Любви в творчестве А. С. Пушкина

«Словно ветер, с горы на дубы налетающий.
Эрос души потряс нам» (Сапфо).

«Сапфо фиалкокудрая, сладкоулыбающаяся, чистая…», — писал о ней её друг поэт Алкей.

Фреска из Помпей. Так называемая Сапфо.

Биографические данные Сапфо скудны и разноречивы^{[* 2]}. Она родилась на острове Лесбос в городе Митилены. Её отец Скамандроним был «новым» аристократом, будучи представителем знатного рода он занимался торговлей. Её мать звали Клеидой. Помимо Сапфо у них было трое сыновей. Чувство слова и ритма обнаружилось у Сапфо в раннем возрасте, и, по-видимому, уже с ранних лет она писала гимны для хора, выступавшего на Термийских панегиреях – главном религиозном празднестве Митилены, которое было посвящено Артемиде Термии, древней богине, хозяйке водных источников на о. Лесбос. Помимо гимнов для хора Сапфо писала оды, гимны, элегии, праздничные и застольные песни

В середине VII в. до н. э. в Митиленах происходит упразднение царской власти, место которой занялаолигархия царского рода Пенфилидов. Вскоре власть Пенфелидов пала в результате заговора, и между ведущими аристократическими семействами разгорелась борьба за первенство. В 618 до н. э. власть в городе захватил некий Меланхр, которого древние авторы называют первым тираном Митилен.

Вскоре Меланхр, объединёнными усилиями поэта 

Алкея

, его братьев и будущего тирана Митилен 

Питтака

, был свержен и убит. Тираном Митилен становится некий 

Мирсил

, политика которого была направлена против определённых представителей старой митиленской знати, и многие 

аристократы

, в том числе род Сапфо, быливынуждены бежать из города (между 

612

 и 

618 до н. э.

). Сапфо находилась в изгнании в Сиракузах на острове 

Сицилия

 до смерти Мирсила (между

595

 и 

579 до н. э.

), когда смогла вернуться на родину

^[2]

.

Л. Альма-Тадема. Алкей и Сапфо. 1881 г.

Она жила в городе Митилены, почему впоследствии её и стали называть Сафо Митиленской. По легенде, в это время ею увлекся Алкей. И даже фрагменты их лирики соединяются в поэтический диалог в доказательство того^[3], однако, как доказывает Г. Надь, такой диалог едва ли имел место в реальности — песни Алкея исполнялись на симпосиях, пирушках мужчин-воинов, песни же Сапфо предполагали обстановку пиршеств или празднеств фиаса – замкнутого культового содружества девушек и женщин. Существует ещё одна легенда о поэтессе — что она влюбилась в моряка Фаона, который презирал женщин и интересовался только морем. Каждый день он уплывал на лодке, и, по легенде, Сапфо дожидалась его возвращения на скале. Однажды Фаон не вернулся, и она бросилась в воду. Эта легенда — сплетение мифа о морском божестве острова Лесбос Фаоне, который однажды перевозил Афродиту, и она дала ему специальное снадобье, благодаря которому все женщины, его видевшие, влюблялись в него. Этот миф красиво сплетался с образом известной поэтессы Сапфо, и поэтому возникла такая легенда.

Ш.-Л. Давид. Сафо и Фаон.

Сапфо вышла замуж за богатогоандрийца Керкила; у неё родилась дочь (названная по имени матери Сапфо, Клейс, или Клеида), которой Сапфо посвятила цикл стихов. И муж, и ребёнок Сапфо прожили недолго.

Социальный статус женщины на о. Лесбос (и вообще в Эолиде) отличался большей свободой, чем в прочих областях греческого мира. Женщины в социальной активности здесь не имели почти никаких ограничений; часть семейного имущества, например, могла передаваться по женской линии; вместе с мужскимигетериями на острове сохранялись фиасы (фиас, греч. thiasos — «собрание, процессия»), аналогичные содружества женщин. Сапфо возглавляла такой фиас — культовое объединение, посвящённое Артемиде, а также Афродите. Одной из задач этого фиаса было приготовление к замужеству знатных девушек, предсвадебное служение Артемиде, которое должно было обеспечить девушке впоследствии успешные роды (см. последнюю книгу Мякина Т. Г.). В рамках программы  

фиаса Сапфо обучала девушек музыке, танцам, стихосложению.

Ш. Менжен. Сафо. 1877 г.

Судя по Паросской хронике, она была сослана из Лесбоса в Сицилию между 604 и 594 гг. до н. э. Если считать 98-й фрагмент её стихов биографическим свидетельством и относить его к её собственной дочери (см. ниже), это может означать, что у неё уже была дочь к тому времени, как её изгнали. Если считать 58-й фрагмент автобиографичным, то она дожила до старости. Если считать исторически достоверным её знакомство с Родопой (см. ниже), то это означает, что она жила в середине VI в. до н. э.

Дитя у меня есть родное.
Прелестное, точно цветочек.
Сияющий пышной красою!

А вот ее шутливое стихотворение, обращенное к дочке:

Мать моя говорила мне: [Доченька]:
«Помню, в юные дни мои
Ленту ярко-пунцовую
Самым лучшим убором считали все,
Если волосы черные;
У кого ж белокурые
Кудри ярким, как факел, огнем горят,

Той считали к лицу тогда
Из цветов полевых венок».
Ты ж велишь мне, Клеида, тебе достать
Пестро шитую шапочку
Из богатых лидийских Сард,
[Что прельщают сердца митиленских дев,],
Но откуда мне взять, скажи,
Пестро шитую шапочку?
Ты на наш митиленский [народ пеняй,],
Ты ему расскажи, не мне
О желанье своем, дитя.
У меня ж не проси дорогую ткань.
О делах Клеонактидов,
О жестоком изгнании —
И досюда об этом молва дошла…
(Конец стихотворения утрачен).

Оксиринхский папирус (около 200 г. н. э.) и Суда сходятся в том, что мать Сапфо звали Клеида (др. греч. — Kleis, на русском принято ее имя передавать «Клеида») и что у неё была дочь, которая носила то же имя. Строка папируса гласит: «У неё [Сапфо] была дочь Клеида, которую она назвала в честь своей матери» (Дубан 1983, с. 121) Клеида упоминается в двух сохранившихся фрагментах стихотворений Сапфо. В 98-м фрагменте Сапфо обращается к Клеиде, говоря, что не сможет достать ей украшенную ленту для волос. Сто тридцать второй фрагмент полностью звучит так: «У меня есть прекрасное дитя [pais], похожее на золотистые цветки, моя дорогая Клеида, которую я не (отдала) бы за всю Лидию или милый…» Эти фрагменты часто истолковывают как относящиеся к дочери Сапфо или подтверждающие, что у Сапфо была дочь по имени Клеида. Но даже если принимать биографическое прочтение стихотворения, это не обязательно так. В 132-м фрагменте Клейда названа греческим словом pais («дитя»), которое также может означать рабыню или любую юную девочку-ребёнка. Возможно, что эти строки или другие, похожие на них, были неправильно поняты древними писателями, чтривело к возникновению ошибочной биографической традиции, дошедшей до наших дней.

 “К моей любовнице”

 
Блаженством равен тот богам,
Кто близ тебя сидит, внимая
Твоим чарующим речам,
И видит, как в истоме тая.
От этих уст к его устам
Летит улыбка молодая.

 И каждый раз, как только я
С тобой сойдусь, от нежной
встречи
Замлеет вдруг душа моя
И на устах немеют речи…
А пламя острое любви

Быстрей по жилам пробегает…
И звон в ушах… и бунт в крови…
И пот холодный проступает…
А тело, — тело всё дрожит…
Цветка поблекшего бледнее
Мой истомлённый страстью
вид…
Я бездыханна… и, немея,

 В глазах, я чую, меркнет свет…
Гляжу, не видя… Сил уж нет…
И жду в беспамятстве… и знаю —
Вот-вот умру… вот умираю.

(Перевод В. В. Крестовского)

Время жизни Сапфо было периодом политических волнений на Лесбосе и выдвижения Питтака. Согласно Паросской хронике, Сапфо была сослана на Сицилию между 604 и 594 гг.; Цицерон отмечает, что её статуя стояла в здании администрации Сиракуз. В отличие от стихов её друга Алкея, сохранившиеся произведения Сапфо почти не содержат намёков на политические условия. Главное исключение — это 98-й фрагмент, который упоминает изгнание и показывает, что Сапфо недоставало некоторых привычных ей предметов роскоши. Её политические симпатии могли принадлежать партии Алкея. Хотя явных доказательств этому нет, но обычно предполагается, что Сапфо в какой-то момент вернулась из ссылки и провела бóльшую часть  своей жизни на Лесбосе.

Предание, уходящее корнями по крайней мере в работы Менандра (фрагмент 258 K), предполагает, что Сапфо покончила с собой, сбросившись с Левкадских скал от неразделённой любви к паромщику Фаону. Современные учёные считают эту историю недостоверной, возможно — придуманной комическими поэтами или основанной на неверном прочтении повествования от первого лица в небиографическом стихотворении. Отчасти эту легенду могло породить желание доказать, что Сапфо была гетеросексуальна В основе лирики Сапфо лежат традиционные фольклорные элементы; здесь преобладают мотивы любви и разлуки, действие происходит на фоне светлой и радостной природы, журчания ручьев, курения благовоний в священной роще богини. Традиционные формы культового фольклора наполняются у Сапфо личными переживаниями; главным достоинством её стихотворений считается напряжённая страстность, обнажённое чувство, выраженные с чрезвычайной простотой и яркостью. Любовь в восприятии Сапфо — страшная стихийная сила, «сладостно-горькое чудовище, от которого нет защиты». Сапфо стремится передать своё понимание синтезом внутреннего ощущения и конкретно-чувственного восприятия (огонь под кожей, звон в ушах и т. п.). Центром поэзии Сапфо является любовь и страсть к разным персонажам обоих полов. Слово «лесбиянка» происходит от названия её родного острова Лесбос, а в английском языке также используется образованное от её имени слово «сапфический». Оба этих слова стали применяться для обозначения женской гомосексуальности только в XIX веке. Лирические героини многих её стихотворений говорят о страстной влюблённости или любви (иногда взаимной, иногда нет) к различным женщинам, но описания телесного контакта между женщинами встречаются редко и являются спорными. Неизвестно, были ли эти стихи автобиографичными, хотя упоминания о других сферах жизни Сапфо встречаются в её произведениях, и её стилю бы соответствовало поэтическое выражение также и этих интимных переживаний. Её гомоэротику следует понимать в контексте седьмого века до нашей эры. Стихи Алкея, а позже Пиндара, описывают сходные романтические узы между участниками некоторого кружка.

У.У. Глейр Сафо отходит ко сну. 1867 г.

Алкей, современник Сапфо, говорил о ней так: «С фиалковыми кудрями, чистая, нежно улыбающаяся Сапфо» (ἰόπλοκ᾽ ἄγνα μελλιχόμειδε Σάπφοι, фрагмент 384). Философ третьего века Максим Тирский писал, что Сапфо была «смуглой и невысокой» и что в отношениях с подругами она была похожа на Сократа: «Как иначе можно назвать любовь этой лесбийской женщины, если не искусством любви Сократа? Ведь они, кажется мне, понимали любовь по-своему: она любила женщин, он — мужчин. Ведь они, как говорят, любили многих, и были увлечены всем прекрасным. Кем были для него Алкивиад, Хармиди Федр, тем были для неё Гиринна, Аттида и Анактория…»

Составленный в александрийский период корпус произведений Сапфо насчитывал 9 книг, расположенных отчасти по метрическим рубрикам, отчасти по видам мелоса. Из произведений Сапфо до нашего времени дошло около 170 фрагментов, в том числе одно стихотворение целикомК Афродите

Пестрым троном славная Афродита,
Зевса дочь, искусная в хитрых ковах!..
Я молю тебя, не круши мне горем
Сердца, благая!

Но приди ко мне, как и раньше часто
Откликалась ты на мой зов далекий
И, дворец покинув отца, всходила
На колесницу

Золотую. Мчала тебя от неба
Над землёй воробушков малых стая;
Трепетали быстрые крылья птичек

И, представ с улыбкой на вечном лике,
Ты меня, блаженная, вопрошала,
В чем моя печаль и зачем богиню
Я призываю,

И чего хочу для души смятенной.
«В ком должна Пейто, скажи, любовно
Дух к тебе зажечь? Пренебрег тобою
Кто, моя Сапфо?

Прочь бежит — начнет за тобой гоняться.
Не берет даров — поспешит с дарами,
Нет любви к тебе — и любовью вспыхнет,
Хочет, не хочет» О, приди ж ко мне и теперь от горькой
Скорби дух избавь и, что так страстно
Я хочу, сверши и союзницей верной
Будь мне, богиня.(Перев. В. В. Вересаев)

Рафаэль Сапфо.

В древности существовало немало преданий об отношениях поэтессы к её избранникам и подругам. Начало таким преданиям было положено представителями аттической комедии (известны имена семи комиков, избравших сюжетом своих пьес эпизоды из жизни Сапфо). Они, не понимая смысла поэзии Сапфо полностью, и относясь к культурному развитию эолийской женщины начала VI в. до н. э. с точки зрения современной им афинскойдействительности, превратно толковали некоторые сведения о жизни Сапфо.

К числу подобных преданий относится любовь к юноше Фаону, отказавшему поэтессе во взаимности, отчего она якобы бросилась в море с Левкадской скалы в Акарнании. (Выражение «броситься с Левкадской скалы» стало поговоркой, озна чающей «кончить жизнь самоубийством под влиянием отчаяния»; в этом смысле Левкадская скала упоминается, например, уАнакреонта.) Также, наряду с Фаоном и Алкеем в число избранников Сапфо попадают Анакреонт, живший на 60 лет позже её, и Архилох с Гиппонактом, разделённые друг от друга промежутком в 150 лет.

По поводу отношений Сапфо к женщинам — адресатам её стихотворений — уже в древности существовало множество неоднозначных мнений. Современное понятие «лесбийская любовь» и само слово «лесбиянка», означающее гомосексуальную женщину, по происхождению связано с Сапфо и её кружком. Подруги и ученицы Сапфо обменивались стихотворениями, которые в первую очередь были связаны с древними культами женственности и т. п.; на почве лесбосской свободы чувства и действия эта «женская» поэзия (предназначенная, тем более, для определённого круга близких) естественным образом приобретала откровенное содержание.

Критики XIX века, начиная с Велькера и Мюллера, объясняли страстность поэтического чувства Сапфо к женщинам отчасти особенностью художественных приемов, отчасти фактом «нормальности» таких отношений в социально-культурной традиции общества того времени. Подобные отношения женщин к женщинам, на почве дружбы или возвышенной любви (которую напр. Платон проповедовал в своем «Пире») для древности являлись столь же нормальными, как и отношения, существовавшие среди спартанскихэфебов или между Сократом и его учениками (Алкивиадом, Ксенофонтом и др.). Такое мнение высказывалось ещё в древности философом конца II в. до н. э. Максимом Тирским(24-е Рассуждение). По сохранившимся фрагментам также представляется, что ревность Сапфо к своим соперницам, Иорго и Андромеде, была вызвана более чувством соревнования на почве поэтического и музыкального искусства между фиасами (фиас Сапфо называет «своим домом муз», μοῠσπόος οικία; Bergk, 61). Так или иначе, Сапфо пользовалась уважением и почитанием Алкея, Солона, затем Платона, затем Горация и многих выдающихся людей древности; известно, что митиленцы помещали на своих монетах её изображения. Следует отметить, что по многим стихотворениям Сапфо создаётся её образ как прекрасной матери и жены.

А вот блистательный, на мой взгляд, лучший перевод знаменитого стихотворения Сапфо, сделанный В.В. Вересаевым:

Богу равным кажется мне, по счастью,
Человек, который так близко-близко,
Пред тобой сидит. Твой, звучащий нежно,
Слушает голос и прелестный смех.

У меня при этом,
Перестало сразу бы сердце биться.
Лишь тебя увижу, уж я не в силах
Вымолвить слово, вымолвить слово.

Но немеет подчас язык,
Под кожей быстро легкий жар пробегает,
Смотрят, ничего не видя глаза,
В ушах же – звон непрерывный…

Потом жарким я обливаюсь,
Дрожью члены все охвачены,
Зеленее становлюсь травы,
И вот-вот, как будто, с жизнью прощусь я.

Но терпи, терпи –

Чересчур далёко все зашло…

(конец стихотворения утрачен).

Из творчества Сапфо до наш дошло очень мало, несмотря на нашумевшее октырие целого стихотворения в 2021 г. Однако оно, как и ее полулегендарная жизнь, оказали огромное влияние на искусство и литературу. Снимают и фильмы о ней – нередко с “лесбийской изюминкой”… Между тем, ее поэзия прямо или косвенно оказала немалое влияние и на русскую поэзию. Об этом статья одного из известных специалистов по ее творчеству Е. Свиясова:

Свиясов Е. В. Сафо и русская любовная поэзия XVIII- нач. XX вв. –

СПб.: Дмитрий Буланин, 2003, c. 5-19, 317-331

Имя легендарной древнегреческой поэтессы Сафо (Сапфо, Σαπφώ; в эолийском диалекте — Ψαπφώ) во все века привлекало внимание как любителей поэзии, так и историков литературы.

          Знатоки древности, очевидно, имели в виду уникальный характер поэзии Сафо, что еще в античную эпоху побудило поэтов назвать ее «десятой музой» и даже приравнять к богиням. Так, поэт-эпиграмматист Диоскорид в стихотворении, посвященном поэтессе, писал:

Эроса ставшая музой, Сафо, эолийского града,
Каждый в тебе молодой ищет опору в любви;

Пышнообвитый плющом Геликон, пиэрийские музы
Путь указуют тебе и вдохновенье дают.

Бог Гименей то парит над чертогом невесты с тобою,
Факел нетленный держа ярко горящий в руке.

Или же в роще священной потомка Кинира ¹ ты видишь
С Пафией скорбною он горестный плач разделил?

Все почитают великой тебя — как богиню, наследье —

Песни Сафо до сих пор каждому принадлежат.²
————————

1 Кинир — сын Аполлона, царь Кипра. От брака Кинира и его дочери Мирры произошел Адонис, возлюбленный Афродиты, убитый на охоте кабаном из-за мести Артемиды. Афродита (Пафия) в эпиграмме названа буквально «рыдающей» или «горюющей», так как она оплакивала Адониса. Отсюда обряд ритуального плача на празднике Адонисей. У Сафо есть фрагмент «Плача по Адонису». Кинир, согласно легенде, стал родоначальником Кинириадов — потомственных жрецов в г. Пафосе.

2 Anthologia Palatina, кн. VII, 407. Здесь и ниже переводы эпиграмм принадлежат автору.

          Наследие Сафо, как и других древнегреческих лириков, дошло до нас, как известно, лишь фрагментарно: свыше двухсот отрывков, по большей части состоящих из одной-двух строк, к тому же порой неполных. О произведениях Сафо, Алкея, Солона, Каллина, Тиртея, Алкмана, Стесихора и других поэтов исследователи и читатели вынуждены порой судить лишь на основании цитации античных авторов, историков, лексикографов и пр., отрывков к настоящему времени систематизированных и сведенных в авторитетные поэтические антологии.³ Так, наиболее известное стихотворение Сафо, условно называемое 2-й одой, о которой известный эллинист Н. Н. Новосадский писал: «Едва ли можно найти в древнегреческой поэзии <…> стихотворение, где сила любви была бы изображена так ярко»,⁴ стало известно благодаря почти полному его воспроизведению в трактате «О возвышенном» (I в. н. э.), ошибочно приписываемом древнегреческому ритору, представителю
——————————
3 Poetae lyrici Graeci / Ed. T. Bergk. Lipsiae, 1882. V. Г; Anthologia Lyrica Graeca / Ed. E. Diehl. Lipsiae, 1955. Ed. 3. Fasc. 1—2; Poetarum Lesbiorum fragmenta / Ed. E. Lobel et D. Page. Oxford, 1963.
4 История греческой литературы. М., 1946. Т. 1. С. 235. Ср. у А. Боннара: «Эта ода — рассказ о битве. При каждом новом нападение Эроса Сафо всем своим существом ощущает, как рушится понемногу та уверенность, которую она ощущает во всем своем организме <…>. Нигде искусство Сафо не проявилось более обнаженно, чем в этой оде» (Боннар А. Греческая цивилизация. М., 1992. Т. 1. С. 122).
6

неоплатонизма из Афин Лонгину, жившему в III в. н. э. В настоящей монографии не раз придется ссылаться на эту оду, а также в связи с тем, что она стала своего рода отправной точкой для толкования эротической ориентации самой поэтессы, приведем оду полностью в подстрочном, эквилинеарном переводе М. Л. Гаспарова:

———————————

5 Гай Валерий Катулл Веронский. Книга стихотворений. М., 1986. С. 239. Перевод М. Л. Гаспарова приведен в этой книге в комментариях к переложению 2-й оды Сафо, осуществленном Катуллом.
7

        Чеканный и вместе с тем певучий характер лирики Сафо, страстность и искренность поэтессы продолжают волновать на протяжении четырех столетий западноевропейских поэтов и читателей и почти трех столетий русских.

Английский поэт А.Ч.Суинберн (Swinburne, 1837— 1909), посвятивший Сафо стихотворение, — ярчайший пример суггестивной лирики, — написал сапфической строфой ⁶ (наивысшая дань уважения античному автору!), назвал ее «ни более, ни менее как величайшим поэтом, когда-либо существовавшим на земле» («simply nothing less — as she is certainly nothing more — than the greatest poet who ever at all»).⁷

     В недавно опубликованном письме исследовательницы античной литературы О. М. Фрейденберг от 3 ноября 1946 г. к Б. Л. Пастернаку мы  
———————–
6 Сапфическая строфа бывает большая и малая. В русской поэзии привилась малая сапфическая строфа, состоящая из трех одиннадцатисложников и одного пятисложного стихов логоэдического строения. В римской поэзии (Гораций) в одиннадцатисложник была введена цезура после пятого слога. Подробнее об эолийской мелической строфике см: Гаспаров М. Л. Очерк истории европейского стиха. М., 1989. С. 59—62.
7 Цит. по: Duban J. M. Ancient and modern images of Sappho. Boston, 1983. P. 8.
8

читаем: «Сейчас занимаюсь Сафо, одним из самых трудных вопросов всей античной литературы».⁸ Схожую мысль высказал и уже цитировавшийся А. Боннар: «Сафо —это область дивного, полного чудес. „Загадка”, „Чудо”, — говорили древние. Эти простые слова очень верны в своей простоте: загадкой можно назвать и ее жизнь, и личность, толкуемые по-разному. Загадка и чудо: и то и другое лучше всего подходит к ее поэзии, в каком бы искаженном виде она до нас ни дошла».⁹

Стоит ли удивляться такой оценке! Ведь биение сердца величайшей поэтессы мы ощущаем по прошествии сотен и сотен лет, как ощущали это биение А. Ламартин (1,18),10 Дж. Леопарди (I, 27, 30), П. Верлен (I,57);

———————-
8 Дружба народов. 1988. № 9. С. 242. Монография, подготовленная О. М. Фрейденберг, не издана. Тезисы книги «Сафо» опубликованы: Доклады и сообщения филологического Института (ЛГУ). Л., 1949. Вып. 1. С. 190—198. Другая отечественная монография «Сафо» — А. В. Половцева (1849—1905), заведующего отделом общего архива Министерства имп. Двора, автора книги «Прогулки по Русскому музею» (М., 1900), также не издана. Неполная корректура этого труда хранится в архиве Полов-цевых (РНБ, ф. 601, № 133); там же находятся подготовительные материалы, составляющие ок. 3000 рукописных страниц. Тема «Сафо в России» практически ограничивается перечислением и публикованием наиболее известных переводов од Сафо на русский язык.
9 Боннар А. Греческая цивилизация. С. 119.

10 Далее при упоминании стихотворных произведений, посвященных Сафо, в том числе переводных, в скобках указывается римское I — Приложение I, далее — арабской цифрой — порядковый номер приводимого произведения, посвященного Сафо; Приложение II — Библиография переводов стихотворных отрывков Сафо — арабская цифра означает порядковый номер того или иного отрывка в структуре библиографии.
9

P. M. Рильке,¹¹ сделавшие Сафо героиней своих стихотворений, Ф. Грильпарцер, который написал драму «Сафо» (1817), Ш. Гуно, сочинивший оперу «Сафо» (1850), И. К. Айвазовский — автор картины «Сафо у Левкадской скалы» и мн. др.

Между тем о самой Сафо известно немного. Сафо (род. ок. 650 г. до н. э.), современница поэта Алкея, автора яростных политических инвектив, жила в городе Митилене на острове Лесбос. У нее был муж и дочь. Впоследствии она вынуждена была бежать на Сицилию. Причину ее изгнания античные лексикографы видят в политической борьбе, которую вел ее муж или близкие родственники. По возвращении на остров Лесбос поэтесса основала школу, в которой обучала девушек пению, музыке, танцам. Сама она назвала эту школу «домом, посвященным музам». Имея в виду этот род деятельности, неизвестный поэт «Палатинской антологии» посвящает следующие строки поэтессе:

Девушки с Лесбоса, к роще священной, Вы волоокой
Гере, танцуя, свой шаг быстрой ускорьте стопой.

Хор в честь богини устройте, прекрасный. Наставницей вашей
Станет Сафо, в руки взяв лиру златую свою.

Танец веселый одарит вас счастьем. Сама Каллиопа
Словно пред вами поет сладкие гимны свои.¹²
—————————-
11 Сафо Эранне (Sappho Eranne, 1905—1906), Сапфо Алкею (Sappho an Alkaios, 1907). Эти стихотворения в переводе Л. Богатырева см.: Рильке Райнер Мария. Новые стихотворения. М., 1977. С. 11 —12 (Лит. памятники).
12 Anthologia Palatina, кн. IX, № 189.
10

       Однако впоследствии античные комедиографы (в частности, соперник Аристофана — Кратин) пытались обвинить поэтессу в безнравственности, основываясь на характере ее поэзии.¹³

Вместе с тем надо отметить, что знаменитая 2-я ода представляет собой весьма сложный «эротический треугольник», составляющими которого является женщина (авторский голос), мучимая чувством ревности при виде своей подруги, сидящей рядом с мужчиной и ведущей с ним разговор. Большое место этому «треугольнику» с точки зрения его переосмысления при переводе на французский язык уделила Ж. Дежан.¹⁴ Исследовательница вводит для обозначения подобной неординарной страсти особое эвфимистическое выражение «саффизм», которое по необходимости будет использоваться в настоящей книге.

Обстоятельства смерти Сафо неизвестны. По всей вероятности, она умерла в преклонном возрасте. Отсутствие каких-либо достоверных сведений о жизни Сафо с лихвой восполняется легендами, сплетнями. Наиболее распространенное предание, существовавшее еще в античную эпоху (Овидий, «Героиды», послание 15), о том, что, не встретив со стороны прекрасного Фаона взаимности, некрасивая и уже немолодая поэтесса бросилась

———————-
13 Боннар упрекает филологов, которые на основании окончаний грамматического рода пытались и пытаются установить, кому посвящены стихи Сафо (в том числе и 2-я ода): «Нам не следует искать между строк, пытаясь проникнуть в текст. В этом нет нужды. Текст, взятый сам по себе, открывает нам поэтические горизонты, более обширные, чем те исторические соображения, которые мы бы могли извлечь из наших сведений о гражданском состоянии или установления факта сексуальной извращенности» (Боннар А. Греческая цивилизация. С. 126).
14 Dejean J. E. Fiction of Sappho. 1546—1937. Chicago; London, 1989. Тема «Сафо в России» в этой книге не затрагивается.
11

в морскую пучину с Левкадской скалы. Именно этот своего рода апокриф вдохновлял многих поэтов, музыкантов и художников. Достаточно вспомнить, что он лег в основу трагедии Ф. Грильпарцера «Сафо», а также оперы Ш. Гуно «Сафо», картины И. К. Айвазовского «Сафо у Левкадской скалы», не говоря уже о многочисленных поэмах и стихотворениях.

Уникальный в мировой литературе феномен: биография творческой личности, построенная целиком на легенде, не имеющей и доли реальности, вдохновляла и вдохновляет на протяжении веков новых и новых поэтов.

       «Сафо в России»¹⁵ — одна из многочисленных проблем на историко-литературной карте под названием «Античность в России», важнейшее звено в цепи вопросов литературно-эстетического восприятия наследия ушедшей в небытие эпохи, позволяющее во всей глубине осмыслить тягу русских поэтов — на всех этапах развития отечественной поэзии — к лирико-любовным мотивам, свободным от схоластико-дидактических наслоений. Эта тема так же правомочна, как постановка и разрешение вопросов, связанных с бытованием в России имен Гомера и Анакреона, Горация и Овидия. Но возможно ли существование подобного вопроса и связанных с ним вышеупомянутых следствий, если о роли Сафо в русской поэзии, ее лирики в отечественной

—————————–
15 Это краткое определение, как правило, будет ниже и употребляться, поскольку, на наш взгляд, в него можно включить как исследование бытования имени Сафо в России, влияние ее поэзии на отечественную, так и обзор и анализ переводов и подражаний.
12

литературе до самого последнего времени не было написано не только ни одной статьи, но даже абзаца?¹⁶

Данная работа заключается в исследовании феномена «Сафо в России». Чтобы не быть голословным, укажем сначала на основные составляющие этого феномена, мотивация и убедительность которых основаны не на абстрактных умозаключениях, а на реальных свидетельствах, в том числе и статистических.¹⁷

         На протяжении трех веков новой русской литературы, включая советский и постсоветский период, ее личности, ее поэзии посвящено около 150 стихотворных

—————————-
16 Исключение составляют наши первые опыты — Свиясов Е. В.: 1)Сафо в восприятии русских поэтов (1880— 1910-е гг.)// На рубеже XIX—XX вв. Из истории международных связей русской литературы: Сб. научных трудов. Л., 1991. С. 253—275; 2) Сафо и «женская поэзия» конца XVIII—начала XX веков// Frauenliteratur Geschichte. Texte und Materialen zur russischen Frauenliteratur. Potsdam, 1995. S. 11—28; 3) Опыт атрибуции «Строф сафического размера» А. Н. Радищеву// XVIII век. Сб. 20. СПб., 1996. С. 231—240; Сафо и «безыменная любовь» А. С. Пушкина // Res traductorica. Перевод и сравнительное изучение литератур. К восьмидесятилетию Ю. Д. Левина. СПб., 2000. С. 114—119.
17 Данные почерпнуты из составленного нами библиографического указателя «Античная поэзия в русских переводах XVIII—XX вв.» (СПб., 1997) — около 10 000 позиций, а также из рабочей картотеки «Античность в России», охватывающей как поэтический, так и прозаический материал. В связи с работой над библиографическим указателем — эта работа заняла около 30 лет, — а также с целью пополнения рабочей картотеки были просмотрены поэтические индивидуальные сборники и альманахи XVIII—XX вв., осуществлен сквозной просмотр журналов XVIII—XX вв., картотеки росписей журналов начала XX в. А. Д. Алексеева (ИРЛИ), картотеки Н. Н. Бахтина (ИРЛИ), А. Д. Умикян (РНБ) и др., а также учтены различные справочные издания, библиографические указатели, антологии и мн. др.
13

произведений (в том числе 1 кантата, 3 поэмы, 2 трагедии). О ней писали Г. Р. Державин, Н. М. Карамзин, В. В. Капнист, А. С. Пушкин, П. А. Катенин, Н. Ф. Щербина, М. А. Лохвицкая, А. А. Коринфский, Вяч. Иванов, К. Д. Бальмонт и мн. др. Так, только за период 1880—1920-е гг. появилось более 30 стихотворных произведений подобного рода (см. Приложение I). За этот отрезок времени Овидию, например, посвящено 7, Горацию — 2. С полной уверенностью можно сказать, что ни одному античному и западноевропейскому автору, даже Байрону, а возможно, и отечественному (за исключением Пушкина) не посвящалось в России такого числа стихотворений, как Сафо!

Число переводов и подражаний 2-й оды достигает 51 (см. Приложение II). Среди переводчиков и подражателей этого стихотворения А. П. Сумароков, Н. А. Львов, М. Н. Муравьев, Г. Р. Державин (более десяти редакций и вариантов), В. А. Жуковский, К. Ф. Рылеев, А. С. Пушкин, А. Ф. Мерзляков, П. А. Катенин, А. Н. Майков, Вяч. И. Иванов, В. В. Вересаев и многие другие менее известные поэты и переводчики. Ни одно античное или западноевропейское стихотворение не переводилось столь часто на русский язык! Разве не является составляющей феномена то обстоятельство, что в течение фактически одного года (и какого!), когда страна была погружена в трагические события, связанные с I Мировой войной, появились два наиболее полных издания переводов отрывков Сафо, осуществленные Вяч. Ивановым и В. В. Вересаевым (см. Приложение И, 4,5)? Заметим, что правильнее было бы говорить о трех изданиях, вышедших с интервалами в несколько месяцев, когда появился второй тираж книги Вяч. Иванова, существенно обновленной новыми
14

переводами, тираж, являющийся библиографической редкостью. Помимо культурной ценности, которую представляют эти переводы, они еще весьма полезны тем, что дают возможность нагляднее проследить, как складывались различные принципы перевода, приводившие нередко их авторов к горячим спорам, сопоставимым по накалу страстей со спорами Н. И. Гнедича и В. В. Капниста о гекзаметре.

Напомним, что сапфическая строфа появилась и вошла в обиход задолго до того, как в русский стих внедрился гекзаметр, не говоря уже о других античных размерах. Первый эквиритмичный переводе России отдельного полного стихотворения появился в 1758 г. — перевод А. П. Сумарокова оды Сафо «Гимн Афродите» (И, 9), исполненный также сапфической строфой.

Укажем еще на одну, курьезную, составляющую этого феномена, не имеющую, правда, какого-либо отношения к литературе. В начале века вплоть до октябрьского переворота большой популярностью пользовались папиросы «Сафо», которые постоянно рекламировались в газетах и одним своим названием символизировали достижения женской эмансипации. Впрочем, к этим папиросам мы еще вернемся в конце книги.

В настоящей работе делается попытка раскрыть причину стойкости феномена «Сафо в России», исследовать его динамику, стилистику и закономерности. Имя Сафо в литературном процессе просматривается на протяжении всего периода существования новой русской литературы.

Сафо, творчество которой не укладывалось в прокрустово ложе христианской идеологии, пришла в русскую литературу в революционное для идейных исканий время, связанное с преобразованиями Петра I,
15

ломки старых, патриархальных отношений. Достаточно вспомнить мнение о ней, высказанное христианским писателем II в. Татианом в его «Слове к эллинам»: «Сапфо, блудливая бабенка, помешавшаяся от любви, воспевает даже свой разврат».¹⁸

В чем же причина столь пристального внимания ко 2-й оде со стороны русских поэтов и переводчиков? Это стихотворение — первое в западноевропейской поэзии (если иметь в виду, что она является правопреемницей античной культуры и литературы), в котором в такой исповедально-обнаженной форме передается неутолимая любовная страсть в ее физическом, если не физиологическом выражении. В настоящей книге автор будет употреблять термин «физиологизм, физиологизмы» как наиболее зримо и цельно выражающий составные страсти, которая пронизывает целиком 2-ю оду поэтессы.

Ода, написанная за двадцать веков до Петрарки, за двадцать два века до Ронсара, за двадцать пять веков до Байрона и Пушкина, отличается от любовной лирики упомянутых и огромного числа других поэтов тем, что каким бы ни был эмоциональный настрой поэтессы, — ее поэтический любовный язык был чужд рефлексии. Стихотворение Сафо, впрочем, как и многие другие, в отрывках дошедшие до нас, — это сам обнаженный нерв, не чувство, возвышенное и преходящее, а сама чувственность, когда оболочка страсти — слово — совершенно освобождено от какого-либо метаязыка; и что немаловажно — подобное выражение страсти исходило из женского сердца.
———————
18 Вестник древней истории. 1993. № 2. С. 262.
16

       На необычность пьесы Сафо обращали внимание еще в древности. Так, Плутарх (ок. 46—позднее 119), рассказывая об истории любви будущего царя Антиоха, писал: «…стоило показаться Стратонике <…> как тут же являлись все признаки, описанные Сапфо: прерывистая речь, огненный румянец, потухший взор, обильный пот, учащенный и неравномерный пульс, и, наконец, когда душа признавала полное свое поражение, — бессилие, оцепенение и мертвенная бледность…»¹⁹

Ода Сафо — уникальное иррациональное произведение мировой поэзии. Оно словно шлет нам сигнал, говорящий о том, что эмоциональное чувство — это стихия и в то же время один из важнейших жизненных императивов. Естественно, что любой автор, сознательно или неосознанно выбравший для своей поэзии подобную тональность, какой бы обертон не стремился придать своему произведению, становился в глазах читателей любой эпохи бесспорным эпигоном Сафо, если не плагиатором ее творчества.

Не случайно римский поэт Катулл (87 или 84—ок. 54 до н. э.), автор большого числа любовных стихотворений, так и не решился подражать музе Сафо, а просто-напросто перевел оду Сафо, впрочем, весьма вольно.²⁰

———————————
19 Плутарх. Сравнительные жизнеописания. М., 1994. Т. 2. С. 389.
20 Упомянув имя Катулла, нельзя не указать на еще один локальный феномен, а именно: перевод 2-й оды Сафо, осуществленный Катуллом, в России был, в свою очередь, переведен 11 раз. Ни одно стихотворение Катулла на русский язык так часто не переводилось! По всей видимости, в сознании русского читателя этот перевод римского поэта рассматривался как пример расширения репертуара переводов поэзии Сафо. Любопытно и то обстоятельство, что даже римские поэты, не говоря уже о западноевропейских, не могли, вернее, и не пытались воссоздать всю гамму чувств, свойственную 2-й оде Сафо.
17

Изысканность, игривость (у Катулла, например, «шутки», «безделицы» («nugae»)) — характерные черты любовной римской поэзии — лишь новый изящный слой, нанесенный на древнегреческий поэтический пергамен, превративший его тем самым в разительный по своей преемственности палимпсест, на котором начертана вся любовная античная поэзия. Какие же густые и своеобычные слои нанесены на этот палимпсест поэзией Ронсара и Пушкина, Байрона и Лермонтова!.. Исследование стратиграфии поэтического пергамена — один из сложнейших и важнейших вопросов в литературоведении, в том числе и в сравнительном.

Феномен «Сафо в России» во многом и определяется самим уникальным характером 2-й оды. Можно со всей определенностью сказать, что ни одно стихотворение, написанное на древнем или современном языке, так часто не привлекало внимание отечественных поэтов. В отличие от динамики развития западноевропейской культуры (начиная с эпохи Возрождения), в силу временной спрессованности, в которой развивались направления в новой русской литературе, интересующий нас феномен нагляден и может быть вычленен наилегчайшим образом, несмотря на то, что клише переводов и подражаний, которыми в значительной мере воспользовались русские поэты, были по большей части изготовлены в европейских странах задолго до первых упоминаний имени Сафо в русской поэзии.

Одна из важнейших задач исследователя — показать принципиальное отличие интересов к поэзии Сафо, царивших в западной культурной среде, от интересов среды российской, а также предоставить доказательства тому, что феномен «Сафо в России» носит сугубо отечественный (автохтонный) характер благодаря его опосредованной связи с русской народной песней, тогда как культ Сафо на Западе имел достаточно локальное выражение, став неотъемлемой частью прециозной литературы с последующими спорадическими вспышками внимания к Сафо (Шенье, Ламартин, Грильпарцер и пр.).
18

Сафо и «имморализм»

в русской литературе «серебряного» века

На рубеже двух столетий женщина как творческая, созидательня сила утверждается в отечественной культуре; в принципе, поколеблен традиционный взгляд на женщину как некую пассивную общественную движущую силу. Однако постепенная профанация женского движения — хождение в народ, активное участие в террористической деятельности — породила в общественном сознании определенный скептицизм в целесообразности и необходимости подобного освобождения, которое изначально не пошло по стезе умеренно западной, суфражистской ориентации. Явные признаки пришедшей эмансипации — свободная любовь, коллективный брак, «коммунальное» счастье — все то, что не могло бы пригрезиться самой Вере Павловне, героине романа Чернышевского «Что делать?», деперсонифицировало именно ту личность, которой пришлось совсем 
317

недавно отстаивать свои права в сложной борьбе. Экономический детерминизм и яростно отстаиваемый демократическими кругами общества позитивизм разрушительным образом действовали и на сознание женщины, на ее душевное состояние и равновесие. Активная общественная деятельность женского движения в кризисные 1880-е гг. на практике вырождалась в своеобразный экстравагантный эпатаж несчастных нервических одиночек-неудачниц, изгоев, нередко лишенных семьи и отеческого крова.

Женское сознание погружалось в туннели собственной души, которые превращались подчас в лабиринты, когда нить Ариадны уже не могла помочь. Противоречивые плоды, взращенные эмансипацией, дают о себе знать и в поэзии: все отчетливее звучит призыв к естественному эмоциональному отражению состояния души, потребность абстрагироваться от скверны бытия путем самоуглубления и самовыражения.

Стоит ли говорить, что одним из способов заполнения той бездны, из которой стремилась выйти женская опустошенная душа, могло стать обращение к миру, отдаленному от современного не только веками, но и тысячелетиями. Античность, естественно, не являлась панацеей избавления от депрессивного сознания, от внутреннего надлома, тем не менее могла стать тем многомерным иллюзорным миром, той интеллектуальной энергией, которая была способна утолить жажду в неизбывном стремлении пережить годы, отмеченные печатью политических убийств, взаимной ненависти, раздиравших и разрушавших государственность.
318

        Утверждение неоклассических тенденций на рубеже XIX—XX вв., у истоков которых стояли в том числе и демократически ориентированные круги общества, например переводчик Анакреона, Сафо, поэтов Палатинской антологии М. Л. Михайлов, является общепризнанным и неоспоримым фактом. В этой связи не случайно, что поэтесса Сафо, чей феномен в России наблюдался даже в «смутные» 1860-е гг., вновь привлекает к себе пристальное внимание образованной части общества.

Катастрофическая вспышка самоубийств, прокатившаяся по всей России, в том числе среди женского населения, в 1900—1910-е гг., зафиксированная в многочисленных литературных произведениях и публицистике, не могла не реанимировать в художественно-эстетических кругах интерес к апокрифическому сказанию о самоубийстве Сафо, о чем уже говорилось выше. Отсюда вспышка интереса к личности Сафо, что нашло свое отражение в многочисленных стихотворениях, поэмах, посвященных трагедии, якобы случившейся у Левкадской скалы.

Мы вновь становимся свидетелями проявления одной закономерности: возрождение интереса к Сафо, ее личности и творчеству на переломных изгибах российской истории. Так было в 1840—1860-х гг., так было в начале 1880-х гг.; это явление повторилось и в кризисные годы (революция 1905 г. — I Мировая война— 1917 г.). Большое число стихотворений, написанных в начале XX в., посвященных Сафо, — это лишь надводная часть айсберга. Исследуя формы увлеченности ее личностью, царившей в среде интеллигенции 1910-х гг., мы неизбежно должны были бы выйти за рамки чистого литературоведения и обратиться к таким отраслям науки, как общественная психология, если не психиатрия. Несомненно, вся эта проблематика связана с глубоким духовным кризисом, охватившим русскую интеллигенцию в преддверии грядущих потрясений, значительную часть этой интеллигенции погубивших.
319

          Возможно, культ Сафо в значительной степени был связан с интересом определенной части общества к темам, ранее запретным, на которые в подцензурные годы было наложено строжайшее табу. Не случайно, что пик увлеченности личностью Сафо совпадает по времени с ажиотажем в литературных и культурных кругах в связи с именем умершего в 1910 г. знаменитого английского писателя и эстета О. Уайльда.³⁴ Впрочем, этот вопрос следует рассматривать шире, а именно в плоскости, например, высказывания американского советолога Р. Пайпса. Так, говоря об изменениях, произошедших в сознании российской интеллигенции после спада революционного лихолетья, он писал: «Еще одним проявлением этих перемен было обращение писателей к запретным темам и популярность в самых различных кружках спиритизма и теософии. Идеализм, метафизика, религиозный мистицизм вытеснили позитивизм и материализм».³⁵

Эту мысль историка можно, например, наглядно проиллюстрировать цитацией из воспоминаний актрисы Л. Д. Рындиной, участницы одной из мистерий, имеющих отношение к имени Сафо. Однажды ей пришлось быть свидетелем бдений в окололитературной и литературной среде, группировавшейся вокруг редакции журнала «Золотое руно». Литературные ве-
—————————-

34 См.: Павлова Т. В. Оскар Уайльд в русской литературе (конец XIX—начало XX в.)// На рубеже XIX и XX веков. Л., 1991. С. 77—128.
35 Пайпс Р. Русская революция. М., 1994. Т. 1. С. 218.
320

чера, оказывается, превращались в своего рода экстравагантные колоритные мистерии, а те, в свою очередь, — в своеобразные камлания экстатического характера. Говоря об одном из участников подобных вечеров — гр. А. А. Бобринском, она писала: «Он тоже основал школу, в которой по изображениям на греческих вазах восстанавливал и религиозные пляски, и религиозные ритуалы Эллады. Я поступила к нему, меня интересовала не только пластика, но и мистическая сторона ритуалов. Алексей Алексеевич Бобринский участвовал в раскопках в Греции и привез оттуда много ценных вещей. Мне он подарил светильник и кувшин для жертвенных ритуальных возлияний». Далее Лидия Рындина вспоминала: «В этих религиозных ритуалах много глубокого и красивого. Однажды я воспроизводила один из них в присутствии поэта Александра Кондратьева, знатока эллинской культуры, который так хорошо перевел книгу Пьера Луиса „Песни Билитис”.³⁶ <…> С этими ритуалами был связан один трагикомический случай в моей жизни. Многие находили, что они выходят в моем исполнении неплохо, вероятно, поэтому приехал ко мне журналист Сергей Саввич Мамонтов, сын знаменитого Саввы Ивановича

——————————-
36 «Песни Билитис» — литературная мистификация, осуществленная П. Луисом и вышедшая в Париже в 1896 г., изящно стилизованная под древнегреческую поэзию VII в. до н. э. (написана белым стихом). В 1907 г. эта книга в переводе А. Кондратьева была издана в Петербурге и получила скандальную известность. В книге воспевалась любовь и нежные отношения девушки Билитис с острова Лесбос и ее подруги поэтессы Сафо. В переводе Н. П. Чернышевой эта книга появилась вновь в России (М., 1991) с любопытным посвящением на титульном листе: «Эта книжка об античной любви с уважением посвящается девочкам будущего».
321

Мамонтова, и предложил участвовать в одном из вечеров в Литературном кружке. Исполняя ритуал, я должна была читать „Молитву Афродите” — стихи Сафо в переводе Вересаева — под музыку композитора Василенко ³⁷ <…> и на фоне декорации, которую пишет Поленов. Я была в восторге! Подумать только, я, начинающая актрисенка, — и такие киты, как Поленов, уже известные имена — Вересаев, Василенко! Я старалась выучить стихи, ритуал прорепетировала и попросила дать репетицию. <…> Пришел вечер спектакля. Я была, конечно, в страшном волнении. Декорации Поленова чудесны, но на небольшой сцене стояла откуда-то привезенная Поленовым очень старая статуя Афродиты. И в стихах говорилось, что ночь и темно,, я должна идти со светильником в руках, а к своему изумлению я видела на сцене полное освещение. <…> И вот моя тема, я читаю, исполняю ритуал — и снова музыка, я замираю, но музыка длится, как мне кажется, бесконечно… я в полном отчаянии, хотелось бы бежать со сцены, но нельзя, получится скандал. Наконец, я могу подняться с колен и бежать. На аплодисменты не вышла, а бросилась в уборную и горько там рыдала».³⁸

А ведь подобные нервические и экзальтированные барышни 1910-х гг. также находили свою Левкадскую скалу, когда по стране прокатилась массовая волна самоубийств. Да и не только барышень…

————————-
37 Василенко Сергей Никифорович (1872—1956), основатель, руководитель и дирижер Общедоступных концертов в Москве (1907—1917). Профессор Московской консерватории с 1907 г.
38 Воспоминания о серебряном веке. М., 1993. С. 422— 423.
322

Выше подробно рассматривались стихотворения М. А. Лохвицкой, непосредственно связанные с именем греческой поэтессы: «Сафо» (1889), «Сафо в гостях у Эрота» (1891), вошедшие в цикл «Под небом Эллады». В настоящем разделе книги, касаясь произведений как поэтических, так и прозаических, в которых выражались бы любовные чувства, говоря современным языком, неординарной сексуальной ориентации, нельзя не привести полностью стихотворение М. Лохвицкой «Подруге» (1892), имея в виду, что оно является первым в отечественной литературе стихотворением, в котором выражалось гетеросексуальное чувство. Автор стихотворения словно дышит воздухом столь любимой ею древней Эллады; искренность и накал страстей этой пьесы сродни многим сохранившимся отрывкам из произведений Сафо, дошедших до нас:

За смоль эбеновых волос,

За эти кудри завитые,

Я б волны отдала густые

Своих тяжелых русых кос.

И детски-звонкий лепет мой

Отдам за голос незабвенный,

Твой голос, — низкий и грудной,

Как шепот страсти сокровенной.

Мой взор горящий каждый раз

Тускнеет, встретясь с долгим взором

Твоих печальных темных глаз,

Как перед мрачным приговором.

Очей твоих немая ночь

Смущает тайною своею…

Я не могу тебе помочь,

Я разгадать тебя не смею!

Но если злобы клевета
Тебя не минет, верь, — едва ли
Тебя осудят те уста,
Что так недавно целовали.³⁹
—————————–

39 Лохвицкая М. А. Стихотворения. СПб., 1900. Т. 1. С. 67.

323

          В смелости Лохвицкой не откажешь! Ведь еще в начале XX в. (при отмене цензуры), чтобы выразить в стихах проявление подобного рода страсти, П. Соловьевой постоянно приходилось прибегать к двойной мимикрии: печатать свои произведения под «бесполым» псевдонимом «Allegro» и прибегать к своего рода мимикрии грамматического свойства: сочинять любовные стихотворения от лица мужчины.

Впервые в поэзии о праве женщины на неординарное любовное чувство стала писать поэтесса С. Я. Парнок, причем ее стихи подобного рода появляются э печати все чаще и чаще, что совпало с периодом ее знакомства осенью 1914 г., а затем и сближения летом 1915 г. в Коктебеле с М. Цветаевой. Примечательно, что сама М. Цветаева посвятила Парнок цикл стихотворений (впервые опубликован в 1976 г.) «Подруга» (ср. с названием упоминавшегося выше стихотворения Лохвицкой «Подруге»). Приведем лишь одну строфу из стихотворения этого цикла:

Я вас люблю! — Как грозовая туча

Над Вами — грех!

За то, что Вы язвительны и жгучи

И лучше всех.⁴⁰
——————————–

40 Полякова С. В. Незакатные оны дни: Цветаева и Парнок// Полякова С. В. «Олейников и об Олейникове» и другие работы по русской литературе. СПб., 1997. С. 188—269. См. также: Бургин Д. 1) Античность в лирике Софьи Парнок// Сестры Аделаида и Евгения Герцык и их окружение. Москва; Судак, 1997. С. 74—93; 2) Софья Парнок: Жизнь и творчество русской Сафо/ Пер. с англ. СПб., 1999. 512 с.
324

Называя 3. Н. Гиппиус «прославленной петербургской Сафо»,⁴¹ мемуарист, по всей видимости, не исходил из тональности ее любовной лирики, лишенной какой-либо чувственной экспрессии, присущей хотя бы той же Лохвицкой. В самом гипертрофированном определении уже звучит некая ирония. Скорее Бенуа прибегает к своеобразному эвфемизму-прономинации, намекая на особый характер интимных сторон жизни женщины-поэтессы, потаенность которых для литературно-эстетических кругов изначально была секретом полишинеля. Так, в комментарии к стихотворению З.Гиппиус «Лестница» (1898), посвященном англичанке бар. Елизавете фон Овербек и написанном, кстати, от лица мужчины, А. В. Лавров приводит следующую запись из неизданного дневника В. Брюсова начала 1903 г.: «При Зиночке состояла и Лиза Овербек, девица для лесбийских ласк, тощая, сухая, некрасивая, лепечущая по-франц<узски>».⁴²Отсюда налицо и нарушение, осуществленное мемуаристом, стереотипа («русская Сафо»), который продуктивно употреблялся по отношению к поэтессам, не всегда, кстати, оправданно, начиная с середины XVIII в.

Имея в виду сексуальную ориентацию 3. Гиппиус, мы сталкиваемся с фактом своеобразного чувственного дуализма, бисексуальным характером проявления ее эротических наклонностей. Впрочем, в этом признавалась и сама поэтесса уже в зрелом возрасте, например, в дневнике 1933 г.: «Я не могу по 
————————–

41 Бенуа Александр. Мои воспоминания: В 5 кн. Книги первая, вторая, третья. 2-е изд. М., 1990. С. 168.
42 Гиппиус 3. Н. Стихотворения. СПб., 1999. С. 465. См. также: Пахмусс Т. Зинаида Гиппиус: «Эпоха Мира Искусства»// Возрождение (Париж). 1968. № 203. С. 66—73.
325

совести сказать, чтобы у меня было какое-нибудь предубеждение против „женщин”; как ни странно, но самое первое мое чувство ко всякому новому лицу — как к человеку, лишь далее, и в опыте, само собой выходило, что с женщинами отношения у меня складывались по-иному, чем с мужчинами, так что невольно замечалась разница — и отмечалась. Но и тут опять не в сексуальной области было главное дело и серьезная разница. (В этой области, для меня, существенной разницы не было, да и по отношению ко мне я такой же уж особенной не замечала.) Но главное: мне с женщинами не интересно. <…> По правде сказать, и женщинам я была не особенно люба и тоже неинтересна, должно быть. Исключаю „обожательниц”, — впрочем, и чистых „обожателей”; об этих свой может быть разговор, но это особо, я говорю о человеческих отношениях. Если сексуальный, или телесный, элемент и должен присутствовать как-то во всяких близких человеческих отношениях, то отправной точкой он ни в каком случае не может быть и не должен. <…> Отмечу, что из женщин у меня в этом оттенке были отношения с Поликсеной Соловьевой, да еще с кузиной Соней…»⁴³ 3. Гиппиус, так же как и ее интимнейший друг П. Соловьева, писала от мужского лица. Поэт и издатель С. К. Маковский вспоминал, живя уже в эмиграции: «„Классичность” отвечает мужественной ее настроенности, стихи Зинаиды Николаевны и проза — всегда от мужского я».⁴⁴
——————————–
43 Pachmuss Temira. Intellect and ideas in action. Sellected correspondance of Zinaida Hippius. Из переписки З. Н. Гиппиус. Munchen, 1962. S. 507—508.
44 Маковский Сергей. На Парнасе Серебряного века. Мюнхен, 1962. С. 95.
326

Мемуаристы, а также портретисты подчеркивали преобладание мужского начала в ее внешнем облике, что зримо проявлялось в характере поэтессы. Так, тот же мемуарист писал: «Маленькая, гордо вздернутая головка, удлиненные серо-зеленые глаза, слегка прищуренные, яркий, чувственно очерченный рот с поднятыми уголками, и вся на редкость пропорциональная фигурка делали ее похожей на андрогина с холста Содомы».⁴⁵

         Любопытен тот факт, что деликатную тему лесбийской любви в своем творчестве затронули и поэты- мужчины — «младший символист» С. М. Соловьев, а также поэт и переводчик А. А. Биск. В стихотворении «Сафо» С. М. Соловьев впервые после М. Лохвицкой (вспомним ее стихотворение 1892 г. «Подруге») в 1910 г. касается сугубо интимных сторон женского чувства. Как уже отмечалось, стихотворение написано в годы преклонения Соловьева перед языческой культурой. В стихотворении «Сафо» воплощается тема страстной влюбленности поэтессы, но уже не в Фаона:

Главу в грядущее мой памятник вознес.

Ты будешь славима, дитя, в пурпурной хлене.

Пока не отзвучат молитвы вожделений

И будет лирами благоухать Лесбос.

О девочка моя! цветок полуразвитый!

Я перелью в тебя мой нектар ядовитый.

Дай гиакинфы уст! ты вся — горящий снег,

И око томное улыбчиво и узко.

Я млею сладостью неутолимых нег,

Пьяна лобзанием и ароматом муска.

Альтернанс в этой пьесе — строгий сонет. Катахреза «горящий снег» как бы подчеркивает неординарность и противоестественность ситуации.
————————-

45 Там же. С. 89.
327

         Стихотворные опыты С. М. Соловьева через год продолжил поэт и переводчик А. А. Биск (1883—1973). Как и Соловьев, Биск употребил довольно редко встречающуюся в поэзии сапфическую строфу, приспособленную уже к русскому рифмованному стиху. Легенда о Сафо, ее жизни получает свое развитие в четырех стихотворениях цикла «Сафические оды» (1911) (I, 53). Открывало цикл стихотворение «Подруга» — третье после одноименного стихотворения М. Лохвицкой и Соловьева «Сафо», в котором была затронута тема гетеросексуальной любви, причем физиологическая ее сторона нарочито подчеркнута. Уже первая строфа недвусмысленно указывает на связь тематики пьесы с именем Сафо:

Бремя роз сорви, взрощенных Лесбосом,

Пряжки отстегни и тяжелым косам

Дай пролиться с плеч к бедрам детско-нежным —

Ливнем мятежным.

Стань среди олив, сбрось глухую столу;

Руки заломи, протяни к Эолу;

Буду я с тобой, — как поэт средь чащи

С арфой молящей.

Дрожью рук пройду в вдохновеньи юном

По твоей груди, как по тихим струнам…

Зазвучи же вся в полдне истомленном —

Медленным стоном.

Возможно, желая подчеркнуть бисексуальный характер страстей древнегреческой поэтессы, в заключительном стихотворении цикла — «Левкада», выдержанного в форме внутреннего монолога, Сафо уже обращается к Фаону:

Воротись, Фаон, сжалься,
Парус кочевой — с медлительной молитвой
Ждут тебя, зовут с высоты утеса

Девы Лесбоса.
328

        Выше мы касались «имморалистических» сюжетов как в поэзии, так и имевших место в жизни ряда поэтесс «серебряного» века.

Если иметь в виду прозаические произведения, в которых затрагивались ранее «закрытые», подцензурные темы; то, без всякого сомнения, следует признать, что наиболее продуктивным и скандальным была вторая половина 1900-х гг. Так, в 1906 г. выходит роман М. Кузмина «Крылья», в котором впервые изображалась гомосексуальная любовь, роман, шокировавший читателя, а точнее обывателя. Через год в 1907 г. выходит двумя изданиями повесть Л. Д. Зиновьевой-Аннибал «Тридцать три урода», посвященная лесбийской любви. Наконец, в том же 1907 г. — роман М. П. Арцыбашева «Санин», сразу же названный значительной частью критики «порнографическим», а следовательно, для удовлетворения читательского любопытства потребовалось напечатать в 1908 г. отдельное издание и в следующем году — еще два издания. Список подобной прозаической литературы можно было бы продолжить.

Такого рода «непотребства», буквально обрушавшиеся лавиной на неподготовленного читателя, не могли не вызвать ответную гневную реакцию — как это не парадоксально звучит — прежде всего со стороны как представителей «желтой прессы», облачившихся вдруг в белоснежные тоги домотканой морали, так и серьезных талантливых публицистов либерального толка, нередко подчеркивавших свою оппозицию режиму. Нередко в полемическом запале всплывало имя и древнегреческой поэтессы.
329

          Так, известный прозаик, публицист и фельетонист А. Амфитеатров, бросая гневные инвективы в адрес современных модернистов, обвиняя их в слепом следовании Западу, ядовито замечал: «У нас, россиян, при пересадке парижского модернизма на петербургское болото, наивный и, по существу, довольно противный рыночный прием этот был на Руси нотою выше. Ведь мы же не можем не хватить через борт. И — пошла писать губерния! Нашли, что необыкновенно лестно обзывать друг друга сатирами, фавнами, центаврами, каторжниками, воспитанниками публичных домов, грешниками по Оскару Уайльду, грешницами по Сафо. Загуляли такие „лики творчества”, что и в масляничное заговенье взглянуть страшно».⁴⁶

Амфитеатрову вторил критик Г. С. Новополин: «Кузмин не единственный поэт полового извращения. Его Орсини мечтает о 48 способах человеческих соединений (имеется в виду его повесть «Крылья»). Если Кузмин взял на себя художественное изображение культа, имевшего широкое применение в Содоме, то г-жа Зиновьева выбрала специальностью лесбоскую любовь. Женщины-писательницы у нас часто трактовали вопросы любви и проблемы пола. Но в лице Зиновьевой женщина-писательница впервые падает так низко — до смакования половой извращенности, до культа лесбоской любви, до апологии утонченного разврата. И явление это так резко бросается в глаза именно потому, что Зиновьева — женщина. От русской женщины, недавно гордо шедшей навстречу мукам, так недавно охотно клавшей за благо родины свою голову, — от русской женщины, окруженной ореолом мученичества, в момент необычного напряжения исторической жизни — можно было ждать кое-что другое, а не бесстыдной проповеди одного из 48 способов человеческих соединений.
—————————-

46 Амфитеатров А. Против течения. СПб., 1908. С. 159.
330

          Вы бы напрасно стали искать другого смысла в наиболее откровенной повести Зиновьевой „Тридцать три урода”, — кроме проповеди половой извращенности. Здесь поется гимн лесбоской любви, истерическим выкрикиваниям несомненно двух больных девушек. И Зиновьеву их любовь интересует не как клиническое явление. Больная страсть двух девушек, все богатство своих натур тратящих на одну и ту же болезненную потребность тела, возводится ею в культ и окружается ореолом красоты».⁴⁷ Очевидно, именно этого борца за чистоту отечественной морали имел в виду М. Арцыбашев, когда писал: «Я помню, с каким жаром и негодованием один критик уличен был в фотографировании пикантных поз с шансонеткой певицы, приглашенной им за приличное вознаграждение».⁴⁸ Следует признать, что, вне всякого сомнения, интерес литераторов к гетеросексуальным отношениям явился отражением нравов, царивших в художественно-литературных кругах столицы.

В этой связи любопытно свидетельство писательницы и театрального деятеля С. И. Смирновой-Сазоновой об актрисах Александрийского театра в своем обширном дневнике: «Эта Фитингоф жила прежде с Радошевской, потом изменила ей для Сюзанны Мент. Р<адошевская> хотела застрелиться. Танечка <Щепкина>-Куперник живет будто бы с Картавцевой. Е. В.<Кривенко> уверяет, что это теперь самый последний жанр. Дамы обходятся без мужчин».⁴⁹
—————————-

47 Новополин Г. С. Порнографический элемент в русской литературе. СПб., 1909. С. 163—164.
48 Арцыбашев М. Рассказы. Записки писателя. [М., 1914].
49 РО ИРЛИ, ф. 265, № 42, л. 48 об. Запись от 7 февраля 1903 г.

 Т.Г. Мякин. Сапфо: язык, мировоззрение, жизнь. СПб.: Алетейя, 2004.