеленье приходящий к нему»[73].
В эти же примерно времена врачебной деятельностью в монастыре занимался и Алимпий (Алипий) преподобный (? — 1114). Алимпий был незаурядным художником-иконописцем — этому ремеслу он научился у прибывших в Киев греческих мастеров. Кроме того, Алимпий с помощью известных ему иконописных красок успешно лечил проказу и кожные болезни. Вот что сообщает об этом Патерик Печерский: «Некто от Киева богатых прокажен и много от волъхвов и от врачев лечим бываше и от поганых человек искааше помощи и не полоучи, но и горшее себе приобрете поноуди некто сего от дроуг итти в печерьский манастырь и молити от отец ономоу же приведеноу бывшю в манастырь игоумен же повеле напоити (его) гоубою от кладязя святого Феодосия главоу же и лице емоу помазаша (емоу) и тако (абие) воскип весь гноен за неверование его яко сего всем бегати смрада ради бывающего и се (он же) возвратися в дом свой плачася и сетоуя не исходя оттудоу во многи дни смрада ради…»
Позднее этот больной, рассказывается в Патерике Печерском, пришел к преподобному Алимпию, известному иконописцу, и тот «взем вапницю и шаровными вапы ими же иконы писааше и (сим) лице емоу оукраси (и) строупы гнойныя замазав сего на первое подобие благообразное (зие) претворив». Затем Алимпий привел больного в церковь, где после причастия святых тайн «повеле ему оумытися от воды (водою) ею же поповы (священницы) оумываются (и) тоу абие спадоша емоу строупие и исцеле». В рукописи подчеркивается, что «скорому исцелению вси оудивишася»[74]. Что касается оказавшейся целебною «вапы», то историк медицины Л. Ф. Змеев (1896) полагал, что это была смесь извести с маслом.
Секрет успехов медицинской деятельности монахов Печерского монастыря заключался, скорее всего, в использовании того, что мы называем сейчас комплексным лечением, с обязательным применением психотерапевтических методов. «Все эти иноки, обладая даром исцеления, если и давали что-либо больным, то лишь из смирения — как говорит Патерик — не желая обнаружить присущую им способность исцелять, — считал историк медицины А. П. Левицкий. — Было ли то съедобное зелие или елей — не в них дело; сила крылась в молитве, по которой наступало исцеление». Из этого, правда, ученый делал неожиданный вывод, что «этот дар исцеления монахи противопоставляли врачеванию, основанному на человеческом знании: везде, где последнее оказывалось бессильным, получался благоприятный результат, лишь только больные прибегали к чудесной силе исцеления по монашеской молитве»; он даже считал, что «монахи не врачевали, т. е. не прибегали к человеческим знаниям, а исцеляли, т. е. прибегали к сверхъестественному вмешательству, путем молитвы»[75].
С таким толкованием согласиться, конечно, нельзя. Те печерские монахи, кто занимался врачебной практикой, были образованными, знающими людьми, профессионалами, искушенными в медицинских делах. Помощь ближним, которую они оказывали, руководствуясь христианским милосердием, основывалась, без сомнения, на знаниях, почерпнутых из различных источников, прежде всего из рукописей медицинского и естественно-научного содержания, переведенных с греческого, болгарского, латинского и других языков и содержавших опыт многих врачей.
Дошедшие до нас исторические свидетельства — гражданские и церковные рукописи, Устав монастырский Федора Студийского, Печерский Патерик, памятник монастырской жизни того времени, другие летописи — подтверждают существование врачей (лечцов) — монахов Печерского монастыря, да и иных киевских врачей как исторических личностей, свидетельствуют об их медицинской деятельности, об их человеколюбии и сердечности, об их, выражаясь современным языком, врачебной этике. Такие же врачи-монахи действовали в других древнерусских монастырях, в Новгороде, например, в Чернигове, Суздале, Переяславле и других городах. Многих из них Православная церковь впоследствии канонизировала (причислила к лику святых).
А о содержании деятельности врачей-монахов, об их искусстве врачевания в какой-то мере позволяет судить описание чудес святых Козьмы и Дамиана (использование настоев из трав или «пекла» — кедрового масла; наложение сырого мяса на больное место; растирание больного и т. п.), приведенное в своде древнерусских памятников «Великие Минеи Четьи»[76].
Существенно, однако, и то, что уже в XI–XIII вв. в Древнерусском государстве врачевание не стало монополией православной церкви. Помимо монастырских врачей-монахов медицинской практикой занимались и другие профессионалы — мирские, или городские, врачи — лечцы. Они, в отличие от монахов, не покидавших свои обители, лечили больных в их домах; при этом занимались они своим ремеслом, опять-таки в отличие от монастырских врачей, отнюдь не «безмездно», а за определенную плату. Например, о таких врачах говорится в летописи XI в. «Посмертные чудеса святителя Николая архиепископа Мирликийского чудотворца» — эти врачи неоднократно приходили к юноше Николе, получали вознаграждение, хотя так и не смогли ничем ему помочь: «Уноша бе некто именем Никола… лежаще месяць 6 огнем великим жгом… врачеве же прихожаху ему и не можаху никоея же ползы створити»[77].
Разумеется, не исключено, что среди этих врачей, имевших своих учеников, были как постоянные жители городов, в том числе придворные княжеские врачи, так и бродячие лекари. Это, впрочем, неудивительно. «Бродячие греки, персияне не переводились на Руси и долго после охотно брали на выучку желающих, — считал Л. Ф. Змеев и добавлял: — Не забудем, что в Средние века во всей Европе учителя и ученики были сплошь бродячие, как и врачи практики»[78].
Плата, которую брали мирские (городские) врачи, была, вероятно, немалой: во всяком случае, в летописях нередки жалобы на высокую стоимость лечения и, несмотря на это, отсутствие эффекта от действий врачей. Так, в «Посмертных чудесах святителя Николая…» говорится, что юноша Никола «пришед в велику беду, яко ни врачем не имяше что вдати, ни сам виде о чемь пребываше…»[79] В летописи «Житие Варлаама Хутынского» слепой в Новгороде «много же и врачем разда и никое же пользы обрете»; попадья, чтобы помочь своему сыну Ивану, «много истощивши врачем, но ничто не успела»[80].
Важно отметить главное: как свидетельствуют памятники церковного и монастырского происхождения XII–XIII вв., врачи — и монастырские, и мирские — были хорошо известны в городах и весях Древнерусского государства, так же, как и в других крупных странах Европы.
Хирургия
Как же лечили эти врачи? Каков же был у них, выражаясь современным языком, «объем оказываемой медицинской помощи»? Входила ли туда хирургия?
Несомненно, что в соответствии с уровнем медицины того времени древнерусские врачи занимались главным образом терапией, широко используя в качестве лекарственных средств и отечественную флору, и привозные лекарства.
К терапии следует отнести и широко практиковавшееся лечение в банях. Бани исстари занимали большое место в народной жизни как одно из средств сохранения здоровья. Еще в «Повести временных лет» древнерусский историк, повествуя о путешествии апостола Андрея по «Словенской земле», писал: «Видех бани древены, и пережыуть с рамяно, и совлокуися, и будут нази, и облеются квасом уснияным, и возьмут на ся прутье младое, и бьют ся сами, и того ся добьют, едва слезут се живи, и облеются водою студеною, и тако ожиуть. И то творять по вся дни»[81]. Естественно, что банным лечением широко пользовались и средневековые терапевты — представители основной медицинской специальности.
Основной, но отнюдь не единственной. Можно с уверенностью утверждать, что в Древнерусском государстве существовала и хирургия: специалисты-хирурги занимались оперативным лечением, оказывали помощь при различных ранениях и травмах, при заболеваниях, считавшихся тогда «хирургическими».
Древнерусским лекарям приходилось сталкиваться с самыми различными болезнями, требовавшими хирургического лечения. Историк медицины Н. А. Богоявленский, специально изучавший древнерусское врачевание, считал, что это были ранения, переломы, вывихи, «расшибение с коней», «притрение возом», «хапление» (растерзание) зверем, «убиение скотом», «подавление кусом», «ожары» (ожоги), «камчюг» (мочепузырные камни), «гвор», «пузырь», «кила» (паховомошоночная грыжа), «недуг, егда в очи власы врастають» (трихиаз), «червивая болесть», пролежни после «огневицы» (сыпного тифа), «томление женок при родах», «болезни зубом и скороньи» (челюстей), «кровавые кусы мяса во афедроне» (геморроидальные шишки), «гангрена удов» как результат питания бедного населения зараженным спорыньей хлебом и пр.[82] Конечно, самыми частыми были различные повреждения, боевые травмы, раны.
В «Слове о полку Игореве» — замечательном памятнике древнерусской литературы (XII в.) — упоминается, в частности, о возможных тогда методах лечения ран. Так, в плаче Ярославны есть такие слова: «Полечу я чайкою по Дунаю, омочу рукав я белый во Каяле-реке, утру князю кровавые раны на могучем его теле»[83]. Упоминаемое здесь и есть, в сущности, весьма рациональный и широко распространенный в то время прием лечения ран, заключавшийся в омовении водой.
О существовании хирургической помощи в Древнерусском государстве документально свидетельствует «Правда Русская» — свод законов, относящийся к XI в., ко времени Ярослава Владимировича: впрочем, как указывалось в ней, эта книга «не есть сочинение тогдашнего времени, но за несколько веков до Ярослава существовавшая, и токмо оным великим Князем в некоторых статьях исправленная»[84].
Так вот, в § 8 «О мече» было сказано ясно и недвусмысленно: «Кто кого поранит мечом, но несмертельно, с такового взыскать в казну пени три гривны, а уязвленному, на излечение раны (выделено нами. — М.М.) — гривну»[85]. Понятно, что «излечение раны» проводил профессионал, получавший за это определенный гонорар, вероятно, не менее гривны, что, по тем временам, составляло немалую сумму.
Вот как об этом же говорит так называемый Карамзинский список «Русской Правды»: «Аще оударить мечем, а не потнеть на смерть, то три гривны продажи, а самому гривна за раноу, оже лечебно есть»[86]. А вот — то же самое, но по т. наз. «Списку Академическому»: «Оже ли себе не можеть мьстити, то взяти емоу за обиду 3 гривне, а летцю мъзда»[87]. А вот как толкует это так называемый Троицкий Список: «Аже оударить мечем, а не оутнеть на смерть, то 3 гривны, а самому гривна, за рану же лечебное»[88]. Наконец, в летописи, в «Уставе великого князя Ярослава Владимировича о судех. Правда Русьская» сказано так: «Оже ударить мечем, а не потнет на смерть, то 3 гривны продажи, а самому гривна за рану, оже лечебное»[89].
Еще в одной старинной рукописи — «Изборнике Святослава» (XI в.) — указывается, что врач должен уметь оказывать хирургическую помощь — уметь разрезать кожу, ампутировать конечности (делать «орезание удное»), прижигать раны, бороться с нагноением.
Хирургическую операцию перенес, в частности, сам Святослав — у него была опухоль (по всей видимости, гранулема). Однако операция эта оказалась безуспешной, князь умер: как сказано в летописи, «преставися Святослав от резанья желве»[90]. Это подтверждает и еще один источник. В Никоновской летописи сказано, что «в лето 6584 (т. е. в 1076 г. — М.М
Конец ознакомительного фрагмента.
