Классическая и неклассическая научная рациональность

НАУКА. ОБЩЕСТВО. МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЭКОНОМИКА

УДК 316.2

ПОСТНЕКЛАССИЧЕСКАЯ РАЦИОНАЛЬНОСТЬ И НЕОКЛАССИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

А. В. Лубский

Эпоха позднего модерна бросает социально-гуманитарным наукам вызовы: в предметном плане -вызов сложности и неопределенности социальных реалий, в методологическом – вызов мультипарадигмальности и многообразия дисциплинарных научно-исследовательских практик. Эти вызовы предполагают хо-листское изучение социальной реальности как сложноорганизованной системы, тогда как социально-гуманитарные знания остаются фрагментизированными и разбросанными по различным научным дисциплинам.

В силу такой неадекватности в научно-исследовательских практиках постоянно ускользает целостность, сложность и многомерность изучаемых социальных явлений. Поэтому сегодня социально-гуманитарным наукам необходимы такие способы мышления и научно-исследовательские методы, которые позволили бы, с одной стороны, как отмечают исследователи, “безбоязненно смотреть в лицо сложности”, не отказываясь от познания частей в пользу познания целостностей, а соединяя и то, и другое [1], с другой стороны -преодолевать фрагментарность теоретических научных знаний. В результате поиска таких способов мышления и научно-исследовательских методов в социально-гуманитарных науках произошел постнеклассический поворот, актуализировавший в методологическом сознании проблематику, связанную с изучением постнеклассики и постнеклассической рациональности [2].

Лубский Анатолий Владимирович – доктор философских наук, профессор кафедры теоретической социологии и методологии региональных исследований Института социологии и регионоведения Южного федерального университета, 344006, г. Ростов-на-Дону, ул. Пушкинская, 160, e-mail: n_lav@mail.ru, т. 8(863)2644977.

В настоящее время существуют различные представления о специфике постнекласси-ческого поворота в социально-гуманитарном познании. Одни исследователи усматривают его в синтезе социально-гуманитарного и естественно-научного знания с использованием современных направлений системного анализа (синергетики, диатропики, фрактального подхода) в качестве методологических оснований научно-исследовательской деятельности, а также в применении междисциплинарного и полипарадигмального подходов [3, с. 13]. Другие обращают внимание на то, что в постнеклассике все объекты социально-гуманитарных наук рассматриваются как “чело-векоразмерные”, т.е. развивающиеся на основе деятельностного отношения человека к миру [4, с. 11]. Третьи пишут, что для научного понимания самоорганизующихся, нелинейно развивающихся социальных структур требуется новая методология, которая получила название постнеклассической [5]. Некоторые исследователи, выделяя постнеклассическую модель социального познания в контексте различных типов рациональности, считают, что в наибольшей степени ей отвечает программа, предполагающая рефлексию социокультурной обусловленности научных исследований [6, с. 25-29].

Неоклассическая модель социально-гуманитарных исследований еще не стала предметом специального научного рассмотрения, хотя в академическом дискурсе уже существуют различные представления о неоклассиче-

Anatoly Lubsky – Institute for Sociology and Regional Studies, Southern Federal University, 160, Pushkinskaya Street, Rostov-on-Don, 344006, e-mail: n_lav@mail.ru, tel. 7(863)2644977.

ской науке [7]. Одни ученые к ней относят неопозитивизм, неомарксизм, неоэволюционизм, неовеберианство, структурный функционализм, неофункционализм, радикально-критические теории, теории конфликта [8, с. 6-8]. Другие появление неоклассических подходов в социально-гуманитарном познании связывают с различными направлениями постклассического культурного анализа [9, с. 28].

Неоклассическая модель социально-гуманитарных исследований формируется в русле постнеклассических научно-исследовательских практик, основу которых составляет постнеклассическая рациональность. В настоящее время существует разные представления о рациональности вообще: одни ученые предпочитают говорить о рациональности как “целесообразности”, другие – как “разумности”. В связи с этим некоторые исследователи пишут, что “критерием рациональности всякой деятельности является достижение цели. Несоответствие законам разума или каким-то заранее установленным правилам делают деятельность рациональной, а только достижение ею своей цели. До тех пор, пока нам неизвестна цель некоторой деятельности, вопрос о ее рациональности вообще не может быть поставлен”, поэтому в науке “гораздо более важным является то, что рациональность как целесообразность носит более фундаментальный характер, нежели рациональность, понимаемая как разумность” [10].

Рациональность как “разумность” представляет собой конструкт, выполняющий роль эпистемологического обоснования научности социально-гуманитарного знания, но не имеющий универсального объективного референта. Поэтому в современной эпистемологии в рамках деятельностного подхода выделяют разные типы рациональности. В частности, В.С. Степин предлагает различать классическую, неклассическую и постнеклассиче-скую рациональности, в качестве критериев выделения которых им были выбраны, во-первых, особенности системной организации исследуемых объектов и типов картины мира; во-вторых, особенности средств и операций деятельности, представленных идеалами и нормами науки; в-третьих, особенности ценностно-целевых ориентаций субъекта деятельности и рефлексии над ними, выраженные в специфике философско-мировоззренческих оснований науки. В.С. Степин пишет: “Для освоения объектов, организованных как про-

стые системы, достаточно классической рациональности. Неклассический тип рациональности обеспечивает освоение сложных саморегулирующихся систем, постнеклас-сический – сложных, саморазвивающихся систем”. При этом он отмечает, что “каждый новый тип системных объектов предполагает соответствующую ему схему метода познавательной деятельности”, которая представлена “особым пониманием идеалов и норм исследования: идеалов объяснения и описания, доказательности и обоснования, идеалов строения и построения научного знания”. Выделяя особенности ценностно-целевых структур субъекта деятельности, исследователь отмечает, что “эти структуры детерминированы двояким образом. С одной стороны, они должны соответствовать типу системного объекта, знание о котором должна выработать наука соответствующей исторической эпохи, а с другой – соответствовать принятым в культуре этой эпохи доминирующим ценностям” [11, с. 249-251].

Типологию рациональности, предложенную В.С. Степиным, можно использовать и применительно к социально-гуманитарному познанию, но с учетом его специфики. Так, в рамках постнеклассической рациональности в нем следует различать постмодернистскую рациональность, определяющую специфику постмодернистской модели познания, и неоклассическую рациональность, обусловливающую особенности неоклассической модели социально-гуманитарных исследований.

Переход к неоклассической рациональности в социально-гуманитарных науках был обусловлен спецификой сложившейся в них методологической ситуации. Эта ситуация характеризуется растущей мультипарадигмаль-ностью научно-исследовательских практик, выражающейся в том, что представители различных научных течений и школ отдают предпочтение разным методологическим подходам, используют специфические научные тезаурусы и создают конкурирующие между собой теории предметного содержания. Мультипарадиг-мальность научно-исследовательских практик подкупает когнитивными возможностями и поэтому сосуществование и конкуренция различных парадигм является необходимым условием нормального развития социально-гуманитарных наук. Однако на практике муль-типарадигмальность зачастую сопровождается методологическим “сепаратизмом” и превраще-

нием социально-гуманитарных наук в своего рода “отдельные столики”, сидящие за которыми не желают слышать и понимать друг друга [12]. В России мультипарадигмальность научно-исследовательских практик привела к складыванию такой методологической ситуации, которая позволяет применять по отношению к социально-гуманитарным наукам метафору коммунальной квартиры: представители каждой из парадигм имеют свой “порядок” научно значимого, свой “язык” и свою методологию, что затрудняет коммуникацию в научном познании [13, с. 117].

Возникновение такой методологической ситуации было обусловлено прежде всего изменениями в культурном и эпистемологическом контекстах развития социально-гуманитарных наук в эпоху позднего модерна. Изменения в культурном контексте были связаны с формированием в 90-е годы XX в. культуры “неоглобализма”, в рамках которой культурное многообразие рассматривается как “conditio sine qua non” (“непременное условие”) существования человечества в целом. Культура “неоглобализма”, базирующаяся на методологии нового универсализма, характеризуется активизацией дихотомического стиля научного мышления и стремлением к синтезу разных познавательных оппозиций: глобального и локального, универсального и уникального, гомогенного и гетерогенного, социоцентристского и антропоцентристского, реалистского и номиналистского.

Эпистемологический контекст развития социально-гуманитарных наук характеризуется борьбой между рассудочно-социологистскими и экзистенциально-ан-тропологистскими теориями познания [14]. Рассудочно-социологистские теории стремятся элиминировать субъект социального познания и представить субъект/объектные в нем отношения во все более жестких абстракциях. В рамках рассудочно-социологистской эпистемологии господствует принцип монистической интерпретации социальной реальности. Исследователи, придерживающиеся этого принципа, признают возможность получения такого научного знания, которое полностью соответствовало бы изучаемой социальной действительности, обеспечивая тем самым однозначность содержания объективно-истинного научного знания. Это порождает уверенность в возможности построения единственно верной научной теории, доказательные аргу-

менты которой окончательны и бесспорны. Экзистенциально-антропологистские теории, наоборот, стремятся не только сохранить субъект научного познания, но и представить его как целостность, в единстве мышления и деятельности. В рамках экзистенциально-антропологистской эпистемологии доминирует принцип плюралистической интерпретации социальной реальности. Согласно этому принципу социальная реальность может мыслиться в многочисленных вариантах, каждому из которых соответствует свой собственный “наблюдатель”.

В связи с этим эпистемологический контекст развития социально-гуманитарных наук характеризуется также борьбой сциентистских и антисциентистских традиций. Сциентизм, основываясь на принципах классической рациональности, в качестве идеала научности социально-гуманитарного познания берет модели мышления “строгих” наук, реализуя варианты рассудочно-социологистских научно-исследовательских практик, связанных с реконструкцией социальной действительности. Сциентизм в социально-гуманитарном познании, признавая основополагающую роль научно-исследовательских практик в производстве знаний, стремится избавить их от спекулятивных суждений и телеологических заблуждений.

Сциентизм, став основой классической науки, сформировался в русле позитивистской эпистемологии, ее представители ориентировали ученых на создание социальных теорий, которые должны быть такими же доказательным и общезначимыми, как и теории естественнонаучного содержания. Доказательность социальной теории позитивисты видели в ее обоснованности фактами, поэтому одной из характерных черт позитивистской науки был эмпиризм. Сциентизм доминировал в научном познании вплоть до 70-х годов XX в. в рамках такого типа культуры, основу которого составляли универсальная рациональность и рассудочно-социологистские формы мышления [15, с. 175].

Антисциентизм в научном познании, основываясь на принципах неклассической рациональности, в качества идеала научности берет модели мышления гуманитарных наук, реализуя варианты экзистенциально-антропологистских научно-исследовательских практик, ориентированных на реконструкцию социальной действительности в системе

научного знания, в которой презентуется не только предмет, но и субъект научного исследования. Антисциентизм стал основой неклассической науки, сформировавшейся в начале XX в. в русле антипозитивистской эпистемологии, в рамках которой сложилось представление о том, что сциентистская рациональность разрушает живую социальную реальность, делая ее “объектом” научного исследования. В связи с этим классическая наука была подвергнута критике как репрессивная инстанция, которая с помощью различных гранд-теорий, “собирая” социальную действительность в единое целое и рассматривая научные факты как “вещи”, “умерщвляет” социальную реальность. Антисциентизм, обретая человека как субъекта социальной реальности, превращает научное исследование в субъект/субъектное отношение, в диалог культур – культуры исследователя и культуры изучаемых им социальных субъектов.

В 50-х – начале 70-х годов прошлого века на волне всплеска сциентизма в социальных науках антисциентизм был подвергнут критике со стороны позитивистски ориентированных ученых. Однако в 70-е-80-е годы в науке под влиянием эпистемологических идей, связанных с постмодернизмом, начался новый ренессанс антисциентизма, представители которого развернули критику сциентизма в социально-гуманитарном познании. Распространение эпистемологических идеи постмодернизма в научном познании было обусловлено тем, что первоначально постмодернизм воспринимался многими учеными как интеллектуальное течение с явно выраженной гуманитарной направленностью, отказавшееся от жесткого сциентизма позитивистской методологии. Только в 90-е годов XX в. появились работы, в которых постмодернизм стал рассматриваться в русле преодоления модернистских норм научного мышления и связываться со стратегиями постструктурализма и деконструктивизма. Они обесценивали практически все профессиональные навыки, которыми гордились исследователи, и стало ясно, что постмодернизм ставит под сомнение сами основы социально-гуманитарных наук [16].

Это было обусловлено тем, что постмодернистская рациональность, предполагая дискурсивные практики и языковые игры в качестве основного способа познавательной деятельности, базируется на принципе “affirmo ergo est” (“утверждаю, значит

так есть”). В рамках таких дискурсивных практик, как полагают постмодернисты, происходит рождение альтернативных социальных реальностей, что делает невозможным выделение общезначимых критериев научной истины. В связи с этим один из основоположников постмодернизма Р. Рорти предлагает заменить модернистскую теорию познания, этот, по его словам, “предрассудок” эпохи Просвещения, претендовавший на получение объективной истины, “риторической философией”, основанной на принципе “диалога – беседы”. Поскольку категории науки и ее тексты не отражают окружающего мира, а являются порождением рефлексирующих субъектов, то истину, как полагает Р. Рорти, познать нельзя, но более или менее “правдоподобный отчет” о ней можно дать с помощью “диалогового метода” [17].

В связи с этим некоторые ученые считают, что постмодернистский вызов оказался одним из “самых значительных интеллектуальных вызовов сложившейся в ХХ столетии системе знаний” [18]. Этот вызов сопровождался тем, что в социально-гуманитарных науках, во-первых, начали размываться стандарты научно-исследовательской деятельности; во-вторых, научное знание стало приобретать гетерогенный и фрагментарный характер и в познавательной деятельности обнаружился дефицит холисткого научного мышления; в-третьих, произошла девальвация научно-теоретического разума, а социально-гуманитарное знание стало носить все более ангажированный и прикладной характер. В результате в социально-гуманитарных науках наступил, как полагали некоторые исследователи, затяжной эпистемологический кризис [19, р. 581].

В связи с этим реакция ученых на распространение постмодернистских идей в социально-гуманитарном познании после непродолжительного периода модных увлечений оказалась более чем сдержанной, а затем и критической. В социально-гуманитарных науках возникло критико-реалистическое направление, представители которого на волне критики эпистемологических идей постмодернизма предприняли попытку возрождения сциентизма в научно-исследовательских практиках в “мягкой форме”. Это нашло выражение в том, что “реалисты”, с одной стороны, отвергали идеи сциентизации социально-гуманитарных исследований по образцу есте-

ственных наук, а с другой – придерживались таких сциентистских принципов научного исследования, как объективность и холизм.

В рамках критико-реалистического направления на рубеже ХХ-ХХ1 вв. в контексте критики не только эпистемологических претензий постмодернизма, но и односторонних методологических ориентаций классической и неклассической наук стала складываться неоклассическая модель социально-гуманитарных исследований, базирующаяся на неоклассической рациональности. Эта рациональность сформировалась в результате синтеза таких установок, как стремление к объективно-истинному знанию в классической рациональности и установление зависимости объясняемых характеристик предмета научного исследования от его методологии в неклассической и дополнения этих установок осмыслением ценностно-целевых ориентаций субъекта научной деятельности в их соотнесении с социокультурным контекстом [20].

С позиций неоклассической рациональности научное знание как результат социально-гуманитарного исследования обусловлено, во-первых, его предметом и методологией; во-вторых, культурно-эпистемологическим контекстом; в-третьих, ментальной программой ученого как системой осознанных и неосознанных представлений, ценностей и установок его научно-исследовательской деятельности, основу которой составляют эпистемологические догматы или теоретические утверждения аксиоматического характера, не требующие дополнительных когнитивных обоснований. В социально-гуманитарном познании неоклассическая рациональность проявляется в интеграции истины и нравственности. Это дает возможность интерпретировать научное исследование не только как целерациональную, но и ценностно-рациональную когнитивную деятельность. Поэтому неоклассическая рациональность предполагает рефлексию над культурными основаниями научно-исследовательской деятельности, выраженными в научном этосе.

В основе неоклассической модели социально-гуманитарных исследований лежит критический, реалистско-синкретический стиль научного мышления. Специфика этого стиля мышления, как полагают некоторые специалисты, заключается в том, что оно выступает не как констатирующее рациональное мышление, а как нечто проектно-конструктивное:

рационален тот, кто способен, с одной стороны, увидеть социальную действительность такой, какой она есть, а с другой – построить ее определенный образ, в котором неразрывно слиты представления о действительности с самой действительностью как таковой. В современном проективно-конструктивном рациональном научном мышлении реальностью, как подчеркивают исследователи, выступает не налично-данная ситуация “как она есть”, не бытие, а становление, та проблемная ситуация, в которой мы присутствуем. Поэтому современная научная рациональность -это прежде всего восприятие тех рамочных условий проблемной ситуации, в которой мы существуем. В связи с этим современная рациональность предполагает плюрализм различных позиций и рефлексию, и в этом плане можно говорить о рационально-рефлексивном научном сознании [21, с. 122-123].

В рамках критического, реалистско-синкретического стиля научного мышления неоклассики подвергают критике в первую очередь субъективистский, индивидуалист-ско-релятивистский стиль постмодернистского мышления, основанный на принципах радикального конструктивизма. Неоклассики критикуют представителей радикального конструктивизма за то, что последние, отрицая возможность получения объективно истинного знания, рассматривают социальную реальность только в качестве продукта ауто-поэтического сознания познающего субъекта. В этом плане социальная реальность представляется постмодернистам не как нечто внешнее для познающего субъекта, а как то, что конструируется в дискурсивных практиках. Поэтому конструкты социальной реальности можно сравнивать только между собой, но не с социальной действительностью. Вместе с тем неоклассики под влиянием постмодернистских идей считают, что “реальное” существует независимо от наших представлений о нем и влияет на них, но это влияние всегда носит дискурсивный характер, поэтому “реальное” является нам иначе в дискурсивной форме, включающей различные виды коммуникации [22, р. 247].

Неоклассики критикуют также неклассическую и классическую модели научного исследования за ограниченность их стилей мышления и односторонность методологических подходов. В частности, они критикуют номиналистско-идиографический стиль

мышления, лежащий в основе неклассической модели научного исследования, который способствовал распространению субъективизма и релятивизма в научно-исследовательских практиках в связи с популярностью в них культурной проблематики, приведшей по существу к отказу от объективно-каузального объяснения научных фактов. Критике неоклассиков подвергается и классическая модель научного исследования за крайний объективизм, элиминирующий специфику социально-гуманитарного познания, отвергающий структурирующую роль в нем текста и языка. Критикуются также представления классиков о методологическом плюрализме как эпистемологическом недостатке социально-гуманитарного познания. В целом неоклассики критикуют представителей классической модели научного исследования за то, что последние, резко выступая против постмодернистской академической моды, фактически проповедуют новейшую форму “когнитивного абсолютизма”, в котором научная нейтральность и объективность выходят за пределы человеческого разума и познавательной деятельности, приобретая форму веры. Поэтому классическая теория научного познания, как считают неоклассики, не применима к “живому” социально-гуманитарному исследованию. При этом они полагают, что эпистемология должна обращаться не к абстрактному субъекту социально-гуманитарного познания, а к целостному человеку -познающему и интерпретирующему, а богатство познавательного опыта ставит сегодня проблему возможного синтеза многообразных когнитивных практик на основе принципа доверия к субъектам научного исследования.

Основу неоклассической модели социально-гуманитарных исследований составляет принцип конструктивного реализма, сторонники которого в решении дилеммы первичности общества или человека пытаются преодолеть крайности социологизма и антропологизма в научном познании. Принцип социологизма как базовый принцип классической модели социально-гуманитарных исследований утверждает первичность общества и вторичность человека как продукта общественного развития. Предметный аспект принципа социологизма выражается, с одной стороны, в холизме, в представлении об обществе как целостной надындивидуальной социальной реальности, с другой – в соци-

альном детерминизме, признающем жесткую взаимозависимость различных сфер жизнедеятельности людей. Методологический аспект принципа социологизма реализуется в когнитивной стратегии научного исследования, носящей номотетический характер. Основой этой стратегии является “генерализирующий метод”, ориентирующий исследователя на познание общего, присущего определенному классу социальных явлений, выражаемого посредством определенных понятий, а также на выявление повторяющихся взаимосвязей между социальными явлениями.

Принцип антропологизма, выступающий основой неклассической модели научного исследования, утверждает первичность человека и вторичность общества как продукта взаимодействия между людьми. Предметный аспект принципа антропологизма выражается, с одной стороны, в когнитивном интересе к индивидуальному как уникальному, связанному с жизнедеятельностью людей, а с другой – в признании необходимости “человеческого измерения” социальной реальности, наполненной индивидуальными ценностями и смыслами. В результате предметом неклассической модели научного исследования является не детерминированная и структурированная надындивидуальная социальная и каузальная реальность, а индивидуальная и казуальная реальность, в поле которой деятельность человека носит ментально обусловленный характер. Методологический аспект принципа антропологизма реализуется в идиографической когнитивной стратегии, целью которой является понимание и восстановление смысла чужой индивидуальности, повседневных жизненных практик, их коммуникационной и символической природы, а также рациональная реконструкция их социокультурного контекста.

В стремлении преодолеть крайности социологизма и антропологизма в решении дилеммы первичности общества или человека неоклассики опираются на две эпистемологические традиции. Одна из них идет от концепции “запрещенной определенности” П. Бергера, другая – от преобразовательной модели связи “общество/личность” Р. Басхара. Концепция “запрещенной определенности” базируется на идее о том, что общество производит индивидов, которые творят общество, поэтому “социальную структуру нельзя охарактеризовать как некую самостоятельную

вещь, отдельно от человеческой деятельности, произведшей ее”, но равным образом, однажды созданная, “эта структура воспринимается индивидом и как чуждая фактичность и… как принудительная инструментальность” [23, р. 62-63].

Преобразовательная модель Р. Басхара исходит из представления о том, что люди не творят общество, поскольку “оно всегда предшествует им и составляет необходимое условие для их деятельности. Скорее на общество должно смотреть как на совокупность структур, обычных практических процедур и условностей, которые индивиды воспроизводят и преобразуют, но которые реально не существовали бы, если бы они этого не делали. Общество не существует независимо от человеческой деятельности (ошибка реифи-кации). Но оно и не продукт ее (ошибка волюнтаризма). Процессам, посредством которых востребуются и поддерживаются накопленные умения, навыки, мастерство, свойственные данным социальным контекстам и необходимые по отдельности или вместе для воспроизводства и преобразования общества, можно бы дать родовое название “социализация”. Важно подчеркнуть, что это воспроизведение и/или преобразование общества хотя большей частью совершается бессознательно, тем не менее является еще и неким достижением, результатом искусного исполнения активными субъектами, а не механическим следствием предшествующих условий” [24].

С позиций конструктивного реализма научное исследование представляет собой такую когнитивную деятельность, которая предполагает взаимодействие ученых, с одной стороны, с социальной реальностью, а с другой – друг с другом. Утверждая, что между социальной реальностью и взглядом ученого на нее существует определенная связь, неоклассики рассматривают проблему объективности научного познания в контексте диалога между ученым и изучаемой им социальной реальностью. Неоклассики не согласны с постмодернистами в том, что в научном дискурсе отражаются только наши собственные концепты и конструкты, а сама социальная реальность имеет весьма слабый референциальный статус. Вместе с тем, рассматривая научный диалог как дискурсивное моделирование социальной реальности, неоклассики признают, что в научном исследовании немалое значение имеют эпистемологи-

ческие фильтры, опосредствующие интерпретацию его предмета [25, с. 79]. В этом плане научный диалог рассматривается неоклассиками как выражение онтологической сопряженности в научном исследовании объективного и субъективного, осуществляющейся посредством симулякров, или паттернов различного уровня. Эта идея базируется на представлении о том, что социальная реальность существует объективно, но научные знания о ней зависят не только от самой реальности, но и от тех ее паттернов, или когнитивных “призм”, сквозь которые исследователи смотрят на нее в целом (макропаттерны) или на отдельные ее фрагменты (мезо- и микропаттерны).

В исследовательской практике паттерны – это теоретико-методологические предпочтения, позволяющие репрезентовать социальную реальность и презентовать представления о ней самого исследователя. Неоклассики полагают, что на социальную реальность можно смотреть сквозь призму разных паттернов. В этом плане паттерны равны, одинаково правомерны и самостоятельны. Поэтому исследователи их не столько выбирают, сколько предпочитают. Разнообразие паттернов создает проблемное поле напряженности в социально-гуманитарных науках, порождая научные дискуссии как важнейшее условие их саморазвития.

В рамках дискурсивных взаимодействий исследователями создаются различные картины социальной реальности, которые обеспечивают такие же личные их “послания”, как и сама реальность. Поэтому научные знания как репрезентации социальной реальности не являются ее “репродукциями”. Завися от культурно-эпистемологического контекста и ментальной программы исследователя, они имеют статус познавательных конструкций, концептуально относительны, их нельзя априори защитить от скептических возражений. В этом плане научное исследование можно рассматривать как процесс когнитивного моделирования социальной реальности. При этом различные научные конструкты и концепты как когнитивные ее модели представляют собой формализованные и структурированные представления, выраженные в символической форме. Любые когнитивные модели содержат некоторые ошибки в отношении воспроизводимой ими социальной реальности, которые обусловлены тем, что эти модели упрощенно воспроизводят эту ре-

альность, постоянно выпуская из рассмотрения те или иные ее аспекты, и за счет этого какие-то стороны моделируемого социального явления описывают и объясняют всегда неполно и противоречиво. Научные знания в виде различных теоретических конструктов и аксиологически нагруженных концептов как неполные или противоречивые модели социальной реальности в процессе коммуникации отчуждаются от их производителей и усваиваются индивидуальным сознанием потребителей этих знаний, что является основой виртуализации этой реальности [26].

В связи с этим неоклассики предлагают идею “третьей книги”, которая должна объединить исследовательские практики, тяготеющие как к макроанализу и объяснению, так и к микроанализу и пониманию. При этом речь идет не о простом “сложении” равноправных подходов, а о разработке качественно новых методологий, способных держать в своем фокусе не только объективные и субъективные параметры социальной реальности, но и способы их взаимодействия.

Таким образом, представители неоклассической модели социально-гуманитарных исследований считают, что конструктивистское начало присутствует во всяком процессе познания, и познающий субъект не столько отражает, сколько конструирует социальную реальность. Однако в отличие от постмодернистов – радикальных конструктивистов, неоклассики занимают позицию конструктивного реализма, преодолевая при этом оппозицию когнитивного объективизма и радикального конструктивизма. Представители конструктивного реализма рассматривают социально-гуманитарное познание как такую когнитивную деятельность, которая предполагает взаимодействие ученых как с трансцендентальной социальной действительностью, так и в дискурсе друг с другом. В рамках этих взаимодействий конструируются такие картины социальной реальности, которые в определенной мере соответствуют самой социальной действительности, но неизбежно несут на себе “почерк” познающих.

ЛИТЕРАТУРА 1. Морен Э. Принципы познания сложного в науке XXI века // Вызов познанию: Стратегии развития науки в современном мире. М.: Наука, 2004. С. 10-16; Montuori A. An Overview of Edgar Morin’s Intellectual Journey // Complex thought. [Элек-

тронный ресурс]. URL: https:// www.foundation. metaintegral.org/sites/default/files/Complex_Thought_ FINAL.pdf (05.05.15)

2. Степин В.С. Саморазвивающиеся системы и постнеклассическая рациональность // Вопросы философии. 2003. № 8. С. 5-17.

3. Немировский В.Г. Массовое сознание и бессознательное как объект постнеклассической социологии // Социологические исследования. 2006. № 2. С. 13-19.

4. Тихонов А.В. Отечественная социология: проблемы выхода из состояния преднауки и перспективы развития // Социологические исследования. 2021. № 6. С. 3-13.

5. Кравченко С.А. Социологический постмодернизм: теоретические источники, концепции, словарь терминов. М.: МГИМО-Университет, 2021. 398 с. С. 168.

6. Иванова А.С. Классическая, неклассическая и постнеклассическая модели социального познания // Вестник Московского государственного областного университета. Серия: Философские науки. 2021. № 3. C. 25-29.

7. Kuipers T. Structures in Science: Neo-Classical Science Philosophy. Heuristic Patterns Based on Cognitive Structures An Advanced Textbook in NeoClassical Philosophy of Science. N.Y.: Springer. 2001. 414 p.

8. Зборовский Г.Е. Метапарадигмальная модель теоретической социологии // Социологические исследования. 2008. № 4. С. 3-19.

9. Александер Дж.С. Аналитические дебаты: Понимание относительной автономии культуры // Социологическое обозрение. 2007. Т. 6. № 1. 2007. С. 17-37.

10. Никифоров А.Л. Философия науки: история и методология. М.: Дом интеллектуальной книги, 1998. 280 с. С. 248, 254.

11. Степин В.С. Классика, неклассика, постне-классика: критерии различения // Постнеклассика: философия, наука, культура. СПб.: Издательский дом ‘Мръ”, 2009. С. 249-295.

12. Almond G. Separate tables: schools and sects in political science // G.A. Almond. Discipline divided: schools and sects in political science. Newbury Park, L., New Delhi, 1990. P. 13-31; The nature of contemporary a roundtable discussion // PS: Political science and politics. Wach., 1990. Vol. 23. № 1. P. 34-43.

13. Олейник А.Л. Научная коммуникация на стыке парадигм // Общественные науки и современность. 2008. № 2. C. 116-128.

14. Микешина Л.А. Философия познания. Полемические главы. М.: Прогресс-Традиция, 2002. 624 с. С. 12-15.

15. Алмонд Г. Политическая наука: история дисциплины // Политические исследования. 1997. № 6. С. 175-183.

16. Моисеенко А.О. Реферат: Heinemann R.A. Political science an introduction. N.Y.: McGraw-Hill, 1996 // Политическая наука на рубеже веков: Проблемно-тематический сборник. М.: ИНИОН РАН, 2004. С. 65-67.

17. Rorty R. Philosophy and the mirror of nature. Oxford: Blackwell, 1980. 402 p. P. 365.

18. Rosenau P. Post-Modernism and the Social Sciences: Insights, Inroads, and Intrusions. N.Y.: Princeton University Press, 1992. 248 p. P. 5.

19. Harlan D. Intellectual History and the Return of Literature // American Historical Review. 1989. Vol. 94. № 3. P. 581-609.

20. Лубский А.В. Альтернативные модели исторического исследования: концептуальная интерпретация когнитивных практик. Saarbrücken: LAP LAMBERT Academic Publishing, 2021. 304 с. С. 79-92, 114-116, 235.

21. Берега рациональности. Беседа с В.С. Швыре-вым // Вопросы философии. 2004. № 2. С. 113-126.

22. Joyce P. History and Postmodernism // The Postmodern History Reader / Ed. by К. Jenkins. London; New York: Rutledge. 1998. Р. 242-253.

23. Berger P., Pullberg S. Reification and the sociological critique of consciousness // New Left Review. 1966. № 35. P. 56-71.

24. Бхаскар Р. Общества // Социо-логос: социология, антропология, метафизика. Вып 1: Общество и сферы смысла. М.: Прогресс, 1991. 478 с. С. 219-240; Bhaskar R. Scientific Realism and Human Emancipation. With a new Introduction. L.;N.Y.: Routledge. 2009. 328 p.

25. Мальковская И.А. Россиеведение между символом и симулякром // Россия и современный мир. 2003. № 1. С.76-87.

26. Лубский А.В. Социальные науки и социальная реальность: к вопросу о погружении в виртуальность // Научная мысль Кавказа. 2021. № 4. С. 19-29.

REFERENCES

1. Moren E. Printsipy poznaniya slozhnogo v nauke 21 veka [The principles of complex thinking in the science of 21th century]. Vyzov poznaniyu: Strategii razvitiya nauki v sovremennom mire [Cognition challenge: Strategies for the development of science in the modern world]. Moscow, 2004, pp. 10-16; Montuori A. An Overview of Edgar Morin’s Intellectual Journey. Complex thought, available at: https: //www.foundation. metaintegral.org/site s/default/ files/Complex_Thought_FINAL.pdf (accessed May 5, 2021).

2. Stepin V.S. Voprosy filosofii, 2003, no. 8, pp. 5-17.

3. Nemirovskiy V.G. Sotsiologicheskie issledovaniya, 2006, no. 2, pp. 13-19.

4. Tikhonov A.V. Sotsiologicheskie issledovaniya, 2021, no. 6, pp. 3-13.

5. Kravchenko S.A. Sotsiologicheskiy postmodernizm: teoreticheskie istochniki, kontseptsii, slovar’ terminov

[Sociological postmodernism: Theoretical sources, concepts, glossary of terms]. Moscow, MGIMO-Universitet, 2021, 397 p. p. 168.

6. Ivanova A.S. Vestnik Moskov skogo gosudarstvennogo oblastnogo universiteta. Seriya: Filosofskie nauki, 2021, no. 3, pp. 22-29.

7. Kuipers T. Structures in Science: Neo-Classical Science Philosophy. Heuristic Patterns Based on Cognitive Structures an Advanced Textbook in NeoClassical Philosophy of Science. N.Y., Springer, 2001, 414 p.

8. Zborovskiy G.E. Sotsiologicheskie issledovaniya, 2008, no. 4, pp. 3-19.

9. Aleksander Dzh.S. Sotsiologicheskoe obozrenie, 2007, vol. 6, no. 1, pp. 17-37.

10. Nikiforov A.L. Filosofiya nauki: istoriya i metodologiya [Philosophy of Science: History and Methodology]. Moscow, The House of an Intellectual Book. 1998, 280 p., pp. 248, 254.

11. Stepin V.S. Klassika, neklassika, postneklassika: kriterii razlicheniya [Classic, Nonclassic, Postnonclassic: Criteria for Distinguishing]. Postneklassika: filosofiya, nauka, kul’tura [Postnonclassic: Philosophy, Science, Culture]. St. Petersburg, Publishing House “Mipi>”, 2009, pp. 249-295.

12. Almond G. Separate tables: schools and sects in political science. In: Almond G.A. Discipline divided: schools and sects in political science. Newbury Park, L., New Delhi, 1990, pp. 13-31; The nature of contemporary a roundtable discussion. PS: Political science and politics. Wach, 1990, vol. 23, no. 1, pp. 34-43.

13. Oleynik A.L. Obshchestvennye nauki i sovremennost’, 2008, no. 2, pp. 116-128.

14. Mikeshina L.A. Filosofiya poznaniya. Polemicheskie glavy [Philosophy of Cognition: Polemic Chapters]. Moscow, “Progress-Tradition”, 2002, 624 p., pp. 12-15.

15. Almond G. Politicheskie issledovaniya, 1997, no. 6, pp. 175-183.

16. Moiseenko A.O. Referat: Heinemann R.A. Political science an introduction. N.Y.: McGraw-Hill, 1996. In: Politicheskaya nauka na rubezhe vekov: Problemno-tematicheskiy sbornik [Political science at the turn of the century: topical collection]. Moscow, INION RAN, 2004, pp. 65-67.

17. Rorty R. Philosophy and the mirror of nature. Oxfor, Blackwell, 198, 402 p., p. 365.

18. Rosenau P. Post-Modernism and the Social Sciences: Insights, Inroads, and Intrusions. N.Y., Princeton University Press, 1992, 248 p., p. 5.

19. Harlan D. American Historical Review. 1989, vol. 94, no. 3, pp. 581-609.

20. Lubskiy A.V. Al’ternativnye modeli istoricheskogo issledovaniya: kontseptual’naya interpretatsiya kognitivnykh praktik [Alternative models of historical research: conceptual interpretation of cognitive practices]. Saarbrücken, LAP LAMBERT Academic Publishing, 2021, 304 p., pp. 79-92, 114-116, 235.

21. Berega ratsional’nosti. Beseda s VS. Shvyrevym [The Shores of Rationality. Conversation with Shvirev V.S.]. Voprosy filosofii, 2004, no. 2, pp. 113-126.

22. Joyce P. History and Postmodernism. The Postmodern History Reader. Ed. by K. Jenkins. London, New York, Rutledge, 1998, pp. 242-253.

23. Berger P., Pullberg S. New Left Review, 1966, no. 35, pp. 56-71.

24. Bhaskar R. Obshchestva [Societies]. Sotsio-logos: sotsiologiya, antropologiya, metafizika [Socio-logos:

sociology, anthropology, metaphysics]. Issue 1: Society and scopes of the meaning. Moscow, Progress, 1991, 478 p., pp. 219-240; Bhaskar R. Scientific Realism and Human Emancipation. With a new Introduction. L., N.Y., Routledge, 2009, 328 p.

25. Mal’kovskaya I.A. Russia and the Modern World, 2003, no.1, pp. 76-87.

26. Lubskiy A.V. Naucnaa mysl’ Kavkaza, 2021, no. 4, pp. 19-29.

20 января 2021 г.

УДК 100.7

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СТАТУС ИСТИНЫ: ОТНОШЕНИЕ ИДЕАЛЬНОГО И РЕАЛЬНОГО

П.В. Павлов

а ля классической философской мысли познание истины являлось высшей целью, тогда овременная довольствуется либо плюрализмом “истин”, либо же объявляет истину “избыточным” понятием. На этом фоне определенным исключением можно считать методологический вектор “феноменология -герменевтика”, который пытается осмыслить истину онтологически, как “истинное бытие” (Э. Гуссерль, М. Хайдеггер, Х.-Г. Гадамер). Но дело заключается в том, что феноменологическая и герменевтическая методология в противоположность классической методологии с ее принципом единства мышления и бытия движется в радикальном различии, редуцируя истинное бытие к ограниченным феноменам – интенциональным смыслам-переживаниям, Dasein, языку [1-3].

Иной – альтернативный – подход представлен отечественной диалектической мыслью ХХ века, прежде всего “онтогносеологией” М.А. Лифшица [4], а также диалектической логикой Э.В. Ильенкова [5] (о соотношении диалектических идей Ильенкова и герменевтики см. [6]). Эта методологическая линия развивает классическую идею истины как конкретного единства мышления и бытия, позволяя удер-

Павлов Павел Викторович – кандидат философских наук, профессор кафедры философии и права Южно-Российского государственного политехнического университета им. М.И. Платова, 346428, г Новочеркасск, ул. Просвещения, 132, e-mail: pvpavlov2006@yandex.ru, т. 8(86352)55496.

жать ее универсальность в силу артикуляции их конкретного различия. В данной статье, опираясь на отечественную классическую методологию, анализируется логическая возможность такого конкретного различия, удерживающего целостность истины, в противовес неклассической мысли и ее “концептам'”

Категориальной структурой истины является определенное соотношение (“диспозиция”) противоположностей мышления и бытия, идеального и реального, всеобщего и индивидуального. Это соотношение артикулируется через тождество и различие. Конкретная “диспозиция” тождества и различия по существу и определяет теоретико-логическую форму истины. В этой связи можно выделить два типа тождеств и различий, провести “дифференцию” различий и тождеств.

Неклассическая мысль в своем историческом движении от феноменологической методологии вплоть до постмодернизма (в его самых разных вариациях) оставляет только чистое различие, “свободное” от всякого тождества. В феноменологии истина – это очевидная идеальность “чистого” сознания, отличная от реальности, или же хайдеггеровское Dasein как манифестация онтологического различия бытия и сущего.

Pavel Pavlov – South-Russian State Polytechnic University named by M.I. Platov, 132 Prosvescheniya Street, Novocherkassk, 346428, e-mail: pvpavlov2006@yandex.ru, tel. 7(86352)55496.